Дмитрий Лунин - Свет ночных фонарей

Крик о помощи в горле застыл. И
сновиденья зловещи и странны:
умираешь от жажды в пустыне,
где с водой не пройдут караваны.

Сил не хватит для тихого стона.
Кто бы знал,
что так дни свои кончишь?..

Но разбудит звонок телефона.

Что за сука звонит среди ночи?!

Лишь об осени мысли, дождливо-промозглой.
Двадцать пять. Четверть века работы мозга.
Все в муку перемелет эпохи жернов.
Но не хватит времени, сил и нервов
как пчела возвратиться в родимый улей,
где тебе готовы шкаф, стол и стулья,
ибо не существует труднее преграды,
чем вернуться туда, где тебе не рады,
где подошва цела, но дырява память,
где лежачему плюс — невозможность падать,
где пространство беспечно кончается дверью,
где услышав «Люблю», отвечаешь «Не верю»,
где привычней печаль, чем письмо в конверте,
где приятней, чем жизнь, ожидание смерти,
где подался в торговцы начитанный пастор,
где бессмысленно все: календарь и паспорт.
Двадцать пять. Четверть века. Осталось просто
отыскать ответ, не найдя вопроса,
и поставить точку, а лучше прочерк,
помня: «пальцы ломая — ломаешь почерк».
Если время и стрелки часов застыли,
все становится неким подобьем пыли.
Потому все слова, недомолвки, мысли,
не дойдя до Бога, в ночи повисли.

Жизнь прожил как в кошмарном сне,
страшным криком подернут рот.
С каждым мигом тусклее свет.
С каждым часом все ближе гроб.

И, бесформенна как вода,
переполнила сердце муть.
Смерть идет по твоим следам
и не в силах с пути свернуть.

Ты забыл голоса родных,
но шептала тебе душа:
если лупит судьба под дых —
значит, можешь еще дышать.

И не важно, пройдешь ли путь,
где опасна любая пядь,
только если решишь уснуть, —
сил не хватит на то, чтоб спать.

Потому с каждым днем сильней
ты тисками столетий сжат,
чтоб однажды припасть к земле
и остаться на ней лежать.

И понять сквозь предсмертный бред
то, что раньше понять не мог.
С каждым мигом
тусклее свет,
с каждым часом
все ближе Бог.

Только недавно виделись — нет в живых.
Только вчера курили с ним — некролог.
Пусть фонари на улицах зажжены —
в метре от двери не различить порог.

В памяти мало образов, больше цифр.
В мыслях все меньше рифм, все грубее мат.
Время платить долги,
отдавать концы —
не убежать от проклятых этих дат.

Телек врубаешь —
взрывы, война, теракт.
За ночь опять — тот повесился, этот сдох.
Вновь метроном часов отмеряет такт
музыки той,
от которой весь мир оглох!

В ранах душа вся,
да в ранах не ножевых,
нечто похуже — сквозь время ее волок…

Только вчера курили с ним — нет в живых.
Только недавно виделись — некролог.

Створками окон ночь,
разделенная пополам,
обходит свои обители
с видом вальяжно-серьезным.
Сигареты смолю,
не внимая Минздрава словам,
но завидев трамвай,
вспоминаю про Берлиоза!

В городе,
где некому сказать «До встречи»
и разбитом улицами на квадраты,
слух очертит
частицы речи
как стрелки сектор на циферблате.
Когда сердце,
работу на миг убыстрив,
вдруг застынет в раздумьях,
не понимая,
то наружу прорвутся немые мысли,
бесконечные, как прямая.
Станет страшно,
когда лишь коснется слуха
пустоты всеобъемлющей голос тихий,
а в своем отражении узришь старуху,
у которой ты покупал гвоздики,
то заметишь отчетливо:
мир не вечен,
ты не вспомнишь лица,
забудешь даты
в городе,
где некому сказать «До встречи»
и разбитом улицами на квадраты.

Не расслышать звук с десяти шагов
потому, что вовеки не докричаться
до других, что делает этот год
схожим с умолкнувших цивилизаций
пустотой, тишиной, — всем, что там внутри
до сих пор существует, по крайней мере,
можно это предположив, мудрить,
или, во всяком случае, в это верить.
Утром при свете любой предмет
стремится выделиться из массы прочих.
Потому, когда видишь в окошке свет,
предпочитаешь дождаться ночи.
Проникает в сердце разлуки сталь
как река свой бег устремляет в устье.
И раз Бог грехи отпускать устал —
Время
наши грехи отпустит.
Утекает сыпучего сна песок,
что сквозь память лет
прорастет щетиной.
Даже если проснешься —
кошмарный сон
становиться реальней
и ощутимей…

Где от всех начинаний
в итоге зло
проявляется как шрам от удара плетью,
гвозди
никем не высказанных слов
ржавеют
под кислотным дождем столетий.

Свет фонарей приятней,
чем свет луны.
Рычанье моторов
колеблет мембрану ночи.
Улицы, влившись друг в друга,
дают углы.
Прямая — кратчайших путь
между парой точек.

Обилие наблюдений
сведет с ума,
Переписать пейзажи —
не хватит краски.
Люди спешат,
заполняя собой дома.
Города рот молчит,
не напрягая связки.

Чтобы приблизить сон,
в уме сосчитай до ста
или построй на будущее
радужные перспективы,
Чтоб по звонку будильника
утром с кровати встав,
выдохнуть «С добрым утром»
в пространство своей квартиры.

Прорезав периметр комнаты,
в стены упрется звук
и растворится в мебели,
что не выдаст тебе ответа.
Что день грядущий готовит, —
узнаешь по линиям рук,
И утро отбросит ночь
как погашенную сигарету.

Солнце, едва проснувшись,
так сильно слепит глаза,
как дальний свет фары
встречного автомобиля.
Предостерегающие надписи
«Не влезай»
необходимые как лайнеру пара крыльев,
заполняют пространство,
и скоро свободных мест
будет нельзя отыскать,
ничего не нарушив.
Поэтому нервы на взводе.
И даже «Христос воскрес»
интонацией неотличимо
от «в Бога душу».

Очертания смерти отчетливы,
На кого б ты не уповал,
все равно здесь внакладе останешься, —
эти правила не изменишь.

По шрамам на теле города
спешит, дребезжа, трамвай,
будто ржавая кровь
по растерзанным лезвием венам.

Не на чем взгляд задержать,
посмотрев вокруг, —
полная неподвижность,
и только лишь
посланный спешно
гортанью наружу звук
от стен отражается,
если заговоришь.

Лампа,
уткнувши локоть
в стола ребро,
медленно движет свет
в занавесок швы.
Мебель, вобрав в себя
от печи тепло,
приобретает сходство
со всем живым.

Внешнему миру
проникнуть сюда не даст
Ничто и никто,
ты останешься здесь один.
Память,
отбросив сгусток ненужных фраз,
полнится пустотой
как водой графин.

Тих и размерен
здесь
мыслей неспешный шаг.
В каждом мгновенье
бессмертие сохранив,
время течет в безвременье,
раз душа
не ощущает воздействий со стороны.

Здесь
не имеет значения
слово «вдруг».
Прочь бы уйти,
да замки на дверях прочны!

Не на чем взгляд задержать,
посмотрев вокруг.
Старые половицы скрипят в ночи.

Взгляд не направишь в сторону,
не повернув лица.
Покой после смертных судорог
не тебе одному обещан.
Возвращаешься в клетку комнат,
переступишь порог крыльца,
где очертанья предметов размыты,
а сны — зловещи.
Здесь не замедлить ход времени,
не избежать перемен,
здесь после падений любых
не хватит силы подняться,
здесь тишина оглушительна,
здесь кровь из порезанных вен
вытекает быстрей и стремительней,
чем из пальца.
Ты здесь ненужный и лишний,
как в прокуренных легких слизь.
Заявить о своем бесправии
некому и некстати…

Тешит одно желание —
переписать всю жизнь,
только глазами впотьмах
не отыскать
ни одной тетради.