Константэн Григорьев - Подборка стихов - часть вторая
сырок засохший и с водярою стакан..."
...Так может быть, но я еще не деградировал,
виденье только промелькнуло в голове.
Кричу я другу, чтоб скорей фотографировал.
Какое счастье - я, поэт, живу в Москве!
2002 год.
У р о д ц ы.
Стихи, они - как дети малые:
Не все родятся крепышами.
Иные - слабые и вялые,
Их писк не уловить ушами.
Иные - попросту рахитики
На кривеньких и тонких ножках.
Над этими хохочут критики.
Ну да - что проку в этих крошках?
Есть детки - дауны смешливые,
Позора верные гаранты.
Есть недоноски молчаливые,
А также есть вообще мутанты.
У этих - все не как положено:
Где руки-ноги, непонятно.
На тельце кожица скукожена
И нос - на лбу, что неприятно.
Ну, кто же знал, что так получится?
Кому они нужны такие?
Пришлось так тужиться, так мучаться,
И вот итог - стихи плохие.
Они таращатся на папочку,
На их родившего поэта...
Эй, не спеши сложить их в папочку,
Послушай доброго совета.
Рожай стихи по вдохновению,
Зачем уродцев дальше множить?
Хотя у каждого у гения
Таких полным-полно, быть может.
Мой друг, берясь за что-то новое,
Ты помни о стихах-уродах.
Потомство людям дай здоровое
Хоть даже сам умрешь при родах.
2000 год.
Новый метод.
Моя политика проста
атаковать всех дам отважно,
хватать их сразу за места,
где горячо у них и влажно.
Я раньше им стихи читал,
галантен с ними в обращеньи,
теперь намного проще стал
я относиться к обольщенью.
Без лишних слов, прям с ходу - хвать!!!
И дамы столбенеют сами.
Стоят, не зная, что сказать,
и только хлопают глазами.
Зевнув, я говорю: "Пойдем,
пойдем со мной, не пожалеешь.
Стихи и песни - все потом,
коль ублажить меня сумеешь.
А то порой слагаешь гимн
во славу ветреной красотки,
а та красотка спит с другим
с любым, кто ей предложит водки.
Что, ты желаешь нежных слов?
А я желаю секса вволю.
Ты молода, и я здоров
давай перепихнемся, что ли?"
О, дамы все молчат в ответ,
залившись краскою прелестной.
Они же знают, я поэт,
причем достаточно известный.
Тянуло их к стихам моим,
любили куртуазный Орден...
Ну, как то неудобно им
меня ударить вдруг по морде.
Они, смиряя гордый нрав,
лишь топчутся, потупя взоры
ведь понимают, как я прав:
к чему мне с ними разговоры?
А я схватился и держу
куда здесь дамочке деваться?
Вот так. Понятно и ежу
придется ей мне отдаваться.
И отдается, с криком аж,
счастливая небеспричинно,
лишь думает: "Какой пассаж!
Какой решительный мужчина!".
1998 год.
На кладбище
Стараясь не испачкать джинсы мелом,
через ограду мы перемахнули.
Ты за руку меня взяла несмело
и вскрикнула: - Они нас обманули!
Белела в темноте твоя рубашка,
обозначая маленькие груди.
Я усмехнулся: - Тише ты, дурашка,
кругом же спят заслуженные люди.
А хочешь, я признаюсь, ради Бога:
я им сказал не приходить, и точка.
А если хочешь выпить, есть немного,
а то ты вечно маменькина дочка...
Ты что-то в тишине соображала,
потом внезапно вырвалась, и сдуру
по травяной дорожке побежала,
вообразив растленья процедуру.
Тебя догнать не стоило труда мне...
О, бег ночной за слабым, стройным телом!
Догнал - и на каком-то узком камне
прильнул к твоим губам оцепенелым.
Когда распухли губы, ты сказала
слегка охрипнув, чуточку игриво:
- Ну, Константин, никак не ожидала...
Да вы обманщик... фу, как некрасиво...
И прошептала, мол, все это дивно,
но все ж не до конца запрет нарушен...
Я тут же заявил демонстративно,
что к сексу абсолютно равнодушен.
Смеясь, ты из объятий увернулась,
передо мною встала на колени
и к молнии на джинсах прикоснулась
движеньем, полным грации и лени...
...И только тут я обратил вниманье,
что август - это время звездопада
и что сверчков несметное собранье
поет во тьме кладбищенского сада,
что сотни лиц глядят на нас влюбленно
с овальных фотографий заоградных,
нам предвещая проводы сезона
встреч нежных и поступков безоглядных.
1989 год.
Воспламеняющий взглядом.
Роман "Воспламеняющая взглядом"
я дочитал, и грянул в небе гром:
я понял - удивительное рядом,
еще точней - оно во мне самом.
Ну надо же - за год до пенсиона
вдруг осознать - оно во мне живет,
И вспомнить, что еще во время оно
дивил я сверхъестественным народ.
Я с детства был немного пучеглазым,
весь двор меня боялся, как огня,
и мать моя пугала всех рассказом,
как обожглась однажды об меня.
Раз получил я в школе единицу,
пол вспыхнул под учителкой моей,
и отвезли учителку в больницу
с ожогами различных степеней.
Закончив школу твердым хорошистом,
я поступил в престижный институт,
заполнил свой досуг вином и твистом,
но продолжались странности и тут.
Хорошенькие девушки боялись
обидеть невниманием меня,
и ночи мне такие доставались,
что я ходил худой, как простыня.
Мне было непонятно их влеченье,
и лишь теперь осмыслить я сумел
значенье страха, ужаса значенье
в свершении моих любовных дел.
Когда ресницы девы поднимали,
встречая огнь моих спокойных глаз,
они интуитивно понимали
то, что понять не в силах и сейчас.
Так, так, допустим напряженьем воли
могу я вызвать маленький пожар...
Как интересно быть в подобной роли!
я из окна взглянул на тротуар...
Соседка, симпатичная Людмила,
зашла в подъезд. Испробую на ней,
на этот раз осознанно всю силу,
которой наделен с начала дней.
- Привет, Людмила! - Константин Андреич?
- Хотите ли рюмашку коньяку?
Спасибо, но билеты... Макаревич...
Тут я уже Людмилу волоку,
Сажаю молча в кожаное кресло
и мрачно наливаю ей стакан.
Держись, читатель, будет рифма "чресла"...
Кричит Людмила: - Гадкий старикан!
Так, так - мне только этого и нужно.
Гляжу со страшным взором на нее:
хрипит Людмила, дышит ртом натужно,
на ней уже оплавилось белье,
Дым валит из ушей, сползает кожа,
я вижу черный остов, а затем
лишь горстку пепла... Господи ты боже,
что сделал я? А главное - зачем?
Затем, дубина, чтобы наслаждаться
огромной властью, сладостной такой,
шепчу себе, закончив убираться,
держа совок трясущейся рукой.
На женщину мне стоит осердиться
и женщина сгорает без следа.
А на мужчин мой дар распространится?
Наверно, нет. Но это не беда.
Держать всех женщин буду в подчиненьи,
сей злостный пол в прекрасный превращу!
Почувствовав же смерти приближенье,
с собой в могилу многих утащу.
Философ, маг, судья и благодетель,
отныне я - гроза окрестных мест;
коль захочу, попорчу добродетель
и верных жен, и девственных невест.
Дурная слава - это тоже слава...
Пока я никакой не приобрел...
Чу! Барабанят в дверь... никак облава?
Хотя пускай - я чисто пол подмел.
1990 год.
* * *
После посещения кладбища
вечно-юной, радостной весной
кажется такою вкусной пища
и чудесным то, что ты со мной.
После созерцания оградок,
склепов и пластмассовых цветов
кажется, что в мире есть порядок
и любовь - основа всех основ.
По дорожкам ты со мной бродила
в легкой белой курточке своей,
изумленно вслух произносила
даты и рождений, и смертей.
Я тобой невольно любовался:
ты о чем-то думала всерьез,
а из-под берета выбивался
локон милых крашеных волос.
Да, ты тоже видела все это...
Но сейчас ты дома, в неглиже,
вся в потоке солнечного света,
вертишься у зеркала уже.
Я тебе не дам переодеться,
подойду и сзади обниму.
Никуда теперь тебе не деться
здесь тебя, у зеркала, возьму.
И апрель, и стон твой неизбежный,
и твои духи меня пьянят,
но всего сильней - лукавый, нежный,
отраженный в зеркале твой взгляд.
1997 год.
Привет из Загорска или Встреча, которой не было.
1. Ее письмо
Я к вам пишу, Григорьев Константин.
Негодник, вы хоть помните меня?
Вы для меня - поэт номер один,
И я Вас не могу забыть ни дня.
Я помню, как вошли вы в ресторан,
Небрежно скинув шляпу и пальто,
Красивый, двухметровый великан,
Подсели к стойке, крякнули "Ну что?".
Я задрожала, как осенний лист.
Вы заказали водки (пять по сто),
Ах, милый куртуазный маньерист,
Что вы нашли в буфетчице простой?
В гостинице, куда нас рок привел,
Вы мне, от водки с ног уже валясь,
Прочли стихотворенье "Богомол"
И я вам как-то сразу отдалась.
...У нас в Загорске скучно, пыль да зной,
