Коллективный сборник - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Отдых к ночи, а ночи нету –
Каждой ночью светло, как днем.
Как тут будешь бродить до света,
Тьму отыскивать днем с огнем?

Утки в забереги слетают,
Лед проталинами пошел.
Из распадка любую стаю
Тут выслеживать хорошо.

Все спокойно в холмах безлесных,
Птицы свищут у самых ног,
Да гремит в снеговых отвесах
Черно – синий лютый поток.

Солнце словно желтою пылью
Одевают гор наготу;
И, расправив рябые крылья,
Мне в глаза взглянув на лету,

Коршун падает с камня камнем,
Пустырей разбойный герой,
И скрывается за сверканьем
Снега талого под горой.

Но в пустыне, одетой светом,
Там, где маревом поднят лед,
Что за тень, колеблема ветром,
На черте горизонта встает?

То шагает легкий и скорый
Мой товарищ – зачинщик охот.
«Здравствуй! – крикну я через горы. –
Как охота твоя идет?»

И просторной свободой богаты,
В цель стреляя под небеса,
Сколько разной твари пернатой
Мы привяжем на пояса!

И к зимовке – уснуть до работы.
Уходя, говорим вперебой
О работе в порту, об охотах,
Об осеннем пути домой.

Осень – к осени, к лету – лето.
Через несколько быстрых лет
Спросишь: «Молодость моя, где ты?» –
Ничего не слыхать в ответ.

И тогда, тяжелее камня,
С неизвестных слетев высот,
Глянет злая тоска в глаза мне,
Надо мной задержав полет.

Я из самых дальних затонов
Верной памяти привозу
Время солнца и льдов зеленых –
Сон, приснившийся наяву.

И товарищи выйдут те же,
Молодые – как в те года;
Мы сойдемся на побережье
После радостного труда.

Впереди просторно и тихо,
Темных крыльев пропал и след,
Только в море из бухты выход –
Словно в будущее просвет.

Иной судьбы, казалось, не желая,
К несбыточному больше не стремясь,
Так медленно, так нехотя жила я,
В чужую жизнь стучаться утомясь.

Ступала от удачи к неудаче,
На близкое смотря издалека,
Когда, мои пути переиначив,
Их повела холодная река.

Так палый лист уносится теченьем
Куда-то в неизвестность. И пришло
То чувство, что зовется отреченьем,
Что холодно, пустынно и светло.

У моря ветром рвало мох и камень,
И приходилось, наклонясь дугой,
Карабкаться, держась за трос руками,
Храня дыханье, сжатое пургой.

И день за днем вставали в сроках твердых –
Стремленье ветра, уровень воды,
Путь облаков и в дождемерных ведрах
Сухого снега светлые следы.

Еще в июне льды в заливе стыли
Зеленые, прозрачны и влажны,
А светлая, холодная пустыня
Взыграла всеми красками весны.

На склонах гор, коричнево-лиловых,
Горели мхи и снег сходил на нет;
Большой пустырь куражился в обновах
Болот, у неба отбиравших цвет.

И солнечными длинными ночами,
Держа от солнца руку у бровей,
Бродила я с винтовкой за плечами,
Пугая птиц в оттаявшей траве.

И многократно утверждали скалы,
Катая эхо моего ружья,
Что лишь преддверьем — искусом закала
Была вся жизнь прошедшая моя,

Что было в ней борьбы постыдно мало.
И, отступив в сознании вины,
Молчала я, и снова возникала
Над голым миром песня тишины.

Она в ушах звучала бегом крови,
Разгоряченной редкостной весной,
Она была прекрасней и суровей,
Чем гребни гор и небо надо мной.

Оплетена напевом этим длинным,
Я волю в нем услышала одну:
Огромный зов к застроенным равнинам,
Гораздо раньше встретившим весну.

И стало ясно: от него не скроешь
Себя нигде, и на краю земли
Моя судьба — такого же покроя,
Как судьбы тех — оставшихся вдали.

Мы улью одному готовим соты.
И доказал мне этой песни лад,
Что жизнь друзей и прежняя работа,
Объединясь в усилии, велят
Вернуться к ним, чтоб изменять значенье
Любых вещей по слову своему.

В каком краю мы жили целый год!
Пришельца он встречает как врага.
Ни дерева на камне, лишь метет
Пустые горы снежный ураган.

В промерах бухты, за буреньем дна
Растаяло последнее тепло,
И облаком и поступью грозна,
Вошла зима, шагая тяжело.

Она врасплох застать пыталась нас
В палатках на пустынном берегу.
И ускореньям метя каждый час,
Пришлось дома достраивать в пургу.

В три яруса шли койки по стене, –
Тут места нет для одиноких дум;
И приходили в гости, как стемнеет,
Друзья со шхун, зимующих во льду.

И в мертвом мире вестью о живом
Звучал мотора равномерный стук,
И мастерские в трюме баржевом
Работали, как в городском порту.

А у машины сплоченная рать
Не знала слова «отдых» иль «прогул».
Для охлаждения воду набирать
Из проруби случалось нам в пургу.

Ремень порою рвался, как назло,
Покрыл одежду нефти жирный блеск,
Но свет горел и радио несло
Родные голоса из дальних мест.

И новый порт Союза, на краю
Республики, где нет еще дорог,
На право жить заявку сдав свою,
Как орден боевой, на карте лег.

Пришла весна. Закладывали мол,
И аммонал добычу брал у гор, –
И скоро первый катер в рейс пошел
Опробовать исправленный мотор.

Под криками сирены и гусей
Росло, нетерпеливей каждый час,
Большое ожидание гостей –
Гостей, хозяев порта после нас.

И вот за длинным мысом – первый дым,
Полярным морем подошли суда.
И в радости стал каждый молодым,
Каким он был, когда пришел сюда.

Основан порт. Вбегает мол в залив,
И меж судами катера снуют…
Печаль и боль, откуда ж вы взялись
При возвращению в прежнюю семью?

Тут были холод, вьюга, теснота,
Зимою вовсе не бывало дней,
Тут крепла дружба, бранью начата,
Не много дружб сравниться могут с ней.

И край, людей сближающий в беде,
Где воля крепнет, как осенний лед, –
Он входит в память, ею завладев.
В таком краю мы жили целый год….

Он спал на льду, на острове Мостахе.
От шума он проснулся. Вот опять
Раздался шум, и зарычала в страхе
И поднялась встревоженная мать.
И рухнула. Винтовка била прямо,
И промах невозможен в двух шагах.

Спускались люди в ледяную яму,
Собачьим лаем полнился Мостах,
Летело эхо голосов веселых,
Все подбегали Мишку поглядеть,
А к вечеру доставлен был в поселок
Зимовщикам трехмесячный медведь.

О, ворс пушистый лая коротколапых,
Наивные глаза под круглым лбом.
В нем обаянье детства проступало
Сильнее, чем в детеныше любом.

Он быстро с нами научился ладить,
Дружил с собакой, словно был щенком,
Порою разрешал себя погладить
И накормить сгущенным молоком.

В час отдыха водился с пленным всякий,
Учил его, как учат медвежат.
На положенье комнатной собаки
Привык звереныш в тамбуре лежать.

Весною он, июньским солнцем вызван,
Ушел — мы не заметили, когда —
Купаться в майну. Заблестела, брызнув,
Над прорубью студеная вода.

И псов сухих упряжка с лаем громким
Метнулась — камня крепче каждый клык;
Ремня не чуя, путая постромки,
Собаки сбились, на медведя злы.

И после, лапы врозь, на льду весеннем
Он вздрагивал и медленно стонал.
Я подле опустилась на колени,
И он в последний раз меня узнал.

Но, из-под гнета ласки подневольной
Освобождаясь, он, как только мог,
Стремясь руке ласкавшей сделать больно,
Нанес на ней зубов своих клеймо.

Я встала, понимая недоверье
Ко мне, к чужой, и не сводила глаз
С мохнатого комка, что снова зверем —
Самим собою — был в последний час.