Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов

Куда бежать? В какой дали
Укрыться мне от злого горя?
Оно пространнее земли
           И глубже моря!

Где стану жить? В какой тиши
На мир светлее глянут очи?
Угрюмый мрак моей души
           Чернее ночи.

Зачем, зачем ничья рука
Не поразит меня? Поверьте,
Моя безумная тоска
           Страшнее смерти!

О, не теряй на счастье упованья!
           Пускай судьба его таит, —
Но, верь, в лучах небесного сиянья
           Оно нежданно прилетит.
Ни ропот слез, ни жар твоих молений
           Его не вызвали на путь,
Но разогнать печаль твоих сомнений
           Оно должно когда-нибудь!

Иди за ним с надеждой терпеливой,
           Оно блеснет издалека,
Как свет зари, как радуга над нивой,
           Как в темной зелени река.
Оно со звезд падет росой алмазной,
           Дождем сольется с облаков;
Среди утрат и скорби неотвязной
           К его лобзанью будь готов.

Когда в песках томительной пустыни
           Судьба сметет его следы,
Оно, шутя, в безжизненной равнине
           Воздвигнет райские сады.
Под сводом ли удушливой темницы
           Надежда крылья разобьет —
Оно, как тень залетной голубицы,
           В душе унылой промелькнет.

Когда его ты в юности не встретил —
           Узнаешь в зрелые года:
Его приход не меньше будет светел,
           Не будет поздним никогда!
Оно прольет по жилам опьяненье
           У старца, чуждого мечтам,
И может дать в предсмертные мгновенья
           Блаженство стынущим устам!

Много птичек скрылось,
           Лилий — отцвело,
Звездочек — скатилось,
           Тучек — уплыло;
Много вод кипучих
           В бездну унеслось,
Много струн певучих
           В сердце порвалось!

    Не повторяй, что радости превратны
           И кратковременны мечты:
           Беспечным детям суеты
           Слова печали непонятны.
                    Нас тешит мир,
                    Как шумный пир,
Где ярко светит газ, и женщины смеются,
           И звуки вальса раздаются.
Пускай немая ночь, за мраморной стеной,
           Черна, как траур погребальный:
           Не заразится воздух бальный
           Ее безжизненною тьмой.
Взгляни: тяжелый штоф, и тюль, и кружева
           На окнах складками повисли,—
           Мы гоним сумрачные мысли,
           В нас жажда счастия жива!
Иди с своей тоской, задумчивый пророк,
           В лесные дебри и в пустыни,
           Где, в созерцании святыни,
           Ты будешь вечно одинок.
Там речи дальних звезд отшельникам понятны,
           Там тихо падают листы,
Там будешь повторять, что радости превратны
           И кратковременны мечты…

Я вспомнил детские года…
Понять их сердце не сумело,
И всё, что прежде в нем горело,
В нем не оставило следа.

Я вспомнил детские черты…
Куда ты, время, их девало?
Как сном навеянной мечты,
Улыбки ласковой не стало.

Скажи, дитя: где голос твой?
Где нежно сотканное тело?
Увы! Мы чуждые с тобой,
Ты отделилось… улетело.

Желал бы, о тебе горюя,
Пойти оплакивать твой след, —
Твоей гробницы не найду я:
Тебя нигде на свете нет!

Что смерть убьет — над тем могила
Отраду горести дает;
Что море жизни унесет —
То будто вовсе и не жило.

В начале жизненной дороги
Я знал неясные тревоги.

Я видел много милых снов
В тени сиреневых кустов.

Когда в саду цвели жасмины,
Я волновался без причины.

О чем при звездах, по ночам,
Я слезы лил — не знаю сам.

И нынче также, дни и годы,
При вое зимней непогоды,

При летнем солнце и весной,
В тени сирени молодой,

Я часто слезы проливаю, —
Но слез, увы! причину знаю…

Неуловимая минутная отрада,
Коварная, как блеск изменчивого взгляда,
Мне греет иногда безжизненную грудь
И к счастью прошлому указывает путь:
Как искорки, горят в душе воспоминанья —
Минувшая любовь, отжившие желанья
Слетают чередой, в туманном полусне,
Тревожат радости, застывшие во мне.
В обманчивом бреду я сердцем оживаю
И старой песне в лад — аккордом отвечаю,
И, кажется, ловлю, сквозь дальний сумрак лет,
Заглохшего огня мерцающий просвет, —
Но вскоре, отрезвясь, я снова каменею
И силы юных чувств постигнуть не умею.

Я громко сетовал в пустыне:
«Кто будет близок мне отныне,
Как были близки сердцу вы?»
Мне эхо вторило: «Увы!»

«Как буду жить больной и скучный,
Томим печалью неотлучной
И рядом горестных годин?»
Мне эхо вторило: «Один!»

«Но где укрыться? Мир — могила.
Мне жизнь бесцельная постыла.
Где прежний блеск, и шум, и рай?»
Сказало эхо: «Умирай!»

Из долгих, долгих наблюдений
Я вынес горестный урок,
Что нет завидных назначений
И нет заманчивых дорог.
В душе — пустыня, в сердце — холод,
И нынче скучно, как вчера,
И мысли давит мне хандра
Тяжеловесная, как молот!
Ни развлеченье, ни покой,
Ни встречи с чернью деловитой,
Средь шума жизни городской,
Не служат больше мне защитой:
Тоска всесильна надо мной!
Приди, мой гений темнокрылый
С печальным взором умных глаз;
Мне по душе твой вид унылый
И твой таинственный рассказ.
Ты мог всегда полунамеком
В прошедшем, тусклом и далеком,
Немое чувство оживить
И скорбью сердце уязвить.
Своим укором ядовитым
Оцепененье разреши:
Мне тяжко жить полуразбитым,
Мне гадок сон моей души!

Видел я лицо немое
           И потухший взор:
О блаженстве, о покое
           Пел угрюмый хор.
К небесам с кадильным дымом
           Несся вопль сердец,
В отчужденьи нелюдимом
           Почивал мертвец.
Весь гирляндами украшен,
           Но не тот, что был!
Он для тех казался страшен,
           Кто его любил…
Грудь без теплого дыханья,
           Без лучей глаза:
Что ему — слова прощанья?
           Что ему — слеза?..

О, помню я!.. Такие звуки
Давно не трогали мой слух:
Живым порывом горькой муки
В те дни кипел мой юный дух!
Теснили грудь мою рыданья,
Я образ друга вызывал:
Казалось мне, без очертанья
Он тихо в воздухе витал
И в душу мне вникал глубоко.
В церковной мгле, среди лампад,
Полусмущен, я чуял взгляд
Его всевидящего ока:
Он был слезам и скорби рад!
«Теперь, — я думал, — он измерит
Всю глубину моей любви
И чувства тайные мои
Судом взыскательным поверит!..»
И — почему, не знаю сам —
Мой взор тянулся к небесам…
Но там — ни звука, ни намека
В ответ на пламенный порыв:
Таков удел того, кто жив…
Бессилен гнев, слова упрека
Безумством были б сочтены!

С тех пор с тобою мы дружны,
Мой гений, небу непокорный:
На всем дрожит твой профиль черный
И светит недовольный взор.
На небе жизни с этих пор —
Сгустится ль мрак, взойдут ли зори —
Ты всё поешь: memento mori![72]
Но странно — верится едва! —
Твои ужасные слова
Для сердца глохнут с каждым годом…
И там, где над могильным сводом,
Придя молиться в горький день,
Я сторожил родную тень, —
Там в годы зрелости холодной
Я дал взрасти траве негодной!
И тот кладбища свежий сад
С угрюмой надписью у входа,
Где снился мне видений ряд,—
Не больше трогает мой взгляд,
Чем вся безмолвная природа!..
Я понял жизни наготу,
Потерян ключ от милых бредней…
Но, вызвав старую мечту,
Ты дал блеснуть слезе последней,—
Благодарю! Ее прилив
Напомнил мне, что я был жив,
Что жить нам дважды не дается.
Слеза блестит, — она не льется!

Тени туманные, звуки неясные,
Образы прошлого, вечно прекрасные,
Вечно сокрытые мглой отдаления, —
Встаньте из мрака в лучах обновления!

Встаньте без горечи, светло-нарядные,
В жизненном облике, сердцу понятные,
Душу воздвигните силой целебною, —
Двигайтесь, образы, цепью волшебною!

Тучки летние дымятся,
           Оросив кусты;
Уж под солнцем золотятся
           Башни и кресты.
В небе радуги огнистой
           Тает яркий путь,
Воздух ясный и душистый
           Тихо нежит грудь.
Тешась шумом наводнения,
           Звонкий хор детей
Сыплет листья и каменья
           В пенистый ручей.
На песке аллеи влажной,
           Где бежал поток,
Уж оставил след отважный
           Легкий башмачок.
И под сетью обновленной
           Зелени сквозной
Слышен грядки орошенной
           Запах земляной.
Вот и небо засинело
           Всё — из края в край:
Иль в душе не просветлело
           И земля — не рай?

Вдохнул ли ты свежительную силу?
В подобный миг ты прежде сожалел
Своих друзей, опущенных в могилу,
И к свету дня любовью пламенел:
Ты повторял, мой образ устраняя:
«Мне жизнь мила! Я жить готов, не зная,
К чему я здесь… Прекрасен мой удел!..»

Случалось мне, в ребяческие годы,
Обласканный улыбкою природы,
Я веровал в несбыточные сны:
То призраки заветной старины!
В те дни, как друг, со мной шепталась ива
У синих вод весеннего разлива,
И в свежий мрак задумчивых долин
С своей мечтой спускался я один
Вверять им пыл неясных ожиданий.
Я не люблю таких воспоминаний!
Куда ни глянь: в безмолвии лесном,
В роях светил на куполе ночном,
Во всех углах роскошной панорамы —
Везде, везде — покинутые храмы!

           Темных призраков не стало,
                        Словно дыма битв:
           Сердце в мире отыскало
                        Образ для молитв!
           У желанного порога
                        Робко стынет кровь:
           То блаженная тревога —
                        Первая любовь!
           И свежа, как ландыш мая,
                        Юностью блестя,
           Вот стоит она, живая,
                        Грез твоих дитя…

И вот она с тобой идет в лесную тень,
Где в яркой зелени, осыпав старый пень,
           Белеют звездами ромашки,
И шелк ее волос колеблется едва,
И ветер утренний ей дышит в рукава
           Ее узорчатой рубашки;

Уж наших спутников замолкли голоса.
Кругом — зеленый мрак, пахучая роса…
           Застигло нас уединенье…
Признанье вырвалось невольно у тебя,
Ты высказал его, робея и любя,
           Едва сдержав свое волненье.

А помнишь ли ту ночь, когда в волнах реки
Померкшей пристани дрожали огоньки
           И в лодке хор звучал певучий?..
В тот миг она рукой взмутила пену струй,
И влажных пальчиков коснулся поцелуй,
           Как воздух нежный и летучий.

Иль поздней осенью, при сумраке дневном,
Пред затуманенным, обрызганным окном
           Ты с ней сидишь, бывало, рядом,
И, очарованный, не смеешь ты дохнуть,
Следя, как движется ее живая грудь
           Под скромным будничным нарядом.

А это первое объятье нежных рук,
Когда в твоей груди родного сердца звук
           Отдался в трепетном биеньи,
И грезились тебе: то запах темных кос,
То взгляд медлительный, понятный, как вопрос,
           То стан, так близкий на мгновенье!

И рдела ли весна, иль выла песня вьюг,
Ненастье ль тусклое сгущалося вокруг,
           Иль солнце грело и струилось,
Звучал ли колокол, шумел ли разговор,—
Всегда лишь ей одной внимали слух и взор,
           И ровным счастьем сердце билось.

Ты помнишь ли те дни? Согрета и полна,
Душа надеждами была окружена,
           И крепла в ней живая сила;
Счастливая рука работала легко;
От сердца чистого всё было далеко,
           Что совесть чуткая клеймила.

И пусть иной робел пред сонмами светил,
Пускай других пугал холодный сон могил,
           Но, чуждый горестным тревогам,
Ты не был одинок средь бездны мировой:
Твой дух тонул в лучах души тебе родной,
           И свет любви был вашим богом!..

Волшебный дух воспоминаний,
Печальник радостных минут,
Не тронь любви очарований:
Они ушли и не придут!
Мне часто снится это время,
Но первый пыл неуловим:
Так первым отпрыском живым
Уже развернутое семя
Не сблизит вновь свои края
И не годится для посева;
Так в летней трели соловья
Уж нет весеннего напева!
Я иногда гляжу кругом
С невыразимым утомленьем
И жадно жду, когда и в чем
Душа спасется обновленьем?
Взываю к памяти — и в ней
Недосягаемой святыней
Сверкают дни любви моей,
Как над безжизненной пустыней
Живые яхонты звезды;
А дальше — тянутся ряды
Ночей угрюмых, дней, убитых
На суетливые труды,
И ряд волнений пережитых,
Влечений, памятных едва
Иль непонятных, к изумленью,
Как полустертые слова
В тетрадях, преданных забвенью…
И мне тех призраков не жаль!..
Зато в душе темно и скучно,
И сердце к прошлому беззвучно,
А к жизни холодно, как сталь!
И в час той скорби безутешной
(Тебе открою мой секрет)
В моей груди, больной и грешной,
О злобе дня — заботы нет!
Тогда — напрасно лицемерить —
Ищу с отчаяньем слепца:
Кого любить? Во что мне верить?
К чему трудиться до конца,
Не зная светлых утешений,
С тоскливым ропотом сомнений,
Что мы уйдем, как и пришли, —
Плоды случайные земли!..
И эта язва тайно гложет
Не только страстного певца, —
Она мыслителя тревожит
И ранит бодрого дельца.
Иной, под маской скомороха,
Развязен с виду; но приди —
Его раздумье проследи:
Не сдержит он больного вздоха
В обезнадеженной груди!

И как на родину с чужбины равнодушной,
Как из тюремной тьмы на волю и на свет,
Мечта моя летит посланницей воздушной
           К живому чувству юных лет!

Туда — где радостью трепещет ожиданье,
Где струйки алые так жизненны в крови,
Где страстным холодом под сердцем содроганье
           Зовет к неведомой любви…

Где ночи лунные горят для тихой встречи;
Где жжет пожатье рук; где ровной белизны,
Как воск и лилия, нетронутые плечи
           Невинной прелести полны…

Там всё готовится для праздничного пира,
Богат и радужен телесный наш убор…
Но вспомнишь — для чего?.. Для чуждых целей мира —
           И время грабит нас, как вор!

Поймет ли кто-нибудь подавленные слезы
Убогой старости, когда на скате дней
Пред свежей красотой томительные грезы
           На миг пробудятся у ней?

Не стыдно ль нам тогда за блеклые седины,
За кожу мертвую, просящуюся в гроб,
За речь неясную, но ясные морщины,
           За мудрый обнаженный лоб?

И мрак в душе… Но вот иные всходят цели!
Служение другим — работа на людей:
Мудрец берет перо, и врач идет к постели,
           Отец растит своих детей,

О благе лучших дней поет, вздыхая, лира,
Судья познанья лет влагает в приговор…
Но вспомнишь — для чего?.. для чуждых целей мира,
           А нас — долой метут, как сор!..

И снова грозной тьмы не смею я измерить,
И снова я ищу с отчаяньем слепца:
           Кого любить? Во что мне верить!
           К чему трудиться до конца,
           Не зная светлых утешений,
           С тоскливым ропотом сомнений,
           Что мы уйдем, как и пришли, —
           Плоды случайные земли!..
           Угрюмый дух, волшебный гений!
                      Спаси, внемли!

Ты всё излил, чем страждет грудь поэта,
           А может статься — и моя…
           Я вечный спутник бытия,
           Я голос тьмы: не знаю света…