Григорий Кошечкин - Военные приключения. Выпуск 2
— Ничего вам не обещаю, лейтенант. Но я постараюсь..
Провожая Тамарова до калитки, Ищенко напомнил ему о встрече в Горске и в конце заметил:
— А жена у вас красивая.
— Вы ей тоже понравились. Я на вас все телегу катил, а она защищала: такой милый, вежливый…
— Ну, теперь-то она обо мне наверняка другого мнения. Теперь я для нее, как и для вас до сегодняшнего вечера, враг, полосатый зверь… «Полосатый»… — Ищенко улыбнулся и распахнул калитку. — Ладно, разберемся на месте…
Они стояли под тем же тускло светившим стареньким фонарем. Было тихо, так тихо, что, казалось, в целом мире их сейчас только двое.
Ищенко загасил очередную сигарету и похлопал Тамарова по плечу:
— Не грустите, лейтенант! Пожелайте мне лучше ни пуха ни пера, а я от всей души пошлю вас к черту! — Засмеялся, крепко пожал Тамарову руку и быстро зашагал к особняку. Калитку он почему-то не закрыл, и Тамаров хорошо видел, как он поднялся на крыльцо, сбил с бурок снег, оглянулся на сад и скрылся за дверью. Вскоре на втором этаже зажегся свет. Тамаров понимал, что на этом его свидание с Ищенко кончилось, но где-то в глубине души, испытывая чувство неудовлетворенности от переполнявших его невысказанности и недоговоренности, надеялся на чудо. Ему казалось, что такое же чувство испытывает и Ищенко, что он сейчас передумает и вернется, чтобы продолжить разговор. И потому вглядывался в освещенные окна, пытался проникнуть за плотно задвинутые занавески. И только когда кто-то из охраны особняка закрыл калитку, медленно побрел к стоявшей за углом улицы машине.
А Ищенко, поднявшись к себе, сразу же стал разбирать постель. Встреча с Тамаровым конечно же не прошла для него бесследно, и чувство неудовлетворенности он тоже испытывал, но старался не придавать ему особого значения. Он знал, что завтра будет трудный день, перед которым надо хорошо выспаться…
В сущности оба они, и Тамаров, и Ищенко, не были до конца довольны беседой, потому что не были, да и не могли быть до конца откровенными. Ищенко, жалея Тамарова, не решился ему сказать, что освобождение его жены — не самое главное в операции, которую ему предстояло выполнить, что главное в ней — выяснить местонахождение банды Огульского и узнать, какой объект она избрала для нападения. Нет, он не обманывал Тамарова, когда обещал ему помочь в его неутешном горе, но сможет ли он освободить Галку, станет ли вообще ее освобождать — этого он обещать не мог, все должна была решить обстановка, ситуация на месте. Рисковать ради спасения его жены целью операции он просто не имел права. Тамаров же ждал от него этого обещания, без которого их встреча теряла всякий смысл, но сказать ему об этом прямо постеснялся, наступил себе, что называется, на горло, хотя скрыть своих душевных переживаний, естественно, не сумел. Ищенко это понял, без труда уловил, когда Тамаров рассказывал ему подробно о своей жене, и особенно почувствовал его переживания потом, когда они прощались, пожимая друг другу руки: рука Тамарова заметно дрожала…
Всю обратную дорогу до заставы Тамаров терзался сомнениями. Ему, с одной стороны, было досадно при мысли о том, что он не решился в разговоре с Ищенко на откровенность, не стал его по-человечески просить о помощи, а с другой, — вспоминая всю встречу, ругал себя за то, что не смог скрыть своего волнения, выглядел на фоне Ищенко безусым мальчишкой. Но он ошибался и в том и в другом, терзал себя напрасно. Ищенко оценил его стойкость и волю по достоинству. Он так и сказал начальству: «Выдержка у парня железная. Очень хочется ему помочь». Начальство, однако, отдав должное Тамарову, отступать от прежней установки не стало и ответило: «Только после выполнения основного задания и при благоприятной обстановке».
Тамаров вернулся на заставу поздно, думал, что уже не застанет капитана Орлова, но тот его ждал.
— Ну, как вам «ваш старый знакомый»? Произвел впечатление?
— Куда большее, чем тогда, в Горске, — с усталой улыбкой ответил Тамаров, потом, помолчав, добавил: — Как бы я хотел завтра быть рядом с ним…
— Понимаю, но это исключено. Будем надеяться на его опыт.
Тамаров хотел сказать, что одного опыта для такой сложной и опасной операции мало, что Ищенко надо помочь и что помощь эта ему понадобилась бы с первых его шагов навстречу банде, но сказать не решился, потому что не хотел выдать, обнажить подавлявшую все остальное, бившую в виски мысль о спасении Галки, тогда как именно «все остальное» и было главным в задании Ищенко. Он понял это еще при разговоре на даче, правильно оценил ситуацию, но согласиться с объективными доводами не мог, не было сил…
Капитан Орлов не хотел испытывать своего заместителя на прочность, однако чувствовал, что тот что-то недоговаривает, что встреча с Ищенко не успокоила его, а только обрекла на еще большие муки и страдания. В таком состоянии любой человек способен «наломать дров», а этого капитан Орлов допустить не имел права, поэтому, прежде чем отпустить Тамарова отдыхать, он сказал ему прямо и откровенно:
— Я знаю, Тамаров, о чем вы думаете. Вам хочется поскорее видеть жену живой и здоровой. Поверьте, нам всем этого тоже очень хочется. Но операция есть операция, и мы не можем отступать от намеченного плана. Отступить — значит сорвать операцию… Вам кажется, что мы уже сейчас могли бы помочь Ищенко. Ну, например, почему бы нам не подстраховать его, не пойти по его следу и не выйти прямо на банду большими силами? Но мы не можем этого сделать, потому что рискуем обнаружить себя уже в самом начале операции. А что это означает? Во-первых, мы подставим под удар самого Ищенко, а во-вторых, о нашем передвижении немедленно станет известно Огульскому, ведь бандиты наверняка держат под наблюдением всю местность, окружающую их основное логово. Сработает их так называемая связь по цепочке, банда переберется в другое место, а мы останемся «с носом», причем с двойным: не ликвидируем банду и не узнаем об объекте ее возможного нападения… Вот вам и ответ на тревожащий, как я догадываюсь, вас вопрос, почему нам нельзя торопиться. Выдержка, Тамаров, и еще раз выдержка — вот что от всех нас, и от вас в частности, сейчас требуется. Говорю это, понимая, как вам тяжело, и очень хочу, чтобы вы меня тоже поняли…
Капитан проводил Тамарова до его одинокой квартирки и с облегчением вздохнул, когда увидел на исхудавшем, почерневшем от горя лице своего молодого заместителя улыбку, в которой сквозь печаль, пусть неуверенно, робко, но пробивалась надежда. С надеждой человеку все-таки легче…
В полдень следующего дня, когда Петр Ищенко вышел на задание, на заставу с повинной явился Яремчук…
13Галка, хотя и заставила себя заснуть в ту первую ночь в банде, спала плохо, тревожно и утром скорее очнулась, чем пробудилась от сна. Тяжелая голова раскалывалась от боли, и Галка оценила предусмотрительность Яремчука, жадно, до дна осушила оставленную им на столе кружку уже остывшего, но крепкого, сладкого чая.
Она ожидала, что утро начнется для нее с допроса, готовилась к этому, заранее твердо решила ни о чем, что она уже успела узнать и понять на заставе, не говорить, но никакого допроса не было ни утром, ни днем. Создавалось впечатление, что о ней просто забыли, и только один Яремчук продолжал исправно навещать ее и с услужливой, исключающей какую-либо с ее стороны резкость улыбкой предлагал ей «поисты». И она ела, понимая, что голодовка не в ее пользу, потому что надо беречь силы, но ни в какие беседы, которые он пытался с ней завести, не вступала.
А вечером к ней с недвусмысленными намерениями ввалились два подвыпивших бандита, и она, содрогнувшись от ужаса, беспомощно прижалась к стене и со страхом ждала, когда они на нее набросятся, зная, что кричать бесполезно, что никто не поможет. Но подоспел Яремчук и в настоящем кулачном бою отстоял ее, вытолкнул бандитов за дверь, после чего она уже просто не могла относиться к нему, как прежде, с холодом и презрением. «В сущности, — рассуждала она, — он ведь ничего плохого за то время, пока я здесь, не сделал. И, наверное, не хотел делать, если так яростно за меня вступился». Еще испытывавшая страх, не остывшая от переживаний, она не пошла дальше этих рассуждений, не стала, да и, пожалуй, не могла вникать в подоплеку происшедшего, лишь благодарила судьбу и Яремчука за спасение. А ему только этого от нее и было надо. В этом и состоял смысл разыгранной с ней инсценировки, автором которой конечно же был сам Огульский…
Дальнейшие события развивались столь же стремительно, сколь и пагубно для Галки, причем ход им под влиянием обстоятельств, находясь под впечатлением от случившегося, дала она сама.
Придя немного в себя, Галка потребовала встречи с главарем банды. Возмущенная, она хотела застраховать себя от повторения подобного инцидента. Но Яремчук сказал, что Огульского до утра не будет в бункере, и тут же добавил с грустью в голосе:
