Саша Кругосветов - Пора домой (сборник)
Почему их горести – не мои горести?
Оглянулся. Огонь был далеко позади. Вокруг огня стояли люди. Недобрые слова поднимались в его душе. Слова – откровения. Слова – слезы.
Он бормотал: «Послушайте меня, послушайте, люди!
Мир, мир людей!
Я даю тебе себя – бери; все, что у меня есть – твое. Ничего из того, что имею, не берегу для себя. Чем ты ответишь? Можешь ли ты сказать: „все, что у меня есть, отдаю тебе“? Можешь ли ты сказать: „ничего, что имею, не берегу для себя, от тебя“?
Бережешь – не даешь, не замечаешь. Ты дал мне множество загадок – сухая гимнастика ума. Ты дал мне мать, которая во всем для меня, но осталась твоей. Ты дал мне друзей, которые подарили мне себя сами, как я им, а не ты, мир. Но они остались с тобой. То, что твое, от тебя, сухая связь с близрасположенными людьми – неизбежная координация в пространстве.
Ты дал мне любовь. Казалось бы, самую близкую мне. Но она не моя. Даже случаю ты не позволяешь изменить себя, хоть чуть-чуть подвинуть в сторону щедрости. Она твоя, от тебя, твое, для тебя. Самое сокровенное, совершенное. Зачем тебе еще нужен я, так для тебя, под тебя не приспособленный?
Где граница твоему тщеславию? Уходи, мир, со своими щедрыми дарами. Тебе не унизить меня подарками и не обмануть, тебе придется обойтись без меня.
Я не войду в тебя, мир, – я стану рядом с тобой.
Я не боюсь тебя, мир, я буду сильней тебя. Я отниму от тебя, мир, то, что мне будет нужно для жизни. И ничто твое не уйдет от меня, потому что все твое – это слуги, рабы, они всегда покорятся другому, более сильному.
И ты ляжешь, словно побитая собака, к ногам человека и сам понесешь, потащишь то, что мне нужно для себя.
Только это не нужно будет мне для себя. Я кину эту ношу, подачку, тебе, как пощечину, – на, тащи, если хочешь; с той же жестокостью, как ты кинул мне дружбу, дело, любовь, – на, люби меня, если хочешь. И ты будешь меня любить и, возможно, тихо ненавидеть. И тогда, мир, я буду счастлив и буду тебе, наверное, даже немного благодарен».
Вот таковы были его сомнения, такими были его вызов и его так называемый «цинизм». Это был начитанный, интеллигентный велосипедист, и даже в мыслях – «высоким штилем». Он был серьезным и требовательным к себе и называл все это «цинизмом», не зная настоящего.
Так и ехал он, добрый, маленький, по ночному городу, мечтая стать большим и сильным. Его дорога под гору все время шла вверх.
Я был знаком с этим велосипедистом. Мой десятидневный контакт с ним продолжался несколько лет. Он родился на моих глазах и на моих глазах умер. И, если бы меня попросили кратко написать о его жизни, я написал бы следующее.
«В нем все было, как обычно, как принято в нашем мире. Он был неприятным, но очаровательным человеком. Он был глуп и при этом необычайно умен. Его скромность производила вызывающее впечатление.
Своих любимых он не любил, с друзьями не дружил. В жизни его было все, как у всех.
Спрятавшееся за тучами солнце палило нещадно его кожу. Знойный раскаленный воздух приятно холодил тело. На ровной дороге он попадал впросак, на корявой – держался молодцом.
Его никогда нельзя было увидеть упавшим сразу после падения. Он никогда не падал до конца и поэтому здорово расшибался.
„Люди, где вы?“ – заорал он спокойным шепотом на всю окрестность, но его никто не услышал, потому что вокруг были люди. И тогда он понял раз и навсегда: иногда кричать бесполезно. Он мгновенно переждал несколько лет, готовясь к трудному переходу, и, трусливо набравшись храбрости, пошел своим путем, расталкивая людей, по местам, где не ступала еще нога человека.
Шли дожди, и ему приходилось ходить сухим; палило солнце, и он ходил с мокрыми ногами. По пути он слабел, но силы его прибывали. И в тот момент, когда жизнь в нем восторжествовала, он умер».
Написано в шестидесятые
Сны любви
Ты спишь, дорогая, а я уже встал – так часто бывает в последние годы.
Объяснялся ли я когда-нибудь тебе в любви? Получается, что нет.
Мы встретились не в юном возрасте, у каждого за плечами – своя жизнь. Мне под сорок, тебе под тридцать. Я – ещё молод и силен, ты – чудо, как хороша. Мы с тобой никогда не признавались в любви, не говорили нежные слова. Не принято было. У нас с тобой не было принято. Сын наш – сейчас уже совсем взрослый. Мы очень любим его. Никогда не баловали его нежностями и объятиями, принятыми в других семьях. Но очень любили его. И любим. Он всегда знал об этом. И сейчас знает.
Мы были как одно целое. Твои глаза неизменно светились, когда я смотрел на тебя или брал за руку. И земля качалась и улетала. Наверное, мои глаза тоже светились.
Мы только познакомились. С первого дня, где б мы ни появлялись, незнакомые люди принимали нас за молодоженов. Это было очень и очень долго. А сейчас, наверное, уже не принимают. Не потому что прошло больше тридцати лет. Я чувствую то же, что и раньше, когда держу твою руку. Просто, какие уж мы молодожены. Молодожены – молодые муж и жена. Мне – за семьдесят.
Тебе тоже немало. За шестьдесят. Хотя, мы еще ничего себе.
Почему я никогда не объяснялся в любви к тебе? С теми, с кем был раньше, до тебя, с теми объяснялся, и часто. С тобой – никогда.
Сегодня утром, в тот момент, когда я проснулся, вся наша жизнь промчалась перед моими глазами. Я понял, как был счастлив с тобой. И мне захотелось сказать тебе об этом. Ты, конечно, знаешь. Но, всё равно, хочется сказать. Сколько мыслей и воспоминаний промчалось в это одно мгновение… Их не уместить в короткие слова. Я решил написать об этом в письме. Ты ложишься позже меня, просыпаешься – соответственно, у меня есть не менее двух часов. Я напишу все, что хочу сказать, ты проснешься и прочтешь. Просто прочтешь. И ничего не будем обсуждать. Потому что ты и так знаешь то, что я хочу сказать. И что я могу написать о нас. Больше тридцати лет быть с женщиной. Любить. И никогда не сказать об этом. Мне уже семьдесят. Когда же еще, если не сейчас?
Вся моя жизнь разделилась надвое встречей с тобой: до и после.
До – я жил, мечтал, работал, любил и был любим. Путешествовал, много путешествовал. И точно знал, что я тебя еще не встретил. Знал, что встречу обязательно. Признаюсь – готовился к этому. Часто думал об этом. Готов ли я?
Не стыдно ли мне будет за себя, когда мы встретимся? Не сочтешь ли ты меня пресным, унылым, пошлым, неинтересным, мелочным, пустым, суетным, ограниченным? Что я скажу тебе? Заинтересует ли тебя то, что я скажу? Или сделаю? При встрече. И потом. И долгие годы после этого.
Было много новых лиц, приключений, путешествий. Я вбирал в себя впечатления от слетов, тусовок, соприкосновений, толковищ, междусобойчиков, свиданок, вечеринок, где знакомился с разными интересными и не очень интересными людьми. Но больше всего запоминались знакомства и встречи с красотами земли. Отбирал лучшее и хранил в своем сердце. Знал, что это будет нужно. Потом. Для тебя. Многое повидал, ведь я же моряк. Но в памяти оставалось немногое. Оставалось лишь то, что захватывало меня целиком, без остатка. Потом эти особенные впечатления и эти поездки приходили во сне. И во сне я снова переживал посещение прекрасных, незабываемых мест.
То была, как бы предварительная жизнь. Эскиз. Черновик. Я думал, что люблю больше блондинок, смешливых хохотушек. Остроумных, дерзких. Такой была Жанетта. Мы совсем не подходили друг другу. И я упорно искал тебя. Но так же упорно продолжал думать, что мне нравятся только блондинки-хохотушки.
А потом мы встретились. Это произошло очень буднично и без фанфар. Увидел тебя и сразу подумал, что ты – это ты. Отметил про себя: она совсем другая, не такая, как я думал. Но все равно понял, что это ты. Сразу. Когда встречаешь суженую, понимаешь сразу: это та, которую искал. Просто я, наверное, был готов.
Началась новая жизнь. Наша общая жизнь. Для меня – жизнь набело. Я не говорил тебе о том, как бы мне хотелось поделиться с тобой самыми яркими впечатлениями. Которые я уже пережил раньше. Один. Начерно. Я хотел пережить это еще раз, вместе с тобой. Набело. Это получалось само собой. И тебе это нравилось.
Теплое море. Мы кладем вещи на матрас. И плывем. Вдоль берега. Я толкаю матрас. Плывем весь день. Спрямляем натянутые луки пляжей. Огибаем огромные скалы, убежавшие в море на сотни метров. Наблюдаем отчаянных ныряльщиков, разбегающихся, летящих вдоль скалы горизонтально и вниз, втыкающихся в хрустальную бездну с семидесятиметровой высоты. Плывем вдоль вертикальной горной стены без береговой линии, подводная часть которой столь же вертикальна, что и надводная. Я держу твою руку, и мы опускаемся вниз, под воду, вдоль зеркально отвесной стены. Беспечные рыбешки играют в радиальных лучах солнца. И твои черные волосы развеваются вокруг головы, уходящей в веселую пучину. Мы плывем все утро, весь день. Из пункта А в пункт Б. Пересекая бухты, иногда оказываемся далеко в море. Потом плывем к берегу. Слышим призывы спасателей: «Купальщики, вернитесь в зону купания!». Да мы возвращаемся, возвращаемся. Мы и так уже возвращаемся. Находим уголок для ночевки. Совсем нам не подходящий. Мокрицы, сырость, теснота. Влажные простыни. А мы – молодые, загорелые, сильные, веселые. На следующий день плывем дальше. Ты и я. Мы. Мы и теплое море. И ничего искусственного. В море нет места для обмана, корысти, гордыни. Злобы, суеты, коварных замыслов. Всего, чем заполнена наша жизнь на суше. Только природа. Вода, мать всего живого. И любовь. Море – мать любви. Небо – отец любви. Солнце – заботливый друг любви. Ветер – веселый спутник любви. Ты вспоминаешь? В наших жилах бьют токи молодой крови. Она вскипает от эликсира любви, переданного нам в момент рождения неведомым механизмом, механизмом, запущенным любовью наших отцов и матерей, тогда еще молодых, безрассудных и любящих друг друга, как мы сейчас. Море, любимое море, – вот мой тебе подарок, дорогая. Я готовил для тебя свою любовь к морю. И взаимность моря. Море теперь любит тебя так же, как меня. Потому что мы вместе.
