Семен Липкин - Большая книга стихов
А.К.: Как состоялось ваше знакомство с Мандельштамом?
С.Л.: В Одессе я посещал кружок при комсомольской газете «Молодая гвардия» и как-то выделился в этом кружке. И руководитель кружка, вернее, его председатель, старый комсомолец по фамилии Абель собрал несколько стихов и отправил в журнал «Молодая гвардия». Стихами там заведовал поэт Кудрейко-Зеленяк. Как-то в редакцию зашел Мандельштам. И там же был Абель. Кудрейко дал Мандельштаму стихи, предназначенные для ближайшего номера. Там были и его стихи, и еще чьи-то, и мои. И Мандельштам отметил мое стихотворение. Тогда Абель сказал, что я хочу приехать в Москву и что я очень люблю его. Мандельштам написал записочку мне, что стихотворение ему понравилось, пригласил в гости. Я эту записку в Одессе спрятал в корзину, а когда мать и сестра оттуда уезжали, они ее не взяли. Когда я приехал, узнал адрес Мандельштама, он меня пригласил к себе. Вот так началось знакомство.
А.К.: И насколько я знаю по вашим воспоминаниям, оно было очень длительным и сердечным.
С.Л.: Я бы не сказал, что дружеским. Он очень снисходительно ко мне относился. Что-то ругал, что-то хвалил. Больше ругал, чем хвалил. Вообще, я стал часто у него бывать.
А.К.: Дружили ли вы с Пастернаком? Или кто-то из ваших друзей?
С.Л.: Нет, я с ним был знаком. Близко с ним познакомилась Петровых, а Штейнберг и Тарковский с ним знакомы не были.
А.К.: Тарковские мне говорили о том, что когда Пастернак написал «Доктора Живаго», он давал им читать и спрашивал их отзывы.
С.Л.: Этого я не знаю, я только знаю, что Тарковский не любил поэзию Пастернака. Как к нему относился Пастернак, я не знаю.
А.К.: Вы, наверное, знаете, что Тарковский не любил поэзию Бродского.
С.Л.: Нет, так резко сказать нельзя. Он мне говорил, что Ахматова очень увлечена мальчиком по фамилии Бродский. Он живет в Ленинграде. Дети Ардова позже дали мне стихи Бродского. Поэму «Шествие» и несколько других стихотворений; я был потрясен силой этой поэзии, хотя понимал, что «Шествие» — это еще молодые стихи. Тарковский со мной не соглашался. Он мягко говорил, что это способный мальчик, но не более того. Такова его оценка.
А.К.: То есть не резкое неприятие?
С.Л.: Нет, такого не было. Я восхищенно говорил, а он смягчал.
А.К.: Известно теплое отношение Каверина к творчеству Тарковского. Известны ли вам имена литераторов, которые также поддерживали его, когда его не печатали?
С.Л.: Был один литератор, не помню его фамилию, он описывал разные путешествия. Так вот, он был страстный его поклонник. А однажды мы встретились с Тарковским в Карловых Варах, где в это время был Лихачев. И Лихачев также восторженно отнесся к Тарковскому.
А.К.: Это уже после публикации его книжек?
С.Л.: Нет, его книжка вышла в 1962 году, а мы были там в 1960-м или в 1961-м.
А.К.: Но Лихачев уже знал его стихи и высоко их ценил?
С.Л.: Да. А вот Багрицкий не оценил его стихов.
А.К.: Вы, Семен Изралиевич, единственный из всей четверки, кто мог бы помочь какие-то акценты правильно расставить или какие-то факты привести, которых мы, новое поколение, не знаем. В частности, я хотел бы вас расспросить о размолвках. Много всяких толков о вашей ссоре с Тарковским. Согласились бы вы сами рассказать об этой размолвке? Кто помирил вас, Татьяна Алексеевна Тарковская-Озерская или Инна Львовна Лиснянская?
С.Л.: Помирила нас Инна Львовна. Мне не хочется говорить о причинах. Виноваты мы были оба. Тарковский и одна поэтесса вместе что-то переводили. Поделили гонорар. Потом это опять напечаталось, а поэтесса не получила свою часть. Она сказала Ахматовой, а та очень любила Тарковского и не любила его жену, она вообще не любила жен писателей. Анна Андреевна попросила меня поговорить с Тарковским, чтобы он вернул причитающуюся ей часть. Я с ним говорил очень грубо. Я не должен был этого делать, зная его мягкий характер. Я должен был сказать, что Анна Андреевна поручила мне некрасивое дело, которое нужно как-то решить. А я его стал ругать. Он обиделся на меня и мы на много лет поссорились, потом нас Инна Львовна помирила.
А.К.: Должен сказать, что слышал другую версию. Тарковский перевел эпос «Сорок девушек», по-моему, а вы на каком-то литературном собрании будто бы сказали, что это байский эпос, и его не нужно публиковать. Теперь вы видите, как будет сложно тем, кто пойдет за Вами следом, можно запросто заблудиться в миражах.
С.Л.: Нет, в литературе у нас никогда не было разногласий, это просто бытовой момент.
А.К.: Почему охладели друг к другу в последние годы жизни Тарковский и Штейнберг?
С.Л.: Они оба переводили югослава Радуле Стийенского. Когда Штейнберга арестовали, эти переводы выходили только под именем Тарковского. Штейнберг, когда вернулся из лагеря, попросил свои деньги. Тарковский отказался. Как это было, я знаю только со слов Штейнберга. Но Штейнберг был добрый человек, и когда был вечер Тарковского, Штейнберг выступил и очень любовно о нем говорил, как мне говорили те, кто там был. Но когда потом стали проходить в ресторан, Тарковский его не позвал, и Штейнберг был этим пренебрежением очень обижен.
А.К.: Спасибо большое. Последний вопрос в ряду этих ссор. Похоже на то, что и Тарковский с Петровых в последние годы стали редко видеться. Говорят, что причина этому — Татьяна Алексеевна.
С.Л.: Причина в начале была та же, что со мной. Та поэтесса была ее подругой. Они разошлись с Тарковским, и тот даже говорил, что она не написала ничего хорошего, кроме одного стихотворения. Но потом они помирились, и Тарковский очень хорошо к ней относился.
А.К.: Мы с вами проводим очень хорошую беседу. Ваши откровенные ответы позволяют закрыть целый ряд сплетен и миражей. Спасибо вам за это большое. Я продолжу задавать вопросы относительно творчества Арсения Александровича. Откуда у него такая тяга к архаике?
С.Л.: Я считаю его одним из крупнейших поэтов второй половины XX века. Его, Заболоцкого и Бродского. Я не чувствую у него архаики.
А.К.: Под архаикой я имею в виду то, что у него есть раннее стихотворение «…О, матерь Ахайя, Пробудись, я твой лучник последний…» (Из тетради 1921 г.) или:
Это не мы, это они — ассирийцы,
Жезл государственный бравшие крепко в клешни,
Глиннобородые боги-народоубийцы,
В твердых одеждах цари, — это они!
(В музее)
С.Л.: Это не архаика, это тема, на которую он откликнулся. Никакой архаики у него нет, у него живой русский язык, очень музыкальный.
А.К.: Можете ли вы что-нибудь сказать о том, когда он увлекся астрономией? Есть ли в вашей памяти что-нибудь любопытное, связанное с этим увлечением?
С.Л.: Точно не могу сказать, но перед войной. Он купил при мне телескоп на Арбате. Он стал специалистом в этом деле. Кроме того, он хорошо разбирался в музыке.
А.К.: В моих воспоминаниях о Тарковском я ему говорю о том, что у нас с ним получился дуэт и привожу по памяти фрагмент из украинской оперы. И он тут же назвал композитора, автора либретто, исполнителей, роли. У него было много пластинок. Ему было очень тяжело утратить свои пластинки, ведь в последние годы его не пускали в их квартиру на Маяковке. Они произвели обмен с первой женой Андрея, она переехала в их двухкомнатную квартиру, им отдала свою однокомнатную, они однокомнатную отдали Союзу кинематографистов и получили право жить пожизненно в Матвеевском. Но у них остались в квартире все вещи. А их не пускали на порог.
С.Л.: Я этого не знал. Когда мы помирились, уже не было прежнего общения…
А.К.: Для любителей творчества Тарковского известна его первая любовь к некой Ф. из Кировограда.
С.Л.: Мне об этом ничего не известно.
А.К.: Были ли вы свидетелем его поэтической работы? Переводил ли он что-нибудь при вас? Может быть, стихотворение какое-то написал?
С.Л.: Нет, никогда.
А.К.: То есть, вы можете согласиться с тем, что он был совой, работал по ночам, когда никто этого не видел?
С.Л.: Даже если он работал днем, я этого не видел, как он не видел, как работал я.
А.К.: Известно ли вам что-нибудь о том, что Татьяна Алексеевна Озерская-Тарковская написала ему подстрочники неких «паровозиков», то есть дала ему некоторые темы, которые могли способствовать тому, что его первые книжки были изданы? Синельников в своих воспоминаниях о Тарковском-переводчике написал об этом и сказал, что чуть ли не пять стихотворений таких было сделано.
Некоторые из них, будучи зарифмованными, стали поэтическим событием.
С.Л.: Нет, об этом я не знал.
А.К.: Какова, на ваш взгляд, эволюция творчества Тарковского? Только ли накопление мастерства? Почему он избегал крупных форм?
С.Л.: Во-первых, он написал поэмы…
А.К.: «Слепой» и «Чудо со щеглом»…
С.Л.: Инна мне даже рассказывала, что он говорил: “Я напишу поэму лучше, чем ваш…” Я забыл, как он меня называл. “Начальник” или “хозяин”…
