Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Мы пили абсент из электрической люстры,
Сердца засургученные навзничь откупорив.
Потолок прошатался над ресторанной грустью,
И всё завертелось судорожным кубарем.
Посылали с воздухом взорную записку,
Где любовь картавила, говоря по-французски,
И, робкую тишину в угол затискав.
Стали узки
Брызги музыки.
Переплеты приличий отлетели в сторону,
В исступленной похоти расшатался мозг.
Восклицательные красновато-черны!
Они исхлестали сознанье беззастенчивей розог.
Всё плясало, схватившись с неплясавшим за руки,
Что-то мимопадало, целовался дебош,
А кокотка вошла в мою душу по контрамарке,
Не снявши, не снявши, не снявши кровавых галош.

Бледнею, как истина на столбцах газеты,
А тоска обгрызает у души моей ногти.
На катафалке солнечного мотоциклета
Влетаю и шантаны умирать в рокоте.
У души искусанной кровяные заусенцы,
И тянет за больной лоскуток всякая.
Небо вытирает звездные крошки полотенцем,
И моторы взрываются, оглушительно квакая.
Прокусываю сердце свое собственное,
И толпа бесстыдно распахивает мой капот.
Бьюсь отчаянно, будто об стену, я
О хмурые перила чужих забот.
И каменные проборы расчесанных улиц
Под луною меняют брюнетную масть.
Наивно всовываю душу, как палец,
Судьбе ухмыльнувшейся в громоздкую пасть.

Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала
Звездная цифра. Вечер гонялся в голубом далеке
За днем рыжеватым, и за черный пиджак его
Ловила полночь, играя луной в бильбокэ.
Всё затушевалось, и стало хорошо потом.
Я пристально изучал хитрый крап
Дней неигранных, и над витринным шепотом
Город опрокинул изнуренный храп.
И совесть укорно твердила: Погибли с ним —
И Вы и вскрывший письмо судьбы!
Галлюцинация! Раскаянье из сердца выплеснем
Прямо в морду земле, вставшей на дыбы
Сдернуть, скажите, сплин с кого?
Кому обещать гаерства, царства
И лекарства?
Надев на ногу сапог полуострова Аппенинского,
Угрюмо зашагаем к довольно далекому Марсу.

Мозг пустеет, как коробка со спичками
К 12 ночи в раздраженном кабаке. Я
Память сытую насильно пичкаю
Сладкими, глазированными личиками
И бью сегодняшний день, как лакея.
Над жутью и шатью в кабинете запечатанном,
Между паркетным вальсом и канканом потолка,
Мечется от стрел электрочертей в захватанном
И обтресканном капоте подвыпившая тоска.
Разливает секунды, гирляндируст горечи,
Откупоривает отчаянье, суматошит окурки
надежд. Замусленные чувства бьются в корчах,
А икающая любовь под столом вездежит.

На лунном аэро два рулевых.
Посмотрите, пьяная, нет ли там места нам?!
Чахоточное небо в млечных путях марлевых
И присыпано ксероформом звездным.
Зрачки кусающие в Ваше лицо полезли,
Руки шатнулись поступью дикою.
Всюдут морщинистые страсти в болезни,
Ожиревшие мысли двойным подбородком хихикают.
По транспаранту привычки живу, вторично сбегая с балансирующего ума,
И прячу исступленность, как в муфту,
В облизывающиеся публичные дома.

Снова одинок (Снова в толпе с ней).
Пугаю ночь широкобокими криками, как дети.
Над танцами экипажей прыгают с песней
Негнущаяся ночь и одноглазый ветер.
Загоревшие от холода город, дома и лысина небесная.
Вывесочная татуировка на небоскребной небритой щеке.
Месяц огненною саламандрою вылез, но я
Свой обугленный зов крепко зажал в кулаке.
Знаю, что в спальне, взятый у могилы на поруки,
На диване «Рекорд», ждет моих шатучих, завядших губ
Прищурившийся, остывший и упругий,
Как поросенок под хреном, любовницы труп.

Когда завтра трамвай вышмыгнет, как колоссальная ящерица,
Из-за пыльных обой особняков, из-за бульварных длиннот,
И отрежет мне голову искуснее экономки,
Отрезающей кусок красномясой семги, —
Голова моя взглянет беззлобчивей сказочной падчерицы
И, зажмурясь, ринется в сугроб, как крот.
И в карсте медленной медицинской помощи
Мое сердце в огромный приемный покой отвезут.
Из глаз моих выпорхнут две канарейки,
На их место лягут две трехкопейки,
Венки окружат меня, словно овощи,
А соус из сукровицы омоет самое вкусное из блюд.
Приходите тогда целовать отвращеньем и злобствуя!
Лейтесь из лейки любопытства, толпы людей,
Шатайте зрачки над застылью бесстыдно!
Нюхайте сплетни! Я буду ехидно, безобидно,
Скрестяруко лежать, втихомолку свой фокус двоя,
И в животе прожурчат остатки новых идей.

Это Вы привязали мою оголенную душу к дымовым
Хвостам фыркающих, озверелых, диких моторов
И пустили ее волочиться по мостовым,
А из нее брызнула кровь черная, как торф.
Всплескивались скелеты лифта, кричали дверные адажио,
Исступленно переламывались колокольни, и над
Этим каменным галопом железобетонные стоэтажия
Вскидывали к крышам свой водосточный канат.
А душа волочилась и, как пилюли, глотало небо седое
Звезды, и чавкали его исполосованные молниями губы,
А дворники грязною метлою
Грубо и тупо
Чистили душе моей ржавые зубы.
Стоглазье трамвайное хохотало над прыткою
Пыткою,
И душа по булыжникам раздробила голову свою,
И кровавыми нитками
Было выткано
Мое меткое имя по снеговому шитью.

К Вам несу мое сердце в оберточной бумаге,
Сердце, облысевшее от мимовольных конвульсий,
К Вам, проспекты, где дома, как баки,
Где в хрустном лае трамвайной собаки
Сумрак щупает у алкоголиков пульсы.
Моторы щелкают, как косточки на счетах,
И отплевываются, куря бензин,
А сумасбродные сирены подкалывают воздух,
И подкрашенной бровью кричит магазин.
Улицы — ресторанные пропойцы и моты —
Расшвыряли загадки намеков и цифр,
А полночь — хозяйка — на тротуарные
бутерброды Густо намазывает дешевый ливер.
Жду, когда пыльную щеку тронут
Веревками грубых солнечных швабр,
И зорко слушаю, как Дездемона,
Что красноболтает город — мавр.

В разорванную глотку гордого города
Ввожу, как хирургический инструмент, мое предсмертие.
Небоскребы нахлобучивают крыши на морды.
Город корчится на иглах шума, как на вертеле.
Перелистываю улицы.
Площадь кляксою дряхло-матовою
Расплывается.
Теряю из портмоне последние слова.
Улицу прямую, как пробор, раскалывает надвое
По стальным знакам равенства скользящий трамвай.
По душе, вымощенной крупным булыжником,
Где выбоины глубокими язвами смотрят,
Страсти маршируют по две и по три
Конвоем вкруг любви шеромыжника.
А Вы, раздетая, раздаете бесплатно
Прохожим
Рожам
Проспекты сердца, и
Вульгарною сотнею осьминогов захватана
Ваша откровенно-бесстыдная лекция.
Оттачиваю упреки, как карандаши сломанные,
Чтобы ими хоть
Разрисовать затянутую в гимназическую куртку злобу.
Из-за пляшущего петухом небоскреба,
Распавлинив копыта огромные,
Рыжий день трясет свою иноходь.