Анна Брэдстрит - Поэзия США

Ночью у моря один.
Вода, словно старая мать, с сиплой песней
            баюкает землю,
А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном
            ключе всех вселенных и будущего.

Бесконечная общность объемлет все, —
Все сферы, зрелые и незрелые, малые и большие, все
            солнца, луны, планеты,
Все расстоянья в пространстве, всю их безмерность,
Все расстоянья во времени, все неодушевленное,
Все души, все живые тела самых разных форм, в самых
            разных мирах,
Все газы, все жидкости, все растения и минералы,
            всех рыб и скотов,
Все народы, цвета, виды варварства, цивилизации,
            языки,
Все личности, которые существовали или могли бы
            существовать на этой планете или на всякой
            другой,
Все жизни и смерти, все в прошлом, все в настоящем
            и будущем —
Все обняла бесконечная эта общность, как обнимала
            всегда
И как будет всегда обнимать, и объединять,
            и заключать в себе.

Вдруг из затхлой и сонной берлоги, из берлоги рабов,
Она молнией прянула, и сама себе удивлялась,
И топтала золу и лохмотья, и сжимала глотки королей.

О надежда и вера!
О тоска патриотов, доживающих век на чужбине!
О множество скорбных сердец!
Оглянитесь на былую победу и снова идите в бой.

А вы, получавшие плату за то, что чернили Народ, — вы,
            негодяи, глядите!
За все пытки, убийства, насилия,
За тысячи подлых уловок, которыми лукавая знать
            выжимала трудовые гроши у бедноты простодушной,
За то, что королевские уста лгали им, надругались над ними,
Народ, захвативший власть, не отомстил никому
            и дворянских голов не рубил:
Он презирал жестокость королей.

Но из его милосердия выросла лютая гибель,
            и дрожащие монархи приходят опять,
С ними их обычная свита: сборщик податей, поп, палач,
Тюремщик, вельможа, законник, солдат и шпион.
Но сзади всех, смотри, какой-то призрак крадется,
Неясный, как ночь, весь с головою укутан в бесконечную
            пунцовую ткань,
Не видно ни глаз, ни лица;
Только палец изогнутый, словно головка змеи,
Из багряных одежд появился и указует куда-то.

А в свежих могилах лежат окровавленные юноши,
И веревка виселицы туго натянута, и носятся пули
            князей, и победившие гады смеются,
Но все это приносит плоды, и эти плоды благодатны.

Эти трупы юношей,
Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца,
            пронзенные серым свинцом,
Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их
            невозможно убить.
Они живут, о короли, в других, таких же юных,
Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова
            восстать против вас,
Они были очищены смертью, умудрены, возвеличены ею.

В каждой могиле борца есть семя свободы, из этого
            семени вырастет новый посев,
Далеко разнесут его ветры, его вскормят дожди и снега.

Кого бы ни убили тираны, его душа никуда не исчезает,
Но невидимо парит над землею, шепчет, предупреждает,
            советует.

Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя
            до конца!
Что, этот дом заколочен? хозяин куда-то исчез?
Ничего, приготовьтесь для встречи, ждите его неустанно.
Он скоро вернется, вот уже спешат его гонцы.

Я сижу и смотрю на горести мира — я вижу позор,
            произвол и гнет,
Я вижу незримые слезы, я слышу рыдания юношей,
            которых мучает совесть, раскаянье в подлых
            поступках,
Я наблюдаю уродства жизни: вот матери, брошенные
            детьми, голодные, нищие, близкие к смерти,
Вот жены, чья жизнь исковеркана мужем, а вот
            вероломные соблазнители,
Я вижу все, что скрыто от взора, — страдания ревности
            и неразделенной любви, все тайные язвы людские,
Я вижу битвы, чуму, тиранию, я вижу замученных,
            брошенных в тюрьмы,
Я вижу голод на корабле — матросы бросают жребий,
            кого убить, чтоб спаслись остальные,
Я вижу высокомерье богатых, агонию нищих — рабочих,
            и негров, и всех, кто делит их жребий.
Да, все — и низость одних, и бесконечные муки
            других — я, сидя здесь, наблюдаю,
Я вижу, я слышу, и я молчу.

Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби!
В двери, в окна ворвитесь, как лихая ватага бойцов.
В церковь — гоните молящихся!
В школу — долой школяров, нечего им корпеть
            над учебниками,
Прочь от жены, новобрачный, не время тебе
            тешиться с женой,
И пусть пахарь забудет о мирном труде, не время пахать
            и собирать урожай,
Так бешено бьет барабан, так громко кричит труба!

Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби!
Над грохотом, над громыханьем колес.
Кто там готовит постели для идущих ко сну? Не спать
            никому в тех постелях,
Не торговать, торгаши, долой маклеров и барышников,
            не пора ли им наконец перестать?
Как? болтуны продолжают свою болтовню и певец
            собирается петь?
И встает адвокат на суде, чтобы изложить свое дело?
Греми же, барабанная дробь, кричи, надрывайся, труба!

Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби!
Не вступать в переговоры, не слушать увещаний,
Пронеситесь мимо трусов, пусть молятся и хнычут,
Пронеситесь мимо старца, что умоляет молодого,
Заглушите крик младенца и заклинанья матерей
И встряхните даже мертвых, что лежат сейчас на койках,
            ожидая похорон!
Так гремишь ты, беспощадный грозный барабан! так
            трубишь ты, громогласная труба!

Иди с поля, отец, — пришло, письмо от нашего Пита,
Из дома выйди, мать, — пришло письмо от любимого сына.

Сейчас осень,
Сейчас темная зелень деревьев, желтея, краснея,
Овевает прохладой и негой поселки Огайо, колеблясь
            от легкого ветра,
Созрели яблоки там в садах, виноград на шпалерах.
(Донесся ль до вас аромат виноградных гроздий
И запах гречихи, где пчелы недавно жужжали?)
А небо над всем так спокойно, прозрачно после дождя,
            с чудесными облаками;
И на земле все так спокойно, полно жизни и красоты —
            на ферме сейчас изобилье.

В полях тоже везде изобилье.
Иди же с поля, отец, иди, — ведь дочь тебя кличет,
И выйди скорее, мать, — выйди скорей на крыльцо.
Поспешно идет она, недоброе чуя, — дрожат ее ноги,
Спешит, волос не пригладив, чепца не поправив.

Открыла быстро конверт,
О, то не он писал, но подписано его имя!
Кто-то чужой писал за нашего сына… о несчастная мать!
В глазах у нее потемнело, прочла лишь отрывки фраз:
«Ранен пулей в грудь… кавалерийская стычка…
            отправлен в госпиталь…
Сейчас ему плохо, но скоро будет лучше».

Ах, теперь я только и вижу
Во всем изобильном Огайо с его городами и фермами
Одну эту мать со смертельно бледным лицом,
Опершуюся о косяк двери.
«Не горюй, милая мама! (взрослая дочь говорит, рыдая,
А сестры-подростки жмутся молча в испуге),
Ведь ты прочитала, что Питу скоро станет лучше».

Увы, бедный мальчик, ему не станет лучше (он уже
            не нуждается в этом, прямодушный и смелый),
Он умер в то время, как здесь стоят они перед домом, —
Единственный сын их умер.
Но матери нужно, чтоб стало лучше:
Она, исхудалая, в черном платье,
Днем не касаясь еды, а ночью в слезах просыпаясь,
Во мраке томится без сна с одним лишь страстным
            желаньем —
Уйти незаметно и тихо из жизни, исчезнуть и скрыться,
Чтобы вместе быть с любимым убитым сыном.