Владимир Фирсов - Чувство Родины. Стихи и поэмы

Все кучнее туман у двора.
Пей, гуляй, атаман,
До утра.
Пей, да так,
Чтобы горе забыть,
Чтобы Настю навек разлюбить,
Разлюбить эту чертову дочь!
Начинается буйная ночь…

Дремлет в ножнах
Дамасская сталь,
Под иконой
Лампада коптит.
Под ногами
Битый хрусталь,
Как ноябрьский ледок,
Хрустит.

Опьянели дружки от вина,
На соломе вповалку лежат…
Что ж стоишь, атаман, у окне,
Что же губы твои дрожат?
Ты богат, ты красив, ты силен,
О тебе даже песни поют.
Только вот безнадежно влюблен,
Очи Настины спать не дают.

Ой, не время грустить, атаман!
Враг крадется неслышной тропой.
Спит дружина твоя по домам,
Если кто и не спит,
Он слепой,
Он ослеп в эту темную ночь,
Он оглох в эту пьяную ночь…

Настя, Настя,
Ты чертова дочь,
Атаману ничем не помочь!
Он немало красавиц знавал,
Он умел с ними ласковым быть.
Настя, Настя,
Он клятву давал
Позабыть о тебе,
Разлюбить.

Настя, Настя,
Сквозь ночь и туман
По размашистой шумной стерне
Не любимый тобой атаман
Скачет к Волге
На верном коне.
— Настя, Настя,
Прощай навсегда! —
Скажет он,
Уронив повода.
Ой, холодная в Волге вода,
Ой, случится беда…

Под ногами
Песок сырой.
Конь с обрыва
Глядит вослед.
— Волга, Волга,
Теперь я твой!
Был лихой атаман —
И нет!
Нет. И нету большой беды!
Волга, Волга,
Прими, прости… —
Он бросается в глубь воды,
Руки сильные опустив.
Но не тут-то было —
Река
Отступила,
Вновь далека.
— Не приму тебя,
Не приму:
Ты ведь нужен не только мне.
Не приму тебя
Потому,
Что ты нужен Родной стороне…—

Настя, Настя,
Сквозь ночь и туман
По размашистой шумной стерне
Не любимый тобой атаман
Мчится в битву
На верном коне.
Ты не знаешь,
Как там, у реки,
Перед ним
Отступили полки…
Не твоя с ним
Любовь была,
Не она его
В бой вела!

Нелегкое дело —
На зорьке вставать
И жить-поживать,
Долги наживать.
Но надо вставать,
Травы косить,
Лемех ковать,
Уголь грузить…

Нелегкое дело —
Вину признавать
И жить-поживать,
Друзей наживать.
Но надо признать,
К другу пойти,
Чтобы сказать:
— Слушай, прости!..

Нелегкое дело —
За правду вставать
И жить-поживать,
Врагов наживать.
Но надо вставать,
Как вставали на бой,
На ложь наплевать,
Что бредет за тобой…
Но нет тяжелей
И печальней оков,
Когда ни друзей,
Ни долгов, ни врагов.

Мы падаем лицом к лицу
В высокую траву…
Спасибо матери, отцу
За то, что я живу.
За то, что я могу любить,
Могу любимым быть,
Могу пахать, могу косить,
Могу и чарку пить!
Спасибо им за высоту,
За эту синеву,
За прямоту, за правоту,
За все, чем я живу.
Спасибо за уменье петь,
Не думать о тепле,
За счастье жить
И умереть
На собственной земле!

Вечно будет с тобой
Земля, на которой ты вырос.
Земля,
Где на вербе
Пустует осенний скворечник
И уныло глядит
В одинокое синее небо
И не может поверить,
Что птицы на юг улетели.
Вечно будет с тобой
Зима, где мордастые лоси,
Равнодушно косясь
На далекий дымок, на деревню,
По заснеженным тропам
Проходят в снегу по колено
И пугают сороку,
Что с треском слетает со стога.
Вечно будет с тобой
Земля, что весной оживает,
Поднимает легко
Над собой голоса жаворонков,
Земля, где на вербе
Ликует весенний скворечник
И губастый теленок
Глядит на него обалдело.

Ты знаешь, дорогая,
Каждый вечер,
Пока еще не выпала роса,
Мне солнце опускается на плечи
И в путь зовет
За дальние леса.
Я знаю,
Что за дальними лесами,
За синими морями, далеко
Есть женщина с нездешними глазами,
Но мне
С тобою рядом быть легко.
Что из того,
Что за морями где-то
Есть в райских кущах чудо-города,
В них много блеска и чужого света.
И я туда не рвался никогда.
Моя душа в душе березы белой,
Ее заморским светом не согреть.
И память,
Что Россией заболела,
Не вытравить из сердца, не стереть.
Я болен этой памятью навеки.
А солнцу что!
Ему-то все равно,
Чьи океаны,
Чьи моря и реки.
Великое — оно на всех одно…
Что значу я
В сравнении с великим
Светилом всех народов и веков!
Когда мне дорог запах повилики,
И дым костра,
И тени от стогов,
Когда молчат покинуто березы,
Как будто слыша стуки топора.
В такие ночи вызревают грозы.
Ты спи, родная, спать давно пора…
А я не сплю,
А я бреду бессонно
По некогда исхоженной тропе
На грани тени и на грани солнца,
Принадлежа России
И тебе.

Последнего татарника огонь
В тот миг погас на Куликовом поле,
Когда от боли озверевший конь
Его прибил железною подковой.

Закат угрюмо трогал высоту.
Стихала битва.
Пахло тенью росной.

Был страшен конь:
Мундштук горел во рту,
Ломая зубы,
Обжигая десны.

Был страшен конь,
Окрашенный зарей:
В его крестце
С утра
Стрела
Торчала,
И он весь день метался одичало
Над трупами, над влажною землей.

Века…
Века с того минули дня.
Минули Освенцим и Хиросима.
А я все слышу
Крик невыносимый,
А я все вижу
Этого коня.

Все вижу я,
Как с кровью пополам —
Не рьяно, а устало, постепенно —
Еще зарей окрашенная пена
В два ручейка
Течет по удилам.

Погасни же, кровавая заря!
Яви прохладу,
Тишину на раны…
Из векового древнего тумана
Глядит на мир восьмое сентября.

Я все понять бы в том тумане мог,
Я все коню безгласному прощаю,
Но как он боль, скажите,
Превозмог,
Когда ушел,
Погасший,
Из-под ног
Татарника неяркий огонек,
Гореть и жить уже не обещая?!

Кто был хозяин этого коня —
Не мне судить!
Да и не важно это.
Коня, не увидавшего рассвета,
Мне жаль
С высот сегодняшнего дня.

Он умирал,
Не ведая о том,
Что я
Спустя века
О нем припомню,
Что я приду на Куликово поле,
Сорву татарник бережно, с трудом.
С трудом…

И он горит в моих руках
Среди степной и обнаженной сини,
Напоминая
Жизнь мою в веках,
И смерть мою,
И воскрешенье ныне.

Легли колюче
На мою ладонь
Четырнадцатый век
С двадцатым веком…

А там,
Над Доном,
Бродит мирный конь
И слепо
Доверяет человеку.

Какая здесь, скажите, вера,
Когда, не зная почему,
Я вдруг, поверив,
Лицемеру
Самозабвенно руку жму?
И что ему, скажите, стоит,
Себя улыбкой осеня,
Радушно пригласить за столик
И выпить чарку за меня?
А я уже сгибаю спину.
Отдав размашистый поклон,
Вдруг похожу на славянина,
Что иноземцем взят в полон.
А я уже как будто должен,
Обязан дань ему платить,
Не думать — до чего я дожил!
И ложь в застолье говорить…
О робость многовекового
Седого рабства на Руси!
Держать за пазухою слово
Меня отныне не проси!
Ведь я не раб.
Я весь заполнен
Той верой, что во мне жива,
Тем самым Куликовым полем,
Где дремлет горькая трава.