Франческо Петрарка - Лирика
Любовной грезой вдохновясь, как в пору,
Когда ты жил среди простого люда,
Прогнав туман, яви погожий день,
И чудо нашему предстанет взору:
Она сидит на травке - наше чудо,
Сама сплетая над собою сень.
XXXV
Задумчивый, медлительный, шагаю
Пустынными полями одиноко;
В песок внимательно вперяя око,
След человека встретить избегаю.
Другой защиты от людей не знаю:
Их любопытство праздное жестоко,
Я ж, холоден к житейскому до срока,
Всем выдаю, как изнутри пылаю.
И ныне знают горы и долины,
Леса и воды, как сгорает странно
Вся жизнь моя, что недоступна взорам.
И пусть пути все дики, все пустынны,
Не"скрыться мне: Амур здесь постоянно,
И нет исхода нашим разговорам.
XXXVI
Поверить бы, что смерть меня спасет
От злой любви, и не давать поруки,
Что на себя не наложу я руки
И не сложу любовных мыслей гнех!
Но знаю - это был бы переход
От слез к слезам, от муки к новой муке,
И, с жизнью приготовившись к разлуке,
Я - ни назад ни шагу, ни вперед.
Для роковой стрелы пора приспела,
И я ее за счастие почту,
Не сомневаясь в точности прицела.
О чем еще Любовь просить и ту,
Что для меня белил не пожалела?
И как пробить мольбами тухоту?
XXXVII
Нет, Орсо, не рекам, бегущим с гор,
Не веткам, что густую сень соткали,
И не туманам, застелившим дали,
И не озерам, не холмам в укор
Я начинаю этот разговор,
Они б моим глазам не помешали,
Не в них моя беда, но в покрывале,
Которое сокрыло милый взор.
И то, что долу, волею гордыни
Иль скромности, опущен вечно он,
Влечет меня к безвременной кончине.
И, наконец, на боль я обречен
Рукой лилейной, чуждой благостыни,
Препоной взгляду меж других препон.
XXXVIII
Меня страшит немилосердный взгляд,
Где, надо мною власть себе присвоив,
Живет Амур, - и, как шалун побоев,
Бегу очей, что смерть мою таят.
И нет вершин, и нет таких преград,
Какие воля не возьмет, усвоив,
Что незачем изображать героев,
Когда свести в могилу нас хотят.
Из страха вновь себя подвергнуть казни,
Я отложить пытался нашу встречу
И, несомненно, заслужил упрек.
Но в оправдание свое замечу,
Что если я не уступил боязни,
То это - верности моей залог.
XL
Когда Амур иль Смерть в средине слова
Начатой мною ткани не порвут,
Когда, освободясь от цепких пут,
Рассказы сочетать сумею снова,
Быть может, с речью времени былого
Речь наших дней сплетет искусный труд
И люди весть до Рима донесут
Страшусь сказать! - о том, как это ново.
Но часто мне для моего труда
Недостает благословенных нитей,
Которые мне Ливии мог бы дать.
По-дружески мне руку протяните
(Вы не бывали жадны никогда),
Чтоб мог и я прекрасное создать.
ХLI
Когда из рощи Дафна прочь уйдет
Горнило вспыхнет в кузнице Вулкана:
За тяжкий труд кузнец берется рьяно
И стрелы для Юпитера кует.
Бушует снег, и намерзает лед,
Померк июль под натиском бурана,
Спустился Феб за пелену тумана
И вдалеке свою подругу ждет.
Злокозненные звезды Ориона
В открытом море губят корабли.
Сатурн и Марс ярятся распадение
Трубит Эол во всех концах земли,
Нептун встревожен, мечется Юнона
Когда Она скрывается вдали.
XLII
Но стоит улыбнуться ей, нежданно
Явив пред нами тысячи красот,
В глубинах Монджибелло труд замрет
Хромого Сицилийца-великана.
Юпитер стрелы кузнеца Вулкана
В колчан миролюбиво уберет;
Восходит Феб на ясный небосвод,
И с ним Юнона вновь благоуханна.
Цветы и травы землю облекли,
Зефир к востоку реет неуклонно,
И кормчим покоряются рули,
Уходят злые тучи с небосклона,
Узнав Ее прекрасный лик вдали,
Той, по которой слезы лью бессонно.
XLIII
Латоны сын с небесного балкона
Высматривал уже в девятый раз
Ту, по которой, как другой сейчас,
Вздыхал напрасно он во время оно.
Но тщетно. И несчастный сокрушенно
Нахмурился, напоминая нас,
Когда не видим мы любимых глаз
И нам не удержать разлуки стона.
И, предаваясь горю без границ,
Он не заметил, как явилась снова
Достойная бесчисленных страниц.
И слезы сострадания живого
Блестели на печальнейшем из лиц,
И твердь осталась, как была, сурова.
XLIV
Кто, проявив неумолимый нрав,
Не пощадил сограждан при Фарсале,
Всплакнул над мужем дочкиным в опале,
Помпея в мертвой голове узнав,
И тот, кто был сильней, чем Голиаф,
Над мертвым сыном волю дал печали,
Когда сполна бунтовщику воздали,
И над Саулом плакал, в горе впав.
А вы, которой чуждо состраданье,
Вы с вашей осторожностью предельной,
Когда Амур за вами лук ведет,
Виновница беды моей смертельной,
В глазах несете лишь негодованье,
И ни слезы из них не упадет.
XLV
Мой постоянный недоброжелатель,
В ком тайно вы любуетесь собой,
Пленяет вас небесной красотой,
В которой смертным отказал Создатель.
Он вам внушил, мой злобный, неприятель,
Лишить меня обители благой,
И сени, что достойна вас одной,
Увы! я был недолго обитатель.
Но если прочно я держался там,
Тогда любовь к себе самой внушать
Вам зеркало едва ль имело право.
Удел Нарцисса уготовлен вам,
Хоть нет на свете трав, достойных стать
Цветку неповторимому оправой.
XLVI
И золото, и жемчуг, и лилеи,
И розы - все, что вам весна дала
И что к зиме увянет без тепла, v
Мне грудь язвит жестоких терний злее.
И все ущербней дни, все тяжелее,
Не может быть, чтоб долго боль жила,
Однако главный бич мой - зеркала,
Которые для вас всего милее.
Амура их убийственная гладь
Молчанью обрекла, хотя, бывало,
Вы соглашались обо мне внимать
Их преисподняя отшлифовала,
И Лета им дала свою печать:
Отсюда - моего конца начало
XLVII
Я чувствовал - оправданна тревога,
Вдали от вас не властен жизнь вдохнуть
Никто в мою хладеющую грудь,
Однако жажда жизни в нас от Бога,
И я желанье отпустил немного,
Направя на полузабытый путь,
А ныне вновь кричу ему: "Забудь!"
И - дерг поводья: "Вот твоя дорога!"
Я знал, что оживу при виде вас,
Которую увижу вновь не скоро,
Боясь, что ваши очи оскорблю.
Отсрочку получив на этот раз,
Боюсь, недолго проживу, коль скоро
Желанью видеть вас не уступлю.
XLVIII
Огню огонь предела не положит,
Не сякнут от дождя глубины вод,
Но сходным сходное всегда живет,
И чуждым чуждое питаться может.
А ты, Амур, чья власть сердца тревожит,
Вещей привычный нарушаешь ход,
И чем сильней к любимым нас влечет,
Тем большее бессилье душу гложет.
Как жителей окрестных деревень
Струей в верховьях оглушает Нил,
Как солнца не выдерживают взоры,
Так и с душою несогласный пыл,
Должно быть, убывает что ни день:
Горячему коню - помехой шпоры.
XLIX
По мере сил тебя предостеречь
Старался я от лжи высокопарной,
Я славу дал тебе, неблагодарный,
И сам теперь готов тебя отсечь.
Когда мне нужно из тебя извлечь
Мольбу к любимой, ты молчишь, коварный,
А если не молчишь, язык бездарный,
То, как во сне, твоя бессвязна речь.
И вы, мои мучители ночные,
Ну где ж вы, слезы? Нет чтобы излиться
Перед любимой, жалость пробудив.
И с вами, вздохи, не хочу мириться,
Затем что вы пред нею - как немые.
Лишь облик мой всегда красноречив.
LI
Когда б моим я солнцем был пригрет
Как Фессалия видела в смущенье
Спасающейся Дафны превращенье,
Так и мое узрел бы дольный свет.
Когда бы знал я, что надежды нет
На большее слиянье (о, мученье!),
Я твердым камнем стал бы в огорченье,
Бесчувственным для радостей и бед.
И, мрамором ли став, или алмазом,
Бросающим скупую жадность в дрожь,
Иль яшмою, ценимой так высоко,
Я скорбь мою, я все забыл бы разом
И не был бы с усталым старцем схож,
Гигантской тенью застившим Марокко.
LVI
Отсрочив милосердную отраду,
Слепою жаждой сердце поражая,
Мгновенья бередят мою досаду,
И речь моя вредит мне, как чужая.
Какая тень расти мешает саду,
Плодам обетованным угрожая?
Что там за зверь грозит в загоне стаду?
Кто не дает собрать мне урожая?
Подобным упованием строптивым
Амур меня казнит не без причины:
Надеяться больней нетерпеливым;
И нахожу совет я справедливым:
Пока не дожил смертный до кончины,
Не называйте смертного счастливым.
LVII
Мгновенья счастья на подъем ленивы,
Когда зовет их алчный зов тоски,
Но, чтоб уйти, мелькнув, - как тигр, легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.
