Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Суровой горною дорогой
К тебе не шел я, а летел.
Волнуем радостной тревогой,
Я жадно на тебя смотрел.
Над рябью вод носился ветер,
И птицы реяли над ней,
И тихо осеняли ветви
Красу Абхазии моей.
Манящее прохладной лаской,
Возникло ты давным-давно.
Но можно ль верить старым сказкам
О том, что здесь погребено?
Ужель и впрямь земля раскрылась
И поглотила пастуха?
Тут сказка в песню превратилась,
В дыханье моего стиха…
Шумели старые деревья,
Горели юные глаза,
Над снегом гор скалистых, древних
Сияла неба бирюза.
И озеро меж скал лежало
Подобьем синего цветка.
На берегу его немало
Приехавших издалека
Находит отдых. Смех искрится,
И речи дружные текут,
Всё удается здесь на Рице:
Слова и мысль, покой и труд.

От твоей отчизны милой
Не смогли тебя отвлечь.
Махаджиров гнали силой,
Но за них ты поднял меч.

День и ночь, не уставая,
Ты сражался за Апсны
И сынов родного края
Звал на выручку страны.

Пусть твою отчизну вскоре
Обездолил грозный рок
И с орлом своим в нагорье
Ты остался одинок,—

Но везде ты след оставил,
Цепи сбросил твой народ.
Ты навек себя прославил,
И страна твоя цветет.

Ты хлопотливо бродишь по двору
Или грустишь, лишась покоя, мама?
Ты в полдень, перед сном и поутру
Всё сына ждешь с тоскою, мама?

Счастливый, я обрел бы крепкий сон,
Когда бы знал, что ты здорова, мама,
И, если б весть принес мне почтальон,
Я ожил бы душою снова, мама.

О, знать бы, что сейчас, когда цветет
Весь мир, — проходишь ты по саду, мама,
Или спокойно полешь огород, —
Как сердце сына было б радо, мама!

Вот на струнах лежит твоя рука —
Под пальмой в жаркую погоду, мама,
Поешь ты… И видны издалека
Дымок и трубы парохода, мама.

Цела ли вишня посреди двора,
Где мы сидели каждый вечер, мама?
А кипарис близ дома? Всё ль с утра
С ним спорит говорливый ветер, мама?

Взгляни — с портрета в комнате моей
Твой сын по-прежнему смеется, мама…
Ты не горюй о нем и слез не лей —
С победой он к тебе вернется, мама!

Неустойчивый мартовский лед
Пешеходами изувечен.
Неожиданно вечер придет.
До усталости милый вечер.
Мы останемся наедине —
Я и зеркало. Понемногу
В нарастающей тишине
Я начну различать тревогу.
Поболтаем. Закрыта дверь.
И дороги неповторимы.
О дорогах: они теперь
Не всегда устремляются к Риму,
И о Риме, который, поверь,
Много проще и повторимее.
Но дороги ведут теперь
Либо к Риму, а либо от Рима.

Мы кончены. Мы отступили.
Пересчитаем раны и трофеи.
Мы пили водку, пили «ерофеич»,
Но настоящего вина не пили.
Авантюристы, мы искали подвиг,
Мечтатели, мы бредили боями,
А век велел — на выгребные ямы!
А век командовал: «В шеренгу по два!»
Мы отступили. И тогда кривая
Нас понесла наверх. И мы как надо
Приняли бой, лица не закрывая,
Лицом к лицу и не прося пощады.
Мы отступали медленно, но честно.
Мы били в лоб. Мы не стреляли сбоку.
Но камень бил, но резала осока,
Но злобою на нас несло из окон
И горечью нас обжигала песня.
Мы кончены. Мы понимаем сами,
Потомки викингов, преемники пиратов:
Честнейшие — мы были подлецами,
Смелейшие — мы были ренегаты.
Я понимаю всё. И я не спорю.
Высокий век идет высоким трактом.
Я говорю: «Да здравствует история!» —
И головою падаю под трактор.

Ночь пройдет по улицам
До нездешних улиц.
Как она сутулится —
Кофточка на стуле.
Стали тени прочными,
Сжали, окружая.
Спишь, моя нарочная,
Спишь, моя чужая.
Полночь ветер мимо вел,
Тишью запорошенный,
Спишь, моя любимая,
Спишь, моя хорошая.
Можно сердце выложить.
На! Чтоб стужу плавило!
Не было! Было же!
Не взяла — оставила.
Дым плывет по комнате,
Гарью темень полнит.
Полночь спросит: «Помните?»
Что ж, скажу, запомнил!
Всё запомнил накрепко,
Только зубы хрустнули.
В ванной, что ли, каплет так…
Тихо как, грустно как…
Грустным быть и гордым?
Боль менять на удаль?
Ночь идет по городу,
Длинная, трудная.

Косым,
            стремительным углом
И ветром, режущим глаза,
Переломившейся ветлой
На землю падала гроза.
И, громом возвестив весну,
Она звенела по траве,
С размаху вышибая дверь
В стремительность и крутизну.
И вниз. К обрыву. Под уклон.
К воде. К беседке из надежд,
Где столько вымокло одежд,
Надежд и песен утекло.
Далеко,
            может быть, в края,
Где девушка живет моя.
Но, сосен мирные ряды
Высокой силой раскачав,
Вдруг задохнулась
                                  и в кусты
Упала выводком галчат.
И люди вышли из квартир,
Устало высохла трава.
И снова тишь.
И снова мир,
Как равнодушье, как овал.
Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал!

Мы сами не заметили, как сразу
Сукном армейским начинался год,
Как на лету обугливалась фраза
И черствая романтика работ.
Когда кончается твое искусство,
Романтики падучая звезда,
По всем канонам письменно и устно
Тебе тоскою принято воздать.
Еще и строчки пахнут сукровицей,
Еще и вдохновляться нам дано,
Еще ночами нам, как прежде, снится
До осязанья явное Оно.
О, пафос дней, не ведавших причалов,
Когда, еще не выдумав судьбы,
Мы сами, не распутавшись в началах,
Вершили скоротечные суды!

Светлая моя звезда.
Боль моя старинная.
Гарь приносят поезда
Дальнюю, полынную.
От чужих твоих степей,
Где теперь начало
Всех начал моих и дней
И тоски причалы.
Сколько писем нес сентябрь,
Сколько ярких писем…
Ладно — раньше, но хотя б
Сейчас поторопиться.
В поле темень, в поле жуть —
Осень над Россией.
Поднимаюсь. Подхожу
К окнам темно-синим.
Темень. Глухо. Темень. Тишь.
Старая тревога.
Научи меня нести
Мужество в дороге.
Научи меня всегда
Цель видать сквозь дали.
Утоли, моя звезда,
Все мои печали.
Темень. Глухо.
Поезда
Гарь несут полынную.
Родина моя. Звезда.
Боль моя старинная.