Афанасий Фет - Полное собрание стихотворений

Я знал, что нам близкое горе грозило,
Но я не боялся при ней ничего, —
Она как надежда была предо мною,
И я не боялся при ней ничего.

И пела она мне про сладость страданья,
Про тайную радость страданья любви,
Про тайную ясность святой благодати,
Про тайный огонь в возмущенной крови.

И, павши на грудь к ней, я горько заплакал,
Я горько заплакал и весь изнемог,
Рыдал я и слышал рыдания милой.
Но слез ее теплых я видеть не мог.

Я голову поднял, но горькие слезы
Исчезли с ресницы и с ока ея…
Она улыбнулась, как будто невольно,
Какую-то радость в душе затая.

О друг мой! Ты снова беспечно-игрива!
Зачем ты беспечно-игрива опять?
Хотя б ты из песни своей научилась,
Из песни своей научилась страдать!

Блажен, о Цирцея, кто в черные волны забвенья
Гирлянду завядшую дней пережитых кидает,
Пред кем исчезают предметы в дыму благовонном,
Кто — весь заблужденье — невольно рукой шаловливой
Смоль черных кудрей твоих с белой блистающей шеи
К устам прижимая, вдыхает их сладостный запах,
Кто только и слышит в костях пробегающий трепет,
Кто только и видит два черных, полуденных ока.
Но горе, Цирцея!.. Потянут противные ветры,
Туманом рассеется сладостный дым перед оком,
Упругие губы не будут звучать поцелуем,
И волны забвенья кольцо возвратят Поликрату…
Кто ж снова повязку на очи положит Эроту?
Кто скажет со вздохом: Цирцея, как Леда, прекрасна!

Как он прекрасен,
Гость-небожитель!
Он не состарился
С первой улыбки моей в колыбели,
Когда, играя
Златыми плодами
Под вечною райскою пальмою,
Он указал мне
На матерь-деву
Страдальца Голгофы — и подле
Двенадцать престолов во славе.
Он тот же, всё тот же —
Кудрявый, с улыбкой,
В одежде блистательно-белой,
С любовью во взоре —
Мой ангел-хранитель…

Я громом их в отчаяньи застигну,
Я молнией их пальмы сокрушу,
И месть на месть и кровь на кровь воздвигну,
И злобою гортань их иссушу.

Я стены их сотру до основанья,
Я камни их в пустыне размечу,
Я прокляну их смрадное дыханье,
И телеса их я предам мечу.

Я члены их орлятам раскидаю,
Я кости их в песках испепелю,
И семя их в потомках покараю,
И силу их во внуках погублю.

На жертву их отвечу я хулою,
Оставлю храм и не приду опять,
И девы их в молитве предо мною
Вотще придут стенать и умирать.

Между счастием вечным твоим и моим
Бесконечное, друг мой, пространство.
Не клянись мне — я верю: я, точно, любим —
И похвально твое постоянство;

Я и сам и люблю и ласкаю тебя.
Эти локоны чудно-упруги!
Сколько веры в глазах!.. Я скажу не шутя:
Мне не выбрать милее подруги.

Но к чему тут обман? Говорим что хотим, —
И к чему осторожное чванство?
Между счастием вечным твоим и моим
Бесконечное, друг мой, пространство.

Бди над тем, что сердцу мило,
Неизменное светило —
Звездочка моя.
Светлых снов и благодати
Ей, как спящему дитяти,
Умоляю я!

Свод небесный необъятен, —
Чтоб на нем ей был понятен
Ход усталых туч,
Твой восход, твое стремленье,
И молитвенное бденье,
И дрожащий луч.

Как отрок зарею
Лукавые сны вспоминает,
Я звука душою
Ищу, что в душе обитает.

Хоть в сердце нет веры
В живое преданий наследство,
Люблю я химеры,
Где рдеет румяное детство.

Быть может, что сонный
Со сном золотым встрепенется
Иль стих благовонный
Из уст разомкнутых польется.

Ночную фиалку лобзает зефир,
И сладостно цвет задышал,
Я слышу бряцание маленьких лир,
Луну я в росинке узнал.

И светлая капля дрожит теплотой
И мещет сиянье вокруг;
И сильфы собрались веселой толпой
С улыбкой взглянуть на подруг.

И крошка сильфида взяла светляка
На пальчик. Он вьется как змей.
Как ярко лицо и малютка-рука
Сияньем покрылись у ней!

Но чу! кто-то робко ударил в тимпан!
Лучей вам нельзя превозмочь!
И весь упоенный раскрылся тюльпан
В последнюю сладкую ночь.

Но вот уж навстречу грядущему дню
Готовы цветов алтари,
И сильфы с улыбкой встречают родню
И светлого друга зари.

Ночью буря разозлилась,
Крыша снегом опушилась,
И собаки — по щелям.
Липнет глаз от резкой пыли,
И огни уж потушили
Вдоль села по всем дворам.

Лишь в избушке за дорогой
Одинокий и убогой
Огонек в окне горит.
В той избушке только двое.
Кто их знает — что такое
Брат с сестрою говорит?

«Помнишь то, что, умирая,
Говорила нам родная
И родимый? — отвечай!..
Вот теперь — что день, то гонка,
И крикливого ребенка,
Повек девкою, качай!

И когда же вражья сила
Вас свела? — Ведь нужно ж было
Завертеться мне в извоз!..
Иль ответить не умеешь?
Что молчишь и что бледнеешь?
Право, девка, не до слез!»

— «Братец милый, ради бога,
Не гляди в глаза мне строго:
Я в ночи тебя боюсь».
— «Хоть ты бойся, хоть не бойся,
А сойдусь — не беспокойся,
С ним по-свойски разочтусь!»

Ветер пуще разыгрался;
Кто-то в избу постучался.
«Кто там?» — брат в окно спросил.
— «Я прохожий — и от снега
До утра ищу ночлега», —
Чей-то голос говорил.

— «Что ж ты руки-то поджала?
Люльку вдоволь, чай, качала.
Хоть грусти, хоть не грусти;
Нет меня — так нет и лени!
Побеги проворней в сени
Да прохожего впусти».

Чрез порог вступил прохожий;
Помолясь на образ божий,
Поклонился брату он;
А сестре как поклонился
Да взглянул, — остановился,
Точно громом поражен.

Все молчат. Сестра бледнеет,
Никуда взглянуть не смеет;
Исподлобья брат глядит;
Всё молчит, — лучина с треском
Лишь горит багровым блеском,
Да по кровле ветр шумит.

О, для тебя я сделаюсь поэтом!
Готов писать и прозой и стихами,
Распоряжаться мыслью и словами
И рифмы в ряд нанизывать сонетом.

Да что же мне — какая польза в этом?
Я не решусь быть низким перед вами,
Я не решуся черными словами
Вас выставить, запачкать перед светом.

Но если вы, поняв мои намеки,
Со страху раз помолитесь невольно
И надолго запомните уроки,

В которых то-то и смешно, что больно, —
Поверьте мне, и этого довольно,
И одою сменю я эти строки.

Смотреть на вас и странно мне и больно:
Жаль ваших взоров, ножек, ручек, плечек.
Скажите, кто вот этот человечек,
Что подле вас стоит самодовольно?

Во мне вся кровь застынет вдруг невольно,
Когда, при блеске двух венчальных свечек,
Он вам подаст одно из двух колечек;
Тогда в слезах молитесь богомольно.

Но я на вас глядеть тогда не стану,
А то, быть может, сердце содрогнется.
К чему тревожить старую в нем рану? —

А то из ней, быть может, яд польется.
Мне только легкой поступи и стану,
Да скрытности дивиться остается.