Виктор Боков - Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).
Может быть, до его учеников дойдет мое слово очевидца, и тогда восторжествует синичкина правда.
ГрачиГрачи просыпаются очень рано. В шестом часу работа у них идет полным ходом. Они таскают прутья, наращивают гнезда. Один грач, я заметил, берет строительный материал прямо у себя над гнездом.
Как это он ухитряется ломать довольно толстые ветки?
И вообще, кто он — ленивый, сообразительный или просто сильный грач?
Одинокий гусьВ апреле мороз в два градуса кажется не менее ядреным, чем двадцатиградусный в январе. Заводи покрылись льдом, болота незыблемо держат идущего человека. В лесу на стволах берез большие сосульки льда. Сок, по капле бежавший ночью из надрезов, сделанных накануне лакомками, оледенел. Берега речки так окрепли, что щуки спокойно спят в подмоинах, когда идешь над самой водой.
Природа съежилась, притихла.
Только лишь одна мастерская не думает бросать весенних работ. Все способные к звону металлы переливаются здесь на звонкий птичий щебет.
Дрозду явно не хватило серебра. По малой своей музыкальности он согласился и на олово. И вот послушайте: не поет, а дробь льет в стакан с холодной водой, — треск и шипенье, все вместе тут. И в птичье царство проник джаз!
ЩукаЩука отметала икру и стала скатываться из временных водоемов весны в материковую воду. Ребятишки, навязав на палки обыкновенные кухоные вилки, ходят по оврагам и закалывают этим несложным инструментом грозу речной рыбной мелочи. Как ни хитра, как ни сообразительна рыба щука, а и среди нее есть разини, делающие все с запозданием. Одна из них до того догостила в омуточке, что, когда стала уходить в реку, застряла на вконец обмелевшем выводном протоке. Она ползла всю ночь на животе по дну, по осоке, ее нашли мертвой. Это был самец с молокой. Он не нашел себе пары.
СиничкиЧтобы близко увидеть синичек, надо себе в лесу дело найти, а так не вытерпишь, не дождешься, пойдешь и распугаешь. Лично мне нашлось занятие у трутового гриба на стволе гнилой березы. Я открыл, что под верхним серым покровом залегала эластичная коричнево-шоколадная краска. Надо было очень точно владеть резцом, чтобы высвободить слой шоколада и не задеть соседний слой желтой мякоти.
Так в заботах о придании грибу желанной формы и окраски я прирос к одному месту, мало-помалу все привыкли в лесу к этому, а синички обступили меня со всех сторон.
Все они, как я заметил, занимались разными делами. Одна отчаянно тормошила еловую кору под стволом поваленной ветром сухостойной елки. Другая нежнейшим образом попискивала. Было похоже, что это синичка-связист и ей дано задание распутать тонкую стальную проволоку. Третья отколупывала оранжевую шелушицу от ствола сосны на высоте первых живых сучьев дерева и, сидя на одном из них, сбрасывала тонкую кожурку вниз, с любопытством провожая ее каждый раз до самой земли. Другие, что не могли открыться глазу с места наблюдения, еле слышно посвистывали, и этим коротким синичьим «свись» точнее, чем на часах, измерялась краткость зимних лесных сумерек!
ЛосьЛось настолько поверил в хорошее отношение к нему человека, что в Подмосковье его встречают повсеместно. Какое это огромное приобретение в деле охраны природы!
В прошлом году весной он пришел на огороды и долго пасся вместе с колхозной телкой на молодой траве. Не в меру восторженный крик одной колхозницы поднапугал лесного гостя. Он уходил в лес спокойно на закате солнца. Кровельщики оставили работу на крыше зерносклада и, махая финстружкой в сторону уходящего, повторяли:
— Лось! Лось!
На этот раз он вышел к стогам колхозного сена, покормился и ушел в леса той самой тропой, по которой девки в соседнее село гулять ходят.
Я видел его следы. В одно копытце всклень налилась вода, а поверху вертко плавал березовый лист в бронзовую копейку.
НезабудкаНезабудка — родная сестра медуницы, и поголубела она потому, что вышла к реке и засмотрелась на́ воду.
СтрелолистУ стрелолиста тройная архитектура листьев: которые в воздухе — как стрелы, которые на воде — круглые, которые под водой — широкими лентами.
ЦветыУ некоторых цветов сложнейший механизм соцветий, и пчелы и шмели отодвигают рычаги, чтобы добраться до сока.
ЯблоняЯблоня в белом плаще, как донжуан, ждет всех и никого.
СолдатыЯ бродил в молодом майском лесу. Листва только-только развертывалась, и через нее сквозили и небо, и вода, и обгорелые пни-нелюдимы.
Я остановился и замер от неожиданности. Под старой развесистой березой вповалку, в самых непринужденных и вольных позах, на земле спали солдаты-пехотинцы.
Зеленое материнство ветвей с трогательной заботой оберегало их покой. Видно, много ребята прошли, что их так сморило. Долго любовался я молодыми загорелыми лицами, простодушной детской откровенностью губ.
Таким богатырям после марша надо бы храпеть. Нет! Они спали тихо, намертво храня свою военную тайну.
Помню, когда сам был солдатом, мне пришлось спать на теплой пыльной дороге. Побудку нам сделала лошадь, что споткнулась копытом о первого солдата и стала. Эти нашли себе место куда укромней и безопасней.
«Не мешало бы все-таки им выставить охрану», — подумал я про себя.
Это было предусмотрено. Недалеко от спящих солдат, под бугром, в речке стирал носовые платочки младший сержант.
— Спят? — спросил он меня.
— Спят.
Мы знали, о чем говорим.
У меня было чувство: и сержант, и спящие солдаты, и я — одна семья, одно государство.
ШмельВ лесных оврагах пела вода, дрожала пышная белая пена половодья. С полей сошел снег, теперь он таял в лесу.
Склон оврага оголился, и трава пробовала зеленеть от корня.
Ива уже вовсю цвела, и пчелы работали на ней, как тысячу лет назад и в прошлый год.
Мое внимание привлек большой, рыжий, как клоун, шмель, что не летел, а шел по земле пешком.
Я нагнулся.
Все туловище шмеля было унизано мельчайшими рыжими вшами. Они зимовали на этом гиганте и вместе с ним встречали весну!
Сдерживая гнев, я принялся выковыривать палочкой рыжую нечисть.
Шмель упорно не давался. Вероятно, он думал, что пришел более сильный враг и будет хуже!
Придерживая одной палочкой шмеля, другой я вычесывал из его обветшавшего за зиму бархата паразитов. Когда наконец их не стало, шмель сделался худой-худой, как старик.
Он так привык к своим врагам, что, оставшись один, долго не знал, что ему делать.
Солнце грело все жарче и жарче.
Шмель забрался на былинку, обсох, проветрился и полетел над самой землей, старательно минуя те места, где еще лежал снег.
Теперь он был бодр и, не унимаясь, рассказывал всему лесу своим густым басом о том, что освободился!
Узкое местоКогда секретарь райкома назвал фамилию Селиванова, из зала заседаний стал пробираться к трибуне высокий, коренастый, уверенный в себе человек. По тому, как он свободно встал, облокотился и начал говорить, нетрудно было догадаться, что его любили.
Это он почти тридцать лет проработал председателем колхоза, это с его теплицы район получает зимою замечательные свежие огурцы, это у него недавно справляли юбилей знатной птичницы, которая от первого дня вступления в колхоз ни разу не опоздала на птичник и стала, как говорят колхозники, куриным академиком. Это его коровы удивляют всех на сельхозвыставке.
Что говорить, никто из присутствующих в зале, а здесь были председатели колхозов, парторги, агрономы — весь цвет кадров села — никто бы из них не мог упрекнуть Селиванова в чем-либо.
Вот и теперь выступал он, казалось бы, не по большому делу, но и тут, в этом небольшом деле, он был передовиком.
— Это правильно, товарищи, что вы такое совещание созвали. В повестке один вопрос: что нового в твоем колхозе?
Райкомовцы довольно переглянулись: не шутка получить одобрение из уст прославленного председателя.
— Я цифр называть не буду!
Был за Селивановым такой грех — говорить цифрами, и, когда он поклялся не вспоминать их, все облегченно вздохнули.
— Что нового в моем колхозе? — торжественно задал себе вопрос Селиванов.
Всем не терпелось узнать, что же нового у этого изобретателя и выдумщика.
А он, как артист, чуть выждал, разжег любопытство, а потом выпалил:
— Самое новое у нас — это баня.
При слове «баня» лица людей расплылись в улыбках, многие из присутствующих стали расстегивать вороты рубашек — как будто становилось жарко.
Селиванов не упустил этого из виду, он смаковал:
— Баня большая, деревянная, с парной. В пятницу моем мужчин, в субботу — женщин.
По залу прокатился легкий дружный смешок. Была пятница, и люди подумали, что неспроста так розов и сияющ Селиванов. Наверно, не упустил он случая и сегодня помыться и попариться.
