Мартин Опиц - Колесо фортуны

Веселый рыцарь на коне
Скакал по дальней стороне,
Сердца смущая девам
Пленительным напевом.
Он звонко пел. И вот одна
Застыла молча у окна:
«Ах, за певца такого
Я все отдать готова!»

«Тебя я в замок свой умчу,
Любви и песням научу.
Спустись-ка в палисадник!» —
Сказал веселый всадник.
Девица в спаленку вошла,
Колечки, камушки нашла,
Связала в узел платья
И — к рыцарю в объятья.

А он щитом ее укрыл
И, словно ветер быстрокрыл,
С красавицей влюбленной
Примчался в лес зеленый.
Не по себе ей стало вдруг:
Нет никого сто верст вокруг.
Лишь белый голубочек
Уселся на дубочек.

«Твой рыцарь, — молвит голубок, —
Двенадцать девушек завлек.
Коль разум позабудешь —
Тринадцатою будешь!»
Она заплакала навзрыд:
«Слыхал, что голубь говорит,
Как он тебя порочит
И гибель мне пророчит?»

Смеется Улингер в ответ:
«Да это все — пустой навет!
Меня — могу дать слово —
Он принял за другого.
Ну, чем твой рыцарь нехорош?
Скорей мне волосы взъерошь!
На травку мы приляжем
И наши жизни свяжем».

Он ей платком глаза утер:
«Чего ты плачешь? Слезы — вздор!
Иль, проклятый судьбою,
Покинут муж тобою?»
«Нет, я не замужем пока.
Но возле ели, у лужка,—
Промолвила девица, —
Я вижу чьи-то лица.

Что там за люди? Кто они?»
«А ты сходи на них взгляни,
Да меч бы взять неплохо,
Чтоб не было подвоха».
«Зачем девице нужен меч?
Я не гожусь для бранных встреч.
Но люди эти вроде
Кружатся в хороводе».

Туда направилась она
И вдруг отпрянула, бледна:
В лесу, на черной ели,
Двенадцать дев висели
«О, что за страшный хоровод!» —
Кричит она и косы рвет.
Но крик души скорбящей
Никто не слышит в чаще.

«Меня ты, злобный рыцарь, здесь,
Как этих девушек, повесь,
Но не хочу снимать я
Перед кончиной платья!»
«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых — не позор.
Мне для моей сестрицы
Наряд твой пригодится».

«Что делать, Улингер? Бери —
Свою сестрицу одари,
А мне дозволь в награду
Три раза крикнуть кряду».
«Кричи не три, а тридцать раз —
Здесь только совы слышат нас.
В моем лесу от века
Не встретишь человека!»

И вот раздался первый крик:
«Господь, яви свой светлый лик!
Приди ко мне, спаситель,
Чтоб сгинул искуситель!»
Затем раздался крик второй:
«Меня от изверга укрой,
Мария пресвятая!
Перед тобой чиста я!»

И третий крик звучит в бору.
«О брат! Спаси свою сестру!
Беда нависла грозно.
Спеши, пока не поздно!»
Ее мольбу услышал брат.
Созвал он всадников отряд —
На выручку сестрицы
Летит быстрее птицы.

Несутся кони, ветр свистит,
Лес вспугнут топотом копыт.
До срока подоспели
Они к той черной ели.
«Что пригорюнился, певец?
Выходит, песенке — конец.
Свою сестру потешу —
На сук тебя повешу!»

«Видать, и я попался в сеть.
Тебе гулять, а мне — висеть.
Но только без одежи
Мне помирать не гоже!»
«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых — не позор.
Камзол твой и кирасу
Отдам я свинопасу!»

И тотчас головою вниз
Разбойник Улингер повис
На той же самой ели,
Где пленницы висели.
Брат посадил в седло сестру
И прискакал домой к утру
С сестрицею родимой,
Живой и невредимой.

«Кто там в плаще гуляет пестром,
Сверля прохожих взглядом острым,
На черной дудочке свистя?..
Господь, спаси мое дитя!»

Большая в Гамельне тревога.
Крыс развелось там страсть как много.
Уже в домах не счесть утрат.
Перепугался магистрат.

И вдруг волшебник — плут отпетый —
Явился, в пестрый плащ одетый,
На дивной дудке марш сыграл
И прямо в Везер крыс согнал.

Закончив труд, у магистрата
Волшебник требует оплаты,
А те юлят и так и сяк:
«За что ж платить-то? За пустяк?

Велик ли труд — игра на дудке?
Не колдовские ль это шутки?
Ступай-ка прочь без лишних слов!»
И хлопнул дверью крысолов.

Меж тем от крыс освобожденный,
Ликует город возрожденный,
В соборах — господу хвала! —
Весь день гудят колокола.

Пир — взрослым, детворе — забава.
Но вдруг у северной заставы
Вновь появился чудодей,
Сыграл на дудочке своей,

И в тот же миг на звуки эти
Из всех домов сбежались дети,
И незнакомец всей гурьбой
Увел их в Везер за собой.

Никто не видел их отныне,
Навек исчезнувших в пучине.
Рыдайте, матери, отцы, —
Не возвратятся мертвецы.

Тела детей волна качает.
Кричи! Поток не отвечает.
Река бежит, вода течет,
Какой ценой оплачен счет!..

Всем эту быль запомнить надо,
Чтоб уберечь детей от яда.
Людская жадность — вот он яд,
Сгубивший гамельнских ребят.

Чего так в Брауншвейге встревожен народ,
Кого провожают сегодня?
То Генрих Брауншвейгский уходит в поход
На выручку гроба господня.

Жену молодую обняв у ворот,
Он ей половину кольца отдает,
А сам, уходя на чужбину,
Другую берет половину.

Вот герцог по бурному морю плывет.
Беснуется черная бездна,
И рушатся мачты, и ветер ревет,
И помощи ждать бесполезно.

Корабль сиротливый наткнулся на риф.
Но вдруг в вышине появляется гриф:
«О боже, спаси мою душу!»
Он герцога вынес на сушу.

В гнездо, где алкал пропитанья птенец,
Влетел он с находкою странной,
Но Генрих Брауншвейгский был храбрый боец
И славился удалью бранной.

Спасенный от смерти по воле небес,
Он, грифа осилив, направился в лес
И в зарослях целыми днями
Кормился корой и корнями.

Однажды, бредя сквозь лесной бурелом,
Пытаясь разведать дорогу,
Увидел он схватку дракона со львом
И кинулся льву на подмогу.

Поверженный, рухнул дракон, захрипев.
И Генриху молвил израненный лев:
«Услуги твоей не забуду,
Навеки слугой твоим буду!»

А ночью явился к нему сатана:
«В Брауншвейге тебе побывать бы!
Там дома твоя молодая жена
Затеяла новую свадьбу!»

И горестно герцог промолвил в ответ:
«Ее ли винить? Миновало семь лет.
Дай мне повидаться с женою
И делай что хочешь со мною!»

И только он эти слова произнес,
Как черт себя ждать не заставил.
Он спящего герцога в город принес
И льва за ним следом доставил.

И Генрих воскликнул, разбуженный львом:
«Я гостем незваным являюсь в свой дом!
Должны мы поспеть на венчанье».
В ответ прозвучало рычанье.

Вот герцог вошел в переполненный зал,
Отвесив поклон неуклюже:
«Недурно б, сударыня, выпить бокал
За вашего первого мужа!»

И, глаз не сводя с дорогого лица,
Он бросил в вино половину кольца,
Хранимую им на чужбине,
И подал бокал герцогине.

Но что, побледнев, она вскрикнула вдруг —
Иль сделалось худо невесте?
«Вернулся мой Генрих! Мой верный супруг!
Навеки отныне мы вместе!»

И гости воскликнули все, как один:
«Вернулся возлюбленный наш господин!»
В старинном Брауншвейге едва ли
Такое веселье знавали.

Так герцог, что прозван был Генрихом Львом,
До старости герцогством правил.
А лев, находясь неотлучно при нем,
И в смерти его не оставил.

Не смог пережить он такую беду
И в тысяча сто сорок третьем году,
Теряя последние силы,
Почил у хозяйской могилы.