Эдуард Лимонов - А Старый пират…

Позднее. Через двадцать лет
Ты будешь черствая как булка,
Я буду — высохший скелет.
Но эта страстная прогулка,
Когда ты — внучка, а я дед,
И хоть зови меня Ахмет,
О моя тесная, ты втулка!

Кавказский знойный темперамент
Мне осетином-предком дан,
Не скромный севера регламент,
Но знойный горный драбадан!
Я Вас держал за Ваши груди
И думал: «Я — Сарданапал!»
И преступленье продолжал…

По молодости все блудили,
Преступно ль в старости блудить?
Взрывать десятками Бастилий,
Через туннели проходить..?
Моя ты сладостная сучка!
За что мне это дадено!
Топчу тебя, моя колючка
Как будто в день Бородино…

Мальчик с сумою, с краюхою хлеба
Тихо идёт один.
Сверху безвольное русское небо
Всё в облаках морщин.

Нет на пейзаже других нам точек,
Движущихся по прямой.
Вверх простирается бледный лесочек
Белых берёз и кривой

Сосен несчастных массив рахитичный…
Мальчик идёт сутул,
Из-за ближайших холмов трагичный
Ветер завыл и задул…

Вряд ли дойдёт этот путник до дому —
Против него восстал
Ветер судьбы. И природу к погрому,
К буре большой призвал.

Так ведь и мы, пригибаясь к пространству,
Мрачно бредём домой…
Дай я тебя укушу, и к пьянству
Быстро склоню, друг мой!

Не из каприза, — часть работы —
За мною следуют в авто
Похабных лиц мордовороты,
О, опера, менты, сексоты,
Да мало ли сидит там кто…

По Петербургу мы петляем…
Они петляют «Волге» вслед,
Их номера мы помечаем,
Себе в блокнот, и в «Буквоед».

Стихи читать я еду прямо,
Но на «Восстании», гляжу, —
О мама, мама, моя мама,
Войска приехали, bonjour!

Bonjour, менты! Привет, ОМОНы
И патрули из ДПС,
«Газели», «Форды» и «газоны»,
Менты с погонами и без!

Стихи поэт читать явился,
Однако, чтобы не скучал,
К нему вдруг присоединился
Ментов собрался здесь кагал.

О город всадника с «Авророй»,
Ты город, взял и не сплошал,
Ментов упитанною сворой
Надысь Лимонова встречал!

Вставал в ночи, писал листовку,
Статью затем ещё писал,
Глядел на диск, — луны подковку
Как он бледнел, и белым стал.

Курил бесстрастно сигариллу,
Налил себе стакан вина,
Увидел во дворе Годзиллу,
Как кралась меж домов она…

Подумал позвонить подруге,
Рука ласкала телефон
За несомненные заслуги:
За сиськи, за глубокий стон…

Но передумал на рассвете,
Когда пришли на ум: Богдан,
И Сашка, его чудо-дети…
И стал он весел, как Тарзан!

Звенит золотое под чёрным
И чёрное свежей землёй
Наваливается упорно
На саван врага ледяной.

Там «Ра» египтянское просто
От «Радости» произошло
И южного солнца короста
Горит всем державам на зло.

Иль мёд на земле разлили,
Какой чернозём богатый!
На белом белье сложили,
Три слоя парят, крылаты!

Там чёрное — радостный траур
Предвестия новых побед
И в самой далёкой из аур,
Возрадуйся, о русский дед!

Они хоронят своих мертвецов,
Выхваляя их до небес!
Каждый банальный актёр Сморчков
Становится Геркулес.

Сотню картин он отметил собой,
Играл, не жалея сил,
Такой выдающийся, хоть голубой, —
Реальных мужчин лепил.

Десятки расстроенных голосов,
Скрипит об усопших эфир,
Их — этих наших «героев снов»
Всяк просмотрел до дыр.

Однако по сути, товарищ мужик!
Верь, эти все из кино, —
Намного плоше друзей твоих
С которыми ты заодно…

Сотрудники рослые ЦРУ
В горах наживают подагру,
Они покупают вождей в жару
За доллары и за «виагру»…

Сотрудник встаёт, кофе пьёт, он лыс,
В окне глинобитные здания.
В зиндан направляется, там средь крыс
Талибы ждут наказания.

Страницами букв шелестит допрос:
Война, чистоган, страдания.
Шпион измождён, он побит, зарос
И вот подписал признание…

Под вечер сотрудник, надев очки,
Читает, согнувши стан,
Немного есть виски, а девочки?
Ну, это Афганистан!

Заходит товарищ к нему:
«Хай, Джон! Поедим ли на охоту?»
Нет, он не поедет, поскольку он
В зиндан обещал в субботу.

Ты будешь работать с талибом, Джон?
Я буду работать, Билл,
А чтобы мне отвечал бы он,
Я сыворотку сварил…

Киплинг лежит на столе раскрыт,
В кружке свернулся чай,
Под потолком на обоях сидит
Тарантул, как бы невзначай…

Дрожит от зноя Афганистан,
Читает Киплинга Джон,
Обама стал его капитан
И курсом доволен он…

Железные яблони в белом цвету…
Сквозь их аллюминиевую наготу
Я выхожу, седой злодей,
Полный страшных идей…

Я человека вижу как плод.
Я вижу его как аппарат.
У человека душа и живот
Через матриархат и патриархат.

Сквозь аллюминиевую наготу
Железных яблонь в белом цвету
Я уже выходил, молодой лейтенант,
Солнцу и свету курсант…

Я не бамбук и ты не гранит,
Но каждого каждый разит
И если нет под рукой копья,
То средством служит семья…

Железные яблони в белом цвету
Подходящие под широту…
Меридианы, конечно не в счёт,
Важны душа и живот…

Я проживаю мой календарь
Как непреклонный звонарь,
На колокольню пора чуть свет,
Ты ведь звонарь, не дед.

Девочку мягко схватив за бока
Я услаждаю себя сквозь века
Удом водя под её хребтом
Чувствую мощным скотом…

Я проживаю своё расписание
То в удовольствие, то вдруг в страдание,
Ходят как волны вокруг времена
Вечная это война…

В груды эфира втесняется грудь,
Мне не хватает прожорливых рук,
Ты, осьминогом стремительно будь,
Ты, капитан удивительный Кук…

Съели его по частям племена
И доедают меня времена…
Череп мой будет с надменной улыбкой
Рот разевать, подпевая за скрипкой…

А гностики! А старые их пальцы,
Скользящие, замедлив, под строкой
Пергаментов листы заклеил кальций…
Наг-Хаммади, писк комариный твой!

В болотах возле Нила и в песках
Там тени стариков длиннобородных
Терзаются как узники в тисках
От помыслов Великих благородных…

И в жаркого лета дымящейся каше
Я жил с малолетней студенткой Наташей,
И в жаркого лета бульёне и супе
Я мчался, — кентавр на наташином крупе…

Какие все грустные наши дожди!
Не жди эволюции, больше не жди,
А только с расчёской, а только с пинцетом
У зеркала сядь малолетним поэтом

Наташа, и выщипай правую бровь.
Такая она, эта сука, любовь!
Вонючая, ломит и бёдра и таз
От этих усилий, от этих проказ…

И в жаркого лета, где простыни — плети,
Запутались взрослые жаркие дети.
Ну что, моя внучка, еще один раз?
Подставь, благородная, маленький таз…

Нам хватит вина и липучих колючек,
Мы сплошь состоим из подобных липучек.
Ещё одна богопротивная сцена:
Я старый сатир, ты — малышка-сирена…

Обо мне не надо плакать,
Надо жить
Придет папка, вашу мякоть
Укусить…

Зубом мага и злодея.
Ус, оружье, портупея…
Надо папку чтить,
Слушать, и простить…

Хотя есть у папки детки,
Но все подружки, — малолетки,
Это надо знать,
И не порицать.

Вашу мать любил он тоже,
Вы ему всего дороже,
Червячки любимые,
Деточки родимые…

Кислое лето серого цвета,
Клёны и липы и тополя,
Пробки на набережной у Кремля,
«Скорую помощь» зовут «карета».

«Скорая помощь» ползёт мыча,
Бедный больной на руках врача.
А у медсестры никаких иллюзий.
Сотни инсультов, ранений, контузий…

И отравлений, и передоз…
Сдохнет больной как сдыхает барбос,
Перебегавший дорогу КамАЗу,
Так как схватил он заразу…

На южном фронте без перемен,
От Бухары не осталось стен,
В чёрных руинах лежит Фергана,
Большая была война.

Акаций в кострах догорают стволы,
Ветер швыряет пригоршни золы,
Съеден горами лунный диск,
Шакалов прекрасен визг.

Несколько старых бредут солдат,
Только бредут наугад,
Их не послал никуда капитан,
Эти спешат в капкан…

Жёлтые жарят мясо враги.
Энергетические круги
Шубами страшными над врагами
Вдруг разбухают сами.

Есть человечину было табу,
Только откуда же знать рабу,
Что побеждённых солдат не едят.
Жёлтых никто не учил ребят,

Что одноногий солдат не еда.
Век-то настал какой!
Когда в Фергану пришли холода,
Когда в Бухаре не живут стада,
А хочется есть весной.

Деревьев свежие лепестки
Им не заменят мяса,
Нескольких старых солдат куски
Нож отделил от каркаса.

Китаец жадный зачистил зуб
На печень, её жуёт,
Жир человечий стекает с губ
Китайца туркменских рот…

Несчастный друг! В «Ведомостях»
Прочёл я твой некролог.
Ты вкусно жил, но вот зачах,
И был твой путь недолог.

Поэт! И служащий! Министр!
Вице-премьер однажды!
Значительный экономист,
Руководитель важный…

Однако боевая смерть
С клинком двуграноострым
Вступилась за земную твердь
«Да будет Крымом остров!

И никаких таких мостов
Над Керченским проливом!..»
Корабль в одном из моих снов
Зовут «Маунтоливом»…

Надо ходить и бить в барабаны,
Журчать из блестящих труб…
Мундир Майкла Джексона… Леди Дианы, —
Крупной блондинки круп…

Восьмидесятые! Мы обогнали
Ваш разношерстный кортеж!
Леди Диану тоннелем убрали,
Джексон ушёл несвеж…

Больше таких годов не будет…
Весело было…: базар!
Больше по-детски восторг не разбудит
Негр и перчатка пар…

Переворот военный в Гондурасе,
Как праздничны весёлые солдаты!
И струны теребит на контрабасе
В костюме черном негр на террасе,
Трещат неподалеку автоматы.

Столица и проснулась, но боится,
На улицах отсутствуют мужчины,
Исчезли также сестры и кузины,
Но а старухой разве кто прельстится?
Старухи демонстрируют морщины…

Индейцы все надели свои перья,
Индейцы агрессивны, и ершисты,
Источники, достойные доверья,
Распространяют слух из двери в дверья:
«На город брошены парашютисты!»

Вот почему индейцев бродит стая,
Ведь командир Хуан-Армондо Беда
По крови есть прямой потомок майя.
Индейцы празднуют свою победу,
Друг друга дружелюбно обнимая.

С террасы негр, оставив контрабас,
Жуёт маис и наблюдает город,
А город еще утренний не порот
Ещё не изнасилован как раз,
Но вечером он будет взят за ворот,

Ведь вечером парашютистов ждут
Как ждали бы вторжения Атиллы
Ужо парашютисты тем дадут.
Кто населяет дорогие виллы,
Их ждет вино, разврат и проститут…

Над крышами видны салюты
И фейерверков пузыри,
Там карлики и лилипуты
Танцуют танго до зари.

Вот в лилипута впился карлик,
Его целует мокрым ртом
«Уйди проклятый! You smell garlic!»
И… разразились хохотом…

Весёлые, но очень злые
И потные все, как зверьки,
Визжат уродцы молодые
И конфетти летят густые
Сквозь фейерверков угольки.

Труба звучит вослед гобою,
Преображает старый сад,
А мы лежим вдвоём с тобою,
Неравной парой роковою
И одеяла с нас висят…

Окно у нас с тобой открыто,
В окно нам попадает мир,
Ты — молодая Маргарита
И я, преклонных лет сатир…

Поедем в Африку, мой друг!
Там в Африке, слоны
Танцуют грузно, ставши в круг,
И бивни их сильны.

Там в Африке ночная тишь
И по ночной стене
Летучей, двигается мышь
Как тени на луне.

Там над кувшином стал букет
Загадочных цветов,
Там на стене висит портрет
Портрет из моих снов.

Я женщину узнал, она
В далёком далеке
Была неверная жена,
А я был в парике.

Корабль в Африку поплыл…
А я несчастным был…

Десяток вишен на полу
И косточек лежат,
Кто приходил к Вам под полу?
Бокала два стоят…

Спугнув природы аппетит
Явился злобный муж.
Пух тополей летит, летит
Ну может хватит уж?

Кто вишни ел с тобой, жена?
Вот косточки лежат…
Ты говоришь, была одна
Бокала два стоят…

А, ты пригубила бокал!
Пригубила второй?
Губной помады прикус ал
Но только на одной

Поверхности, моя жена!
Так что ты говоришь?
Ты говоришь была одна,
Была одна твердишь…

Что, куришь ты? С которых пор?
Ведь ты не куришь, нет.
Здесь побывал какой-то вор?
Изволь держать ответ!..
Она отводит светлый взор
Уже семь тысяч лет…

Кто ты такой? Ведь я тебя не знаю,
Сидим с тобой за общей кружкой чаю.
Ты — я? Я — ты? Ну не воображай,
Что у двух рук один и тот же чай…

Я хотел быть фон Клейстом, но Гёте я стал,
Я, ей богу, о лаврах его не мечтал!
Я хотел лейтенантом уйти вглубь времён,
Но пожалуйста, Гёте! Но пожалуйста, он!

У нас общая страсть к литрам красным вина,
У нас общая Фауста глубина.
У нас лето, обманутая Маргарита,
И с прекрасной Еленой прозрачная свита.

Гёте умный, и Гёте премудрый,
О, министр, пересыпанный пудрой!
Гёте, девушек свежих большой обожатель,
Гёте мой обоюдный приятель…

Старый фюрер и печальный
Входит в бункер погребальный,
Секретаршам говорит:
«Я устал, мой мозг болит!
Я хочу уйти от Вас,
Наступил последний час!»

Старый фюрер Еву Браун
Принимает себе в жёны
В глубине военной зоны
Была фройлен, стала фрау, н…
Надо это понимать.
Перед смертью сочетать

Их нотариус пугливый
И боится, но обязан.
Фюрер Рейха горделивый,
Он отныне с Евой связан…

Он диктует секретарше
Завещание. Как в фарше
Там Германия, евреи,
Там судьба Гипербореи…
Ну а русские солдаты,
Сжавши ружья и гранаты,
Продвигаются в Берлине
Словно пламя в керосине…

Захватили весь Берлин,
Фюрер в бункере один,
А затем заходит Ева,
Ампулу вставляет слева
И накрашенная ртом
Мнет, и падает потом…

Фюрер медлит на диване,
Пистолет в его кармане
Достаёт он пистолет
И стреляет, как поэт,
Валится, с кровавым ртом
И сжигают их потом….

Неспешный поезд в Пермский край,
Сиди, monsieur, и вспоминай,
Гляди в зелёное окно,
А там, — домашнее кино:

Вот ты с женою молодой
Стоишь на венской мостовой,
Вот ты в Нью-Йорке и один…
Вот ты весёлый блудный сын.

А здесь ты с сербами стоишь,
А тут из пушки ты палишь
(Так ты отметил полста лет…).
Flash back: лунатик и поэт…
Отчаянный и молодой
Идёшь в Москве — шейсят восьмой…

Неспешный поезд в Пермский край,
Сиди, monsieur, и вспоминай
Свой город, сладостный Paris,
Сиди, monsieur, в окно смотри…
Как там погасли фонари
И ничего не пропускай!

Остановившийся ручей,
Закрывший книгу книгочей.
Остановившаяся книга
И ты, землёй озарена,
О, пуританская луна!
Ты, жадина, карга, сквалыга!..

Я, видимо, теряю ту,
Что не ценил, и вольно тратил,
Тебя, мой маленький, ату!
Ужасный Рок законопатил
В ужасной клинике сплошной.
Ты мне хотела быть женой
Но видимо наш Бог, он спятил!

Сказали мне: «Она умрёт!»
Наташа, ты?! «От рака крови»
Чей страшный это был расчёт,
Чей заговор был наготове?

Цыганочка моя, мой друг!
Моя невнятная гадалка!
За что? Кто очертил твой круг?
Как жалко! Как печально жалко!

Хоронят, хоронят, хоронят…
Была замечательной ГЭС!
И стонут, кричат, какофонят
Как в Гершвина «Porgy and Bess».

Трагедия невыносима,
Шахтёрских ли, горских семей,
Любая, — она Хиросима,
Как страшно сиял Енисей!

Когда накануне разрыва
Детали, приведшей к беде,
Бедняги брели торопливо
Обслуживать воду, к воде…

Рабочий, рабочий, рабочий,
Как крот с измождённым лицом,
Несчастный, безрадостный, «прочий»,
Покинутый Богом-отцом…

Лежат все в гробах как камеи,
Лежат вот в гробах фараонами,
А мимо проносятся водные змеи,
Которых раздавлены тоннами.