Владимир Высоцкий - Идет охота на волков…

Здравствуй, «Юность», это я,
Аня Чепурна́я, —
Я ровесница твоя,
То есть молодая.

То есть мама говорит,
Внука не желая:
Рано больно, дескать, стыд,
Будто не жила я.

Моя мама — инвалид:
Получила травму, —
Потому благоволит
Больше к божью храму.

Любит лазать по хорам,
Лаять тоже стала, —
Но она в науки храм
Тоже забегала.

Не бросай читать письмо,
«Юность» дорогая!
Врач мамашу, если б смог,
Излечил от лая.

Ты подумала-де, вот
Встанет спозаранка
И строчит, и шлет, и шлет
Письма, — хулиганка.

Нет, я правда в первый раз —
О себе и Мите.
Слезы капают из глаз, —
Извините — будет грязь —
И письмо дочтите!

Я ж живая — вот реву, —
Вам-то все — повтор, но
Я же грежу наяву:
Как дойдет письмо в Москву —
Станет мне просторно.

А отца радикулит
Гнет горизонтально,
Он — военный инвалид,
Так что все нормально.

Есть дедуля-ветошь Тит —
Говорит пространно,
Вас дедуня свято чтит;
Всё от Бога, говорит,
Или от экрана.

Не бросай меня одну
И откликнись, «Юность»!
Мне — хоть щас на глубину!
Ну куда я ткнусь! Да ну!
Ну куда я сунусь!

Нет, я лучше — от и до,
Что и как случилось:
Здесь гадючее гнездо,
«Юность», получилось.

Защити (тогда мы их! —
Живо шею свертим)
Нас — двоих друзей твоих, —
А не то тут смерть им.

Митя — это… как сказать?..
Это — я с которым!
В общем, стала я гулять
С Митей-комбайнером.

Жар валил от наших тел
(Образно, конечно), —
Он по-честному хотел —
Это я, — он аж вспотел, —
Я была беспечна.

Это было жарким днем,
Посреди ухаба…
«Юность», мы с тобой поймем —
Ты же тоже баба!

Да и хоть бы между льдин —
Все равно б случилось:
Я — шатенка, он — блондин,
Я одна — и он один, —
Я же с ним училась!

Зря мы это, Митя, зря, —
Но ведь кровь-то бродит…
Как — не помню: три хмыря,
Словно три богатыря, —
Колька верховодит.

Защитили наготу
И прикрылись наспех, —
А уж те орут: «Ату!» —
Поднимают на́ смех.

Смех — забава для парней —
Страшное оружье, —
Но а здесь еще страшней —
Если до замужья!

Наготу преодолев,
Срам прикрыв рукою,
Митя был как правда лев, —
Колька ржет, зовет за хлев —
Словно с «б» со мною…

Дальше — больше: он закрыл
Митину одежду,
Двух дружков своих пустил…
И пришли сто сорок рыл
С деревень и между.

…Вот люблю ли я его?
Передай три слова
(И не бойся ничего:
Заживет — и снова…), —

Слова — надо же вот, а! —
Или знак хотя бы!..
В общем, ниже живота…
Догадайся, живо! Так
Мы же обе — бабы.

Нет, боюсь, что не поймешь!
Но я — истый друг вам.
Ты конвертик надорвешь,
Левый угол отогнешь —
Будет там по буквам!

Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, —
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной —
Поскрипев, затихал, —
А сугробы прилечь завлекали.

И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!

Все стоит на Руси,
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, —
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!

Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему деться! —
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —
Ну а он в доброте их жалел и не бил — и замерз.

Отраженье свое
Увидал в полынье —
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие —
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, — надо в прорубь!

Вьюги стонут, поют, — кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, — но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу, —
Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа!

Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой —
Пьет и хлещет коней!
А непьяный ямщик — замерзает.

Вот она, вот она —
Наших душ глубина,
В ней два сердца плывут как одно, —
Пора занавесить окно.

Пусть в нашем прошлом будут рыться после люди странные,
И пусть сочтут они, что стоит все его приданое, —
Давно назначена цена
И за обоих внесена —
Одна любовь, любовь одна.

Холодна, холодна
Голых стен белизна, —
Но два сердца стучат как одно,
И греют, и — настежь окно.

Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю;
Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.
И улыбается она
Случайным людям у окна,
И привыкает засыпать одна.

Давно, в эпоху мрачного язычества,
Огонь горел исправно, без помех, —
А нынче, в век сплошного электричества,
Шабашник — самый главный человек.

Нам внушают про проводку,
А нам слышится — про водку;
Нам толкуют про тройник,
А мы слышим: «на троих».

Клиент, тряхни своим загашником
И что нас трое — не забудь, —
Даешь отъявленным шабашникам
Чинить электро-что-нибудь!

У нас теперь и опыт есть и знание,
За нами невозможно усмотреть, —
Нарочно можем сделать замыкание,
Чтоб без работы долго не сидеть.

И мы — необходимая инстанция,
Нужны как выключателя щелчок, —
Вам кажется: шалит электростанция —
А это мы поставили жучок!

«Шабашэлектро» наш нарубит дров еще,
С ним вместе — дружный смежный «Шабашгаз», —
Шабашник — унизительное прозвище,
Но — что-то не обходится без нас!

Мы воспитаны в презренье к воровству
И еще к употребленью алкоголя,
В безразличье к иностранному родству,
В поклоненье ко всесилию контроля.

Вот география,
А вот органика:
У них там — мафия,
У нас — пока никак.

У нас — балет, у нас — заводы и икра,
У нас — прелестные курорты и надои,
Аэрофлот, Толстой, арбузы, танкера
И в бронзе о́тлитые разные герои.

Потом, позвольте-ка,
Ведь там — побоище!
У них — эротика,
У нас — не то еще.

На миллионы, миллиарды киловатт
В душе людей поднялись наши настроенья, —
И каждый, скажем, китобой или домкрат
Дает нам прибыль всесоюзного значенья.

Вот цифры выпивших,
Больная психика…
У них же — хиппи же,
У нас — мерси пока.

Да что, товарищи, молчать про капитал,
Который Маркс еще клеймил в известной книге!
У них — напалм, а тут — банкет, а тут — накал,
И незначительные личные интриги.

Там — Джонни с Джимами
Всенаплевающе
Дымят машинами,
Тут — нет пока еще.

Куда идем, чему завидуем подчас!
Свобода слова вся пропахла нафталином!
Я кончил, все. Когда я говорил «у нас» —
Имел себя в виду, а я — завмагазином.

Не надо нам уже
Всех тех, кто хаяли, —
Я еду к бабушке —
Она в Израиле.