Наум Коржавин - На скосе века

На шоссе шуршат машины,
В магазинах — толчея.
Предревком Абрам Пружинер,
В том заслуга и твоя.

Как и в том, что голос взвинчен
У газет… Что совесть — дым.
Как и в том, что все мы нынче
Прочно в заднице сидим.

Это всё — твоя эпоха.
Просто время — «белый гад»:
Быть евреем снова плохо,
И заслуг твоих не чтят.

Лишь тебя за всё, что было,
Производят в князи тьмы
Молодых славянофилов
Романтичные умы.

Нужен дьявол их натурам, —
В том вина их иль беда.
Жаль, но ты такой фигурой
Крупной — не был никогда.

Просто в детстве, где-то в Балте,
Заперевшись на засов,
Три брошюрки прочитал ты,
Сочиненья их отцов.

И открылся мир прекрасный
С той поры глазам твоим,
И тебе всё стало ясно,
Как сегодня им самим.

С той же чёткостью железной:
Для чего на свете жить,
Кто мешает, кто полезный,
С кем дружить, кого душить.

Ты с тех пор глядел победно
На портновский свой удел,
Тем гордясь, что шьёшь для бедных
(Для богатых — не умел).

И постигнув так впервые
Общей жизни смысл простой,
С тем — в истории России
Появился ты как свой.

Хоть считал, что связан кровно
С ней не ты (ты жил не в том),
А деникинский полковник,
Что еврейский грабил дом.

Дом буржуйский, дом приличный,
Где лежал ты, тиф леча,
Приютивший по привычке
И чекиста — дом врача.

Дом, тебе враждебный тоже:
Книги, свет, паркетный пол.
Дом, в котором сам ты позже
Реквизицию провёл.

Ещё как! Удвоив рвенье,
Шум внося с собой и гром,
Чтоб избегнуть отношений
Личных — с классовым врагом.

А пока — больной и слабый —
Ты следил, объят бедой,
Как буржуй буржуя грабил
Из-за нации не той.

Не мужик, не ухарь-парень,
А буржуй чудных кровей,
Что осанист был, как барин,
А картавил, как еврей.

Он и грабил по-другому:
Не сердился, не орал.
Просто так — ходил по дому
И предметы отбирал.

Не рычал, как старший в чине,
Не надсаживал он грудь,
Лишь просил, как в магазине, —
Если можно, завернуть.

Но приказ неумолимый
В слове слышался любом.
За его спиной, незримый,
Не таясь, молчал погром.

Шёл с ним рядом, улыбался
И — молчал. Но знали все:
Шевельнёт полковник пальцем,
И пойдёт во всей красе —

Пух перин, одежды клочья,
Мат кромешный, душный чад,
Изнасилованной дочки
Опустевший с ночи взгляд.

Но последней грозен властью,
Собираясь далеко,
Тот полковник груз причастья
К этой грязи — нёс легко.

Словно впрямь так был воспитан
В светлой детской, в мире книг,
Словно он к таким визитам
В раннем возрасте привык.

То ль он верил, что евреи
Ввергли Родину во тьму,
А раз так — за грех пред нею
Дань платить должны ему.

То ль узрел в изъятье этом
Дань порядку, с прошлым связь, —
Как-никак он к тем предметам
Был привычен отродясь.

То ль решил, что в этой драме
Смысл любой едва ли есть,
И, борясь с большевиками
За порядок и за честь,

В той борьбе рискуя жизнью, —
В части собственности он
Сам стихией большевизма
Стал отчасти заражён.

Ты поверишь мне едва ли,
Но для нас, для всей страны
Вы с ним две одной медали
Оборотных стороны.

Он исчез давно, навечно,
Но должна бы по всему
Всё равно поставить свечку
Ваша партия ему.

Будет только справедливо
Так отметить вашу связь:
Это ж он Россию к взрыву
Вёл — как мальчик веселясь.

Он, от злости сатанея,
Гнал упрямо в красный стан
Надругательством — евреев,
Просто плётками — крестьян.

Гнал свирепо, сея беды,
Жаждал мстить, судить, карать,
И как зрелый плод — победу
Вам осталось подобрать.

Но под докторскою крышей
Близ полковника того
Ты о том не думал, слыша
Голос вежливый его.

Не с того душа болела,
А от мыслей… Ты страдал
От обиды: знал, как белых
Этот врач с надеждой ждал.

Угнетало униженье,
Общность странная судьбы…
Всё тут было в нарушенье
Правил классовой борьбы.

Всё! Надолго ты потрясся
Встречей с ним… Не враз постиг,
Что всего тут жадность класса,
Подтвержденье чётких книг.

В то, что просто и знакомо,
Вновь поверил ты — да как!
Хоть смущал азарт погрома
У полковника в зрачках.

…Затихал весь город Киев,
Слыша голос твой в ночи.
Вся его буржуазия —
Адвокаты и врачи.

И звенели стёкла грустно,
Когда шёл ты по утрам
По Андреевскому спуску
Вверх, к Присутственным Местам.

Был, как выстрел, эхом резким
Каждый шаг твой повторён.
И в испуге занавески
Поднимались с двух сторон.

Их подхватывало, словно
Ветром классовой борьбы…
…И за каждой — тот полковник
Избегал своей судьбы.

Избегал, стоял на страже,
И от взора твоего
Этажи и бельэтажи
Нагло прятали его.

Пусть не знал ты, где полковник,
Всё ж ты знал, что всё равно
Социально и духовно
Все вокруг с ним заодно.

Все — как он, того же мира,
То же скрыто в них, что в нём…
И врывался ты в квартиру,
Словно в крепость под огнём.

Но не били револьверы,
Враг не целился, губя.
Лишь чужая атмосфера
Обступала здесь тебя.

Словно кто-то неизвестный,
Проиграв последний бой,
Ставил вновь тебя на место,
Возвышался над тобой.

И разбитый, незаконный,
Власти отданный твоей,
Лишь косился удивлённо
На тебя со стеллажей.

Где под слоем белой пыли,
За тисненьем корешков,
Книги с важностью хранили
Мудрость «классовых» веков.

Нежный лепет, страстный шёпот,
Столкновенья лиц и войск,
Бег за счастьем — грустный опыт
Всех людских переустройств.

Все открытья, все потери,
Относительность всех благ.
Безысходность вер, неверий,
Бледный свет сквозь этот мрак.

Откровенья всех религий,
Имена и письмена…
Заглянувши в эти книги,
Ты б не понял ни хрена.

Ни тоски, ни жажды света,
Ни огня, что жжёт слепя.
Ни того, что речь тут где-то
И о том, что ждёт тебя…

Несмотря на диктатуру,
Книги смысл хранили свой…
…Буржуазная культура
Издевалась над тобой.

Впрочем, свято веря в сдвиги,
Делом занятый вполне,
Не смотрел ты в эти книги, —
Просто видел их извне.

Но понятья не имея,
Что в них есть, — при всём при том
Несозвучность их идее
Чуял классовым чутьём.

И, задетый ими кровно,
Так ты зло на них взирал,
Словно в каждой жил полковник —
Тот, что вещи отбирал.

Словно скрыть они хотели,
Притворяясь неумно,
Что учёный их владелец
С тем полковником — одно.

Где б вам знать, что он такими
Был, как вами, удручён,
Что он страстно спорил с ними,
По ночам забыв про сон.

И заснуть не мог до света,
Возмущённо чуя рок…
Был, как ты, полковник этот:
Верить доводам — не мог.

Но и вдруг узнав такое,
Ты б лишь крякнул: вздорный класс.
Слишком верил ты в другое —
В «кто не с нами — против нас».

Твой приказ гремел раскатом,
И, судьбе своей не рад,
Тот владелец брёл куда-то
Впереди твоих ребят.

Унося тоску и драму,
Глядя вдаль, в конец пути…
Только Ленин телеграммой
Мог теперь его спасти.

Властелин и рыцарь часа!
В личной жизни и в борьбе
Ты чутьё и гордость класса,
Словно Знамя, нёс в себе.

И от классовой фортуны
Опьянев,
    на всех — орлом
Вниз глядел как бы с трибуны —
Даже дома за столом.

Гордый поступью железной,
Знать не мог ты в том году,
Что ведёте всех вы в бездну,
А себя — на Воркуту.

Что, когда замрут орудья
После классовой войны,
Победителей — не будет,
Будут все побеждены.

Что жидов за те же вины
Станут снова гнать и клясть,
И что ты, Абрам Пружинер,
Будешь зол на эту власть.

Чётким шагом, с важной рожей,
С пистолетом ты ходил…
…Знал, что быть всё это может,
Тот, кого ты уводил.

Да, про всё, что может статься,
Знал он — словно вспоминал.
Безо всякого злорадства,
А с тоской и болью — знал.

Знал заране, знал сердито
То, что после, всё стерпя,
Ты постиг…
       И то, что скрыто
И поныне от тебя.

Знал — хоть мало было проку
Знать… Не мог он ничего.
Разве если б стал пророком
Для полковника того.

Где там! В споре, как в угаре,
Он пред ним с его тоской
Был бессилен. Как Бухарин
В дни иные пред тобой.

Вспомни, как свистал охотно
Ты Бухарину в свой час,
Когда силился он что-то
Вам открыть, спасти всех вас —

От позора, от расплаты,
От беды, грозившей вам…
А ведь это он когда-то
Обучил вас всем словам.

Всей профессии героя,
Сути всех его основ.
Что помимо за душою
Вы имели — кроме слов?

Ничего! Вся власть и сила
В них была — исток и нить.
Благодарность? Сам учил он
Это чувство не ценить!

И гремел ваш свист счастливый:
«Кто б ты ни был — не мути!»
Так впервые доросли вы
Спор с Бухариным вести.

И свистали с упоеньем,
Ощущая свежесть лет,
Отгоняя тень сомненья
От плодов своих побед.

…Впрочем, ты про то не думал —
Веру в Сталина берёг.
Потому что Ленин — умер,
Ты ж без Ленина — не мог.

На шоссе шуршат машины,
В магазинах — толчея.
Всё прошло, Абрам Пружинер,
На исходе — жизнь твоя.

Ты скрываешь раздраженье,
Непочтеньем оскорблён.
Хоть к особому снабженью
И к больнице прикреплён.

Что ж!.. За равенство ходил ты
В смертный бой не раз, не два,
Кровью право заслужил ты
На особые права.

Тут — хоть многие судачат —
Справедливость налицо.
У тебя есть даже дача —
Комнатёнка и крыльцо.

Есть. Но в этом разве дело,
Если жизнь — как смутный сон.
Если мягко, но всецело
Ты от дела отстранён.

Вновь ты ходишь на собранья,
И оправдан ты давно.
Но к секретным заседаньям
Не допущен всё равно.

Хоть всегда любил ты бденья —
Жить, как счастье крест неся.
Хоть приходит в запустенье
Без тебя идея вся.

Но, тая в душе презренье,
Подписать всегда готов
Ты бумагу с одобреньем
Всё равно каких шагов.

Цель всю жизнь была над личным.
Вспомнить цель — ожить опять.
Цели нет — так есть привычка
Ради цели предавать.

Есть. И так везде доселе
Коммунист любой живёт.
Всё, что любит — ради цели,
Цель включая, — предаёт.

А друзей — на то вы братья.
Диалектика — ваш стиль.
Пил со Сталиным Тольятти,
Когда ты в кондее стыл.

Он златыми бредил снами,
Сталин врал, а ты был тих.
И одно Святое Знамя
Осеняло всех троих.

Только в тактике идея —
Будь всегда на всё готов.
В коммунизме и евреи
Вдохновенно бьют жидов.

За горами суть свершений,
Лишь единство нынче в счёт,
Продолжалось бы движенье —
Всё равно куда придёт.

Чушь лепечут, словно попки,
Но со страстью — веры власть.
Кто в Москве сейчас у кнопки,
Тот включает эту страсть.

Кто б он ни был — всё едино,
Результат всегда один.
Вы как лампе Аладдина
Подчиненный слепо джинн…

Словно всех вас без печали
Властным росчерком одним,
Как гарем свой личный, Сталин
Сдал наследникам своим.

И над вашей жизнью всею
Бабий рок — огонь в крови.
Страсть к идее — без идеи,
Темперамент — без любви.

А с тобой — что было — сплыло.
Лишь вобравшим весь твой пыл
Молодым славянофилам
Нынче важно, кем ты был.

Ты не злись! Твоя порода.
Пусть не друг ты им, но — брат.
Хоть тебе взамен народа
Нужен был пролетарьят.

И, конечно, есть причины
Страстной ненависти их:
Осознав чужие вины,
Забываешь стыд своих.

Стыд — на всех. Мы все такие,
Все от Бога мы ушли.
Все друг друга и Россию
Мы до ручки довели.

Все стремились мы капризно,
Уплотнив судьбу свою,
Подменить всю ценность жизни
Упоением в бою.

Наслаждаться верой чистой,
Бдеть, чтоб пламень не потух,
Дух не глохнул… Дух нечистый
В наше время тоже Дух.

И во мгле, где мысли — тени,
Где рядится верой злость,
Наших всех происхождений
Гнёт — слился в один хаос.

В блудословия пустого
Дым. В бессмысленные дни…
Нет здесь выхода простого,
Только сложный — быть людьми.

Ощущать чужую муку,
Знать о собственной вине,
Не бросаться друг на друга,
Словно грех всегда вовне.

А ведь жизнь теперь крутая,
И возможно, в некий час
Вдруг недвижного Китая
Стены двинутся на нас.

Наплевав на всё, что было
В нас хорошим и дурным
Всем грозя — славянофилам,
И жидам, и остальным.

Как мы выстоять сумеем
С этой подлостью своей…
Лишь свободней и мудрее
Став — мы будем их сильней.

Но у нас не та забота.
Старый поиск — бить кого.
Обвиняющих — без счёта,
Виноватых — никого.

Словно можно некой данью
Отодвинуть страх и тьму.
Нам чуток бы покаянья! —
Не приучены к нему.

Нам покаяться бы, люди, —
Раскопать в душе ключи…
Недосуг. Всё лезем в судьи,
А иные — в палачи.

То ль для складу, то ль для ладу,
То ль для вящей глубины
Оторвать меня им надо
От судьбы моей страны.

Той, что с юности и сразу
В смысл вошла любого дня,
Без которой пуст мой разум
Да и просто нет меня.

Дескать, чуждый ей душою,
Впрямь я зря листки марал:
Всё, чем жил тут, — мне чужое,
Что вобрал тут — я украл…

Врут! На Родине по праву
Приобрёл я всё своё:
Жалость к людям, гордость славой,
Стыд тревожный за неё.

Возмущён ты? В чём причина?
Ты не лучше их ни в чём.
Сам ты был, Абрам Пружинер,
В честь идеи палачом.

Пусть забыли Голта с Балтой
Стук чекистских сапогов,
Пусть и сам не избежал ты
Рук своих учеников.

Пусть и сам был бит по роже,
Пострадал в своей игре,
Был!.. Другие были тоже.
В той же Балте — при царе.

Поступали тоже круто.
Правых нету здесь, пойми.
Тут ни счесться, ни распутать.
Только то же — быть людьми.

Как найти на это силы,
Устоять перед бедой? Как?..
Младым славянофилам
Выход видится простой:

Кровь пролить, но с грязью всею
Силой кончить навсегда.
Им чужды твои идеи,
Но по вкусу простота.

Пусть и с ненавистью в сердце,
Пусть и духу не терпя,
За тобой идут. Не деться
Никуда им от тебя.

Потому что не мессия,
Но не чёрт, как нужно им,
Ты в истории России
Безусловно был своим.

Вот исчерпана вся тема:
Ты, твой путь, твои дела…
Кто-то скажет, что поэма
От поэзии ушла.

Скажет: вовсе нет причины
Освещать стихом этап,
Где такой Абрам Пружинер
Смог превысить свой масштаб.

И нелепо тратить силы
С возмущеньем молодым
На возню славянофилов
С честолюбьем их пустым.

Скажут: стыдно, рухнув с выси
Вечных правд и вечных звёзд,
Пошлых временных коллизий
Разгребать сухой навоз.

Словно бросил я за далью,
Позабыв за душной тьмой,
Свежей пахнущий печалью
Воздух вечности самой.

С ней — не просто, с ней — тревожно:
Вечность — жизнь в неправде всей.
Но себя в ней слышать можно —
Меру, Бога и людей.

С ней спокойно, ненатужно
Может пить душа моя
То одно, что впрямь ей нужно, —
Вдохновенность бытия.

Что ж, согласен я со всеми.
Только нам не повезло.
Откровенно в наше время
Миром править рвётся зло.

Рвётся мрак представить светом,
Спутать силой колдовства
Все названия предметов
И любое дважды два.

Это — мрак. И в этом мраке, —
И боюсь — во всём есть связь, —
Могут люди, как собаки,
Дочь мою убить, озлясь.

Налететь толпою плотной,
Оскорбить, и растоптать.
Я боюсь. Ведь безысходно
К людям ненависть питать.

Сразу сердце станет немо,
Всё, чем жил, угаснет враз.
…Вот с чего я к этим темам
Возвращаюсь каждый раз.

И бросая не впервые
В морду дня его грехи,
Сочиняю «лобовые»
Разозлённые стихи.

И стыжусь того не очень,
Понимая жизнью всей,
Что в поэзию и осень
Нет теперь других путей.

Это вечность — знаю точно —
Защищать себя зовёт.
И тоскуя, в каждой строчке,
Ею вызванной, — живёт.