Валерий Брюсов - Том 3. Стихотворения 1918-1924

Отче! полмира объемлешь ты тенью,
Звезды ведешь и луну в небесах,
Даруй покой моему утомленью,
Дай успокоиться в сладостных снах.

Се — отрекаюсь от помыслов злобных,
Се — осуждаю все, в чем погрешил.
Дай мне во снах, тихой смерти подобных,
Ведать покой безмятежный могил.

Злое видение ложа да минет,
Да не предстанет мне облик в крови.
В час же, когда светы первые кинет
Солнце Твое, — Ты меня оживи!

В круженьи жизни многошумной,
В водовороте наших дел,
Я — ваш! и этот мир безумный —
Мной вольно избранный удел.
Люблю призывы телефонов,
Истлевшей проволоки блеск,
И над рекой гудков и звонов
Пропеллера внезапный треск;
Люблю я ослепленье сцены
И ресторанный пьяный свет,
Все эти вспышки, эти смены
Победно наступивших лет…
Люблю… Но что же сердце ранит,
Когда я вижу чаши роз,
Когда мечту, как сон, туманит
Над речкой свежий сенокос?
Зачем душа томленьем сжата
Здесь на отлогом берегу,
Когда вдали сереет хата
И стадо бродит на лугу?
Зачем так сладко в темной роще,
Где ландыш мраморный расцвел,
Где мыслям легче, думам проще,
Едва под сень ее вошел?
Кляните! прошлое мне мило,
Природа родины — близка…
Пусть скоро скажут: «Это было!» —
Люблю отшедшие века!
Гряди, что будет! Водопадом
Былую жизнь нещадно смой!
С неведомым пойду я рядом,
Но прошлый мир — он мой! он мой!

Рдяность померкла за очерком гор,
Красок развеялся пестрый укор,
Все безразлично — восторг и позор…
В мире встречает уверенный взор
Только провалы да звездный узор,

Рано взлюбил я, люблю до сих пор
Строй беспредельных, незримых опор,
Держащих строго безмерный собор;
Мир беспросветен — как сумрачный бор,
Звезды-миры смотрят с неба в упор.

Чу! запевает невидимый хор,
Дарохранитель десную простер…
Mori[19]. To Роком решается спор…
Горе, что утра багряный костер
Бросит румянец на черный простор!

Закат ударил в окна красные
И, как по клавишам стуча,
Запел свои напевы страстные;
А ветер с буйством скрипача
Уже мелодии ненастные
Готовил, ветвями стуча.

Симфония тоски и золота,
Огней и звуков слитый хор,
Казалась в миг иной расколота:
И такт, с певцом вступая в спор,
Выстукивал ударом молота
Незримый мощный дирижер.

То вал стучал в углы прибрежные,
Ломая скалы, дик и пьян;
И всё: заката звуки нежные,
Сверканье ветра, и фонтан,
Лепечущий рассказы снежные,
Крыл гулким стуком Океан!

Горит свод неба, ярко-синий;
Штиль по морю провел черты;
Как тушь, чернеют кроны пиний;
Дыша в лицо, цветут цветы;
Вас кроют плющ и сеть глициний,
Но луч проходит в тень светло.
Жгла вас любовь, желанье жгло…
Ты пал ли ниц, жрец, пред святыней?

Вы, вновь вдвоем, глухой пустыней
Шли — в глуби черной пустоты;
Месила мгла узоры линий;
Рвал ветер шаткие кусты.
Пусть горек шепот. Ты с гордыней
На глас ответил: «Все прошло!..»
Потом, один, подъяв чело,
Упал ты ниц, жрец, пред святыней?

Б саду блестит на ветках иней,
Льды дремлют в грезах чистоты.
Ряд фолиантов; Кант и Плиний;
Узоры цифр; бумаг листы…
Пусть день за днем — ряд строгих скиний,
Мысль ширит мощное крыло…
Познав, что есть, что быть могло,
Ты ниц упал, жрец, пред святыней?

Восторгов миг и миг уныний! —
Вас вяжут в круг одной мечты!
Всё — прах. Одно лишь важно: ты
Упал ли ниц, жрец, пред святыней?

По широкому простору предвечерней синевы
Засияли, заблистали начертания созвездий,
И росинки задрожали по извилинам травы
Под зелеными огнями на задвинутом разъезде.

Ты мелькнула, проскользнула, подошла и замерла…
И я видел, в полусвете, ослепительном и белом,
Как тревожно, осторожно ты поникла и легла
На протянутые рельсы странно вытянутым телом.

Все дышало, опьянялось наступлением весны
Под магическим мерцаньем углубленного простора,
Но роптанье нарушало неподвижность тишины,
И зловеще возвышались разветвленья семафора.

И вонзался, и впивался неисчисленностью жал,
Доходя из отдаленья, ровно-вымеренный грохот,
Словно где-то, в океане, океан зарокотал,
Словно демоны сдавили свой невыдержанный хохот.

И два глаза, вырастая, словно молнии, прожгли,
И два глаза словно душу перерезали с разбега…
А Медведица сияла, непорочная, вдали,
И травинок трепетала опьянительная нега.

Все улицы полны народом,
Бегут и торговцы и воины…
Лишь там, где дворец, перед входом
Прибои толпы успокоены.

В столице Срединного Царства
Прибывших из-за моря чествуют.
Со свитой послы государства
Далекого медленно шествуют.

Вдоль лестниц до самой вершины
Сверкают стоцветные фонарики;
Стоят наверху мандарины,
Качая почетные шарики;

По стенам — дракон над драконом,
Причудливо свитые в кольчики;
Смеются серебряным звоном
Из всех уголков колокольчики;

Там — золото, перлы, алмазы;
Там — лики, страшнее, чем фурии;
И высятся странные вазы,
Роскошней, чем вазы Этрурии.

Послы, величавы и строги,
Приблизились к трону заветному;
Их длинные белые тоги
Блистают меж блеска стоцветного…

В том сером доме, в этом переулке,
Когда мне было двенадцать лет,
Мы играли, по воскресеньям, в жмурки:
Две девочки, я и хмурый кадет.
Нам было по-детски весело;
Когда же сумрак разливал свою муть,
Мы в старые кресла, —
Отдохнуть, —
Садились по двое:
Я и Манечка,
Он и Танечка, —
Создание кроткое…
И мы в темноте целовались…
Какой анализ
Сумеет решить:
Можно ли в двенадцать лет — любить?
В тихом свете
Белеет окно.
И, быть может, другие дети
Там играют, как мы — давно!
И поцелуи,
Как струи
Тысячелетий,
Плывут,
Обращаясь во всплески
Минут…
До последних им плыть мгновений
Земли…
За окном, к занавеске,
Вот две тени
Подошли.

Еще недолгий срок тебе рыдать, река,
В оковах ледяных безжизненной зимы!
Вот-вот уже весна спешит издалека —
И твой умолкнет плач, ты выйдешь из тюрьмы!

Освобожденная от роковых оков,
Ты смело зазвенишь в зеленых берегах,
Тогда на песнь твою, на твой свободный зов,
Свободно отзвуки откликнутся в лесах.

И майская лазурь, без тучки, вся в огне,
С улыбкой, над тобой заблещет с высоты,
А солнце по твоей сверкающей волне
Разбросит дивные волшебные цветы.

Прохладный, утренний, весенний ветерок
Твою безгрешную взволнует нежно грудь,
И, скромно, лилия, невинности цветок,
Наклонится к тебе, чтоб в лоно вод взглянуть!

Еще недолгий срок тебе рыдать, река,
В оковах ледяных безжизненной зимы!
Вот-вот уже весна спешит издалека —
И вновь свободна ты, и нет твоей тюрьмы!