Джордж Байрон - Лара

В том крае недоволен был народ;
Все тирании проклинали гнет,
Там деспотов — без счета, и в закон
Их произвол свирепый возведен.
Ряд внешних войн, междоусобиц ряд
В стране кровавый создали уклад:
Лишь повод будь, — и разом вспыхнуть рад
Пожар всеобщий; в буре смут — вокруг
Нейтральных нет, есть только враг иль друг.
Всяк у себя был в замке суверен;
Народ — с проклятьем — не вставал с колеи.
И Ларе много завещал отец
Небрежных рук, тоскующих сердец,
Но, странствуя, злодействам здешним чужд,
Не отягчал он податей и нужд,
Теперь же, облегчив их, всякий страх
У подданных он истребил в сердцах.
Боялась только дворня, но скорей
Не за себя, а за него. У ней
Он слыл несчастным (хоть сперва она
Была недобро предубеждена):
Коль он не спит, коль он безмолвно строг,
То болен он, как все, кто одинок.
Хоть мрачностью покои он гнетет,
Для всех открыт в старинный замок вход:
Там утешенье находил любой,
Беда встречалась с чуткою душой.
Горд Лара был и презирал вельмож,
Но бедный брат к нему всегда был вхож;
Без лишних слов он всем давал приют,
И никогда обид не видел люд.
Крестьяне день за днем, со всей земли,
Все новые, к нему в вассалы шли.
В нем проявлялся щедрый господин
Вдвойне с тех пор, как сгинул Эззелин.
Быть может, он боялся в эти дни
От графа Ото хитрой западни.
Но, так иль нет, он смог пленить народ
В ущерб всей знати. Если в том — расчет,
То мудрый: Лара всем внушил сердцам
Таким свой образ, как задумал сам.
Всем тем, кого сеньор с полей сгонял,
Без долгих просьб он кров предоставлял;
Из-за него не плакал селянин;
Роптал на долю вряд ли раб один;
С ним старый скряга был спокоен; с ним
Бедняк за бедность не бывал язвим;
Наградами к себе он юных влек,
Суля еще, пока уж за порог
Им поздно было; злобе он сулил
В дни возмущенья — мести сладкий пыл;
Любви, что гибла средь сословных уз,
Он с бою взятый обещал союз.
Созрело все, — и рабство он готов
Изгнать из жизни, если не из слов.
И миг настал. В тот день, лелея месть,
Сбирался Ото с Ларой счеты свесть.
Призыв на суд преступника застал
Средь тысяч рук, с которых он сорвал
Оковы рабства: прежний крепостной,
Доварясь небу, землю звал на бой.
Да, Лара крепостных освободил!
Рыть землю им, но только для могил
Мучителям! Вот боевой их клич:
Отметить за зло и прав своих достичь.
Свобода! Вера! Месть! — любым из слов
В резню нетрудно повести бойцов;
Довольно ловкой фразы, — и кругом
Пирует смерть и сыты волк с червем!

В стране той власть присвоил феодал;
Монарх был юн, почти не управлял;
Их ненавидел подневольный люд;
Удобный час для разжиганья смут!
Был нужен вождь. Вождя народ сыскал
В том, кто себя с его борьбой связал,
Кто был, себя спасая, принужден
Стать во главе одной из двух сторон.
От всех, кто быть ему бы другом мог,
Отрезал Лару некий тайный рок.
Всех бед он ждал с тех пор, как Эззелин
Исчез, — но быть он не хотел один:
Желая скрыть (какая б ни была
Тому причина) все свои дела
За годы странствий, — он, примкнув к другим,
Был все же долее неуязвим.
В его груди давно застыл покой,
Давно в ней стих былых страстей прибой.
Но, все смутив, вновь случай или рок
Его путем трагическим повлек,
Опять страстей в нем разразился взрыв,
Его таким, как прежде, воскресив.
Что жизнь ему? Что имя? Тем сильней
Он был в игре отчаянной своей.
Для всех он ненавистным мнил себя
И рад был гибнуть, но — врагов губя.
Что для него освобожденный раб?
Чтоб сильных смять, повел он тех, кто слаб.
В берлоге темной он обрел покой,
Но вновь облавой окружен людской;
Привычный к травле, он попал в загон:
Его убьют, — не будет пойман он,
Горд, хладен, нечестолюбив, — пока
Жизнь только созерцал он свысока,
Но, на арену вызван, стал бойцом,
Стал мятежу невиданным вождем.
Вся стать его явила буйство сил:
Во взоре — гладиатор проступил.

Об ужасах к чему твердить нам вновь?
О том, что коршун сыт, что льется кровь?
О переменном счастье боевом?
О силе, все крушащей напролом?
О гари сел, о прахе стен? Она
Была, как все другие, — та война.
Лишь яростью она пылала вся,
Безудержьем раскаянье гася;
Оглохла Жалость, ни к чему мольбы,
И гибнет пленник на полях борьбы;
Одним ожесточеньем полон тот,
Кто, хоть на время, верх в боях возьмет;
В обоих станах жаждут жертв, но их
Все мало им: так много есть живых.
Тушить уж поздно гибельный пожар;
Страну терзает Голод; дик и яр,
Пылает факел Смерти, и Резня
Кидает смех, на жертвы взор клоня.

Внезапным взрывом, опьянившим всех,
Дружинам Лары первый дан успех;
Но он же стал зерном дальнейших бед:
Лишь в храбрости найдя залог побед,
Бойцы уже не слушают вождя,
Слепой толпою на врагов идя.
Разрозненные шайки их, как рок,
Пыл грабежа и мщения повлек.
Бесплодно Лара силится один
Унять неистовства своих дружин,
Бесплодно ищет буйство их смирить,
Кто пламя вздул, тому не погасить;
Лишь ловкий враг пресек бы их подъем,
Учтя разброд и безрассудство в нем.
Отход обманный и налет ночной,
Дневные стычки, нерешенный бой,
Неявка подкрепленья в должный час,
Бивак под ливнем, — не смыкая глаз,
Насмешка стен над пылом храбрецов,
Над выдержкой обманутых бойцов,
Все это — непредвиденно! Они
Как ветераны в боевые дни;
Но каждый час лишения терпеть?
Нет! лучше в схватке, сразу, умереть!
А голод мучит, лихорадка жнет
Ряды бойцов; уже восторг не тот;
Отчаянье растет за мигом миг;
Один лишь Лара духом не поник.
Но тает круг ему послушных: он
Взамену тысяч — кучкой окружен
Отборнейших, но плакать им пора
О дисциплине, презренной вчера.
Надежда есть: граница невдали,
Туда уйти от смут родной земли
И унести с собой в чужую даль,
Изгоев гнев, отверженцев печаль!
Расстаться трудно с родиной своей,
Но умереть иль стать рабом — трудней.

Так, решено! Идут. Готова ночь
Своим светилом бегству их помочь
Бесфакельному, — нежный свет вия
По глади пограничного ручья,
Они глядят: не берег ли? Назад!
Вдоль рубежа — враги, за рядом ряд.
Бежать, вернуться? — но в тылу у них
Знамена Ото, отсвет копий злых!
То не пастушьи ль на горах огни?
Нет: слишком ярки! Не скользнуть в тени.
Надежды нет: окружены. Но вновь
Враг дорого заплатит им за кровь!

Остановились — дух перевести.
Здесь встретить бой иль напролом идти?
Неважно. Но ударом по врагу,
Что преградил им путь на берегу,
Иные бы прорвали вражий стан,
Ушли бы, — как ни дерзок этот план.
«Мы — нападем! Атаки трусы ждут
И, как награду, только смерть найдут!»
Поводья сжаты, сталь сверкнула враз:
Отвага их опередит приказ,
Хотя со словом Лары боевым
Лишь голос смерти прозвучит иным!

Он вынул меч. Его спокоен вид;
В нем, явно, не отчаянье сквозит:
В нем холод, что и храбрым не под стать,
Кто человеку могут сострадать…
Взор пал на Каледа: все рядом он,
В нем всякий страх любовью побежден;
Должно быть, сумрак лунной ночи лег
Невиданною бледностью вдоль щек,
Иль мертвенный являл, оттенок тот,
Что в сердце верность, а не страх, живет.
И Лара понял. Руку тронул, — в ней
И в этот час пульс бился не сильней;
Недвижны губы и спокойна грудь;
Лишь взор внушал: «У нас — единый путь!
Отряд погибнет, убегут друзья,
Но с жизнью лишь тебя оставлю я!»
Команда прозвучала. Тесный строй
В ряды врага ворвался. Грянул бой.
Покорны кони шпорам. Звон мечей
И — в быстрой стали — отблески лучей.
Их мужеством восполнено число;
Отчаянье на стойкость налегло;
Смешалась с кровью быстрая волна.
И до зари была красна она.