Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец

Город не спит ночной.
Быстро окно открой,
Чтоб трамваев, авто
Загрохотал поток.

Слышишь, радость звучит?
Звук ликованья поймай
И по столу раскидай
Сочные эти лучи.

Улови этот свет,
Дивной музыки ход,
Бремя прожитых лет
Сбрось и иди вперед.

Облако — розовый пар —
В бровь уперлось лесов.
Женщина, кутаясь в шарф,
В город спешит на зов.

Около школы смех,
Сельских девушек рой…
Воля! Радость для всех!
Шире глаза открой!

Да воскреснет искусство и своры
Палачей в нем конец обретут!
Неподвижные снежные горы
Микеланджело нового ждут.

Тот, кому доверяли мы радость, —
И велик, и возвышен. Ужель
Не ему принесем мы в награду
Сердца нашего пламенный хмель?

День сегодня — на диво прекрасный,
Радость в поле, в лесу — без конца!
Солнце неисчерпаемой лаской
Согревает людские сердца.

Приобщимся же, други, к сиянью
И поэзии и труда,
Утвержденному солнечной дланью
В нашей родине навсегда!

Здесь ветер с островов несется ураганом,
Изрыт гранатами ручными тротуар.
Кому тут холодно, так это девкам пьяным.
Средь сумрачных теней, как тень, скользит Эдгар.

Два стана напряглись в бореньи неустанном,
К шинелям потным льнет, виясь, белесый пар.
Матросские тела полощет Мойка рьяно,
Над Медным Всадником навис судьбы удар.

Кто силы разнуздал? Кто сдержит буйство танца?
В туман болотный сник руки подъятой взмах,
Лишь имя Ленина — одно на всех устах.

Вниз остов падает Летучего Голландца,
Андрея Белого промокший лает бес,
И в кашле хаоса весь Петербург исчез.

Далекий путь, и беспредельность,
Влекущая вперед,
И солнца яд, и песнопенья
О солнце — к солнцу взлет.

Во мне рыдает предков голос,—
О прадеды-волхвы,
Я к солнцу лестницу дострою,
Приду, куда и вы…

Слова священных заклинаний,
Забытые в веках,
И городов, когда-то славных,
Ничтожество и прах!

Отчизна с нежностью старинной
Смягчает скорбь мою:
Я в золотых стихах величье
Халдеи воспою.

К Сидону путь, залитый светом, —
Один для всех пролег.
Воздвигнется алтарь победы,
Поправ пустынь песок.

Созрев для песнопений мощных,
Излиться жаждет дух, —
Теней величественных зова
Благоговейно жду.

Я буду одинок и плачу,
Предчувствием томим,
Но, знаю, встретит смерть бесстрашно
Последний пилигрим.

Я слышу всё и вижу. Видит
И он… И вихорь мчит
Меня… Над кладбищем родимым,
Как ястреб, мысль кружит.

Всю жизнь томлюсь по беспредельным
Путям… Далек мой путь…
Под солнцем пламенным Халдеи
Хочу навек уснуть.

Священнодействует доселе
Из века в век мой род.
Какое множество обеден
Он отслужить успел!
У нас и ныне на погосте
Храм врезан в небосвод:
Он герб, что гордому поэту
Дан с первых дней в удел.

Смотрю я, как вечерню служит
Отец на склоне дня.
Псалом мне в душу залегает,
Чтоб лечь на самом дне.
На рясу черную пурпурный
Ложится блик огня.
Мое томленье по Халдее
Уже понятно мне.

В свече мерещится мне солнце
С его теплом благим
И храм, воздвигнутый во славу
Слепительных щедрот;
Как будто каменные плавит
Колонны знойный гимн
И маг поет, собой начавший
Мой бесконечный род.

Астарте предок мой молился,
И в ладанном чаду
Отец возносит приснодеве
Дар сердца своего.
Доныне не переводились
Жрецы в моем роду:
Обедни их состарят, право,
И бога самого.

Не сожалейте о потомке,
О прадеды мои.
Не верьте клевете, что робко
Я перед всем дрожу;
Пусть по себе не совершу я
И краткой литии —
Однажды панихиду миру
Я все же отслужу.

Розу Гафиза я бережно вставил
В вазу Прюдома,
Бесики сад украшаю цветами
Злыми Бодлера.

Что бы в далеком пути я ни встретил,
Отдых, как дома,
В мутном стихе обретет, осенится
Тенью и мерой.

Чувства порыв необузданный вянет
Неудержимо.
Страстью бесстрастной сжигать я желаю
Очи любимой.

Чанги моя от стыда бы сломалась,
Если бы еле
Внятные слуху стихи под гитару
Вдруг зазвенели.

Знаю, возлюбленная, ты придешь:
Долгие годы
Я красоты небывалой на свете
Жажду прихода.

Грустно гляжу на подмостки, в антрактах
Слез не избуду,
Слов позабытых магнитную хватку
Чувствую всюду.

Пусть же вполголоса я напеваю
Песню несмело, —
Верю: пленит соловей безголосый
Сад Сакартвело.

Мне представляется порой,
Что мир — огромный сад,
Где все — проклятье и отрава,
Где гибель — шаг любой.
И без доспехов, хмуря брови,
Три всадника летят:
Я узнаю в лицо Верхарна,
Эредиа, Рембо.

Я чувствую, что по ошибке
Сюда ввели меня.
За исполинскими тенями
Я с трепетом слежу.
И, как ребенок робкий, плачу,
Невольный страх кляня,
Тайком скорей смахнуть стараюсь
Постыдную слезу.

О, как «цветами зла» дурманит
Мне душу пряный яд!
Как будто на меня кентавры
Напали табуном…
Сожженная пустыня манит
Все пламенней назад.
И твердь, объятая пожаром,
Горит, как ветхий дом.

Кто в этот сад впустил ребенка?
Кто душу городов
Исполнил ядовитым дымом,
Застлавшим все вокруг?
Зачем за всадником летящим
Тень вырастает в зов?
В пустыне я, но почему же
Я вижу свежий луг?

Бирнамский лес… Вот — тень Халдеи.
Пьеро угрюмая сутулость.
Нагая Макбет, холодея,
В колени пьяницы уткнулась.

Ногой отрезанной на скрипке
Рембо пиликает, покуда
Самоубийцы без улыбки
Хлобыщут огненное чудо.

Малайца ловит и не мямлит
Паоло, в круг загнав павлиний,
Унижен оплеухой Гамлет,
Офелии взор странно-синий.

Воздвигнут храм на эшафоте,
Я в сказочность его не верю.
Нет, никогда вы не поймете,
Как я истерзан нежной Мэри.

Подслушав кашель, Коломбине
В лицо дохнула осень ныне.

Саламбо на алых ножках голубя,
Ты — что крови карфагенской след.
В мыслях нежно полыхает полымя,
Затонувшей Атлантиды след.

Красноногий голубь мой на привязи,
Той же ты посвящена Танит.
Тщетно Ганнибал судьбе противился:
Меч его — его же поразит.

Так апреля в день второй, дитя мое,
Я пишу и, глядя в глубь веков,
Вижу Карфаген без стен, без знамени
И с богини сорванный покров.

Я в Тбилиси, но в душе, как яблоня,
Плачет мой Орпири и сейчас:
Мальдороровой кричащей жабою
Кличет златоуст обоих нас.

Но беспечно спишь ты и не ведаешь,
Как я этими измучен бредами.