Варлам Шаламов - Колымские тетради

Где роса, что рукою сотру
С лепестков охлажденных цветов,
Где мельчайшая дрожь поутру
Всей листвы, всей травы, всех кустов.

Надо вычерпать слово до дна.
Разве в сказке заделана течь,
Чтоб плыла словно лодка она,
Где теченье — река или речь…

Когда рождается метель
На свет,
Качает небо колыбель
Примет.
И связки звезд и облака
Вокруг
Кружатся волей ветерка,
Мой друг.
Бежит поземка возле ног,
Спеша,
И лезет в темный уголок
Душа.
Ты не оценишь этот мир
В снегу,
Зачитанную мной до дыр
Тайгу.
А мне вершина скал —
Маяк,
Они — и символ, и сигнал,
И знак.

В дожде сплетают нити света
Рыбачью шелковую сеть.
И словно сети, капли эти
Способны в воздухе висеть.

И дождик сыплется, как пудра,
На просветленную траву,
И перламутровое утро
Трясет намокшую листву.

И лес рассыплет тот стеклярус,
Весь бисер на землю стряхнет
И, распрямив зеленый парус,
Навстречу солнцу поплывет

Нет, мне вовсе не нужен язык,
Мне для речи достаточно рук,
Выражать я руками привык
И смятенье, и гнев, и испуг.

Там в лесу меня всякий поймет
Речь, как птица, сидит на руке
Взмах ладони и смелый полет —
Лгать нельзя на таком языке.

Этот жест — первобытный язык,
Изложение чувств дикаря, —
Резче слова, мучительней книг,
И научен я жесту не зря.

И понятны мне взмахи ветвей,
Содроганье столетних стволов, —
Повесть леса о жизни своей
Без прикрас, без двусмысленных слов.

Я выходил на чистый воздух
И возводил глаза горе,
Чтоб разобраться в наших звездах,
Предельно ясных в январе.

Я разгадал загадку эту.
Я иероглифы постиг,
Творенье звездного поэта
Я перевел на наш язык.

Все записал я на коряге,
На промороженной коре,
Со мною не было бумаги
В том пресловутом январе.

Ни зверя, ни птицы… Еще бы!
В сравненье с немой белизной
Покажутся раем трущобы
Холодной чащобы лесной.

Кустарника черная сетка…
Как будто остались в пургу
Небрежные чьи-то заметки
На белом безбрежном снегу.

Наверно, поэты скрипели
Когда-то досужим пером,
Пока не вмешались метели,
Свистя колдовским помелом.

На хвойные хрупкие плечи
Обрушилась белая мгла,
Сгибая, ломая, калеча,
Лишая огня и тепла…

Инструмент для равновесья
Неустойчивости слов,
Укрепленный в поднебесье
Без технических основ.

Ты — провиденье Гомера,
Трубадуровы весы,
Принудительная мера
Поэтической красы.

Ты — сближенье мысли с песней,
Но, в усильях вековых,
Ты сложнее и чудесней
Хороводов звуковых.

Ты — не только благозвучье,
Мнемонический прием,
Если с миром будет случай
Побеседовать вдвоем.

Ты — волшебная наука
Знать, что мир в себе хранит.
Ты — подобье ультразвука,
Сверхчувствительный магнит.

Ты — разведки вдохновенной
Самопишущий прибор,
Отразивший всей вселенной
Потаенный разговор.

Ты рефлекс прикосновенья,
Ощущенье напоказ,
Сотой долею мгновенья
Ограниченный подчас.

Ты ведешь магнитный поиск
Заповедного следа
И в метафорах по пояс
Увязаешь иногда.

И, сменяя звуки, числа,
Краски, лица, облака,
Озаришь глубоким смыслом
Откровенье пустяка.

Чтоб достать тебе созвучья,
Скалы колются в куски,
Дерева склоняют сучья
Поперек любой строки.

Все, что в памяти бездонной
Мне оставил шар земной,
Ты машиной электронной
Поднимаешь предо мной.

Чтоб сигналы всей планеты,
Все пространство, все века
Уловила рифма эта,
Зарожденная строка.

Поводырь слепого чувства,
Палка, сунутая в тьму,
Чтоб нащупать путь искусству
И уменью моему.

Накрой тряпьем творило,
Чтоб творчества игра
Дыханье сохранила
До самого утра.

Дрожжей туда! Закваски!
Пусть ходят до зари
В опаре этой вязкой
Броженья пузыри.

Пускай в кадушке тесной,
Пьянея в духоте,
Поищет это тесто
Исхода в высоте.

Пускай в живом стремленье
Хватает через край,
Торопит превращенье
В пшеничный каравай.

И вот на радость неба,
На радость всей земле
Лежит коврига хлеба
На вымытом столе.

Соленая, крутая,
Каленная в жаре,
Коврига золотая,
Подобная заре.

Ребро сгибается, как лук,
И сила многих тысяч рук
Натягивает жилы.

А сердце — сердце как стрела,
Что смело пущена была
Вот этой самой силой.

Ее внимательный стрелок
Уж не запустит в потолок
В мальчишеском усердье.

Она сквозь темень и метель
Найдет желаемую цель,
Сразит без милосердья.

У дома ходят голуби,
Не птицы — пешеходы.
Бесстрашные от голода,
От сумрачной погоды.

Калики перехожие
В лиловом оперенье,
Летать уже не гожие,
Забывшие паренье.

Но все же в миг опасности
Они взлетают в небо,
Где много больше ясности
И много меньше хлеба.

Их взлет как треск материи,
Что тянут до отказа,
Заостренными перьями
Распарывают сразу.

И будто ткань узорная,
Висящая на звездах,
Тот, крыльями разорванный,
Затрепетавший воздух.

Я сегодня очень рад,
Что со мной и свет, и чад,
И тепло костра.

И махорочный дымок
Проползает между строк,
Вьется у пера.

По бревну течет смола,
И душиста и бела,
Будто мир в цвету!

И растущий куст огня
Пышет жаром на меня,
И лицо в поту.

Пальцы вымажу смолой,
Хвойной скользкою иглой
Вычерчу узор.

Снег. Огонь. Костлявый лес.
Звездный краешек небес
Над зубцами гор.

Этот дождик городской,
Низенький и грязный,
О карниз стучит рукой,
Бормоча несвязно.

Загрохочет, будто гром,
И по водостокам
Обтекает каждый дом
Мусорным потоком.

Дождь — природный хлебороб,
А совсем не дворник —
Ищет ландышевых троп
Среди улиц черных.

Отойти б на полверсты
От застав столицы,
Распрямить, шутя, цветы
Алой медуницы…

Мне бы тоже вслед за ним
Пробежать по гумнам —
За высоким, за прямым
И вполне бесшумным.