Федор Тютчев - Том 3. Публицистические произведения
Церковь / Религия
Нужно подчеркнуть, что в прежних переводах приходится сталкиваться со взаимной подменой таких понятий, как «империя», «держава», «государство», «правительство», «страна», «религия», «вера», «церковь». Подобные неточности и несоответствия также устранялись в процессе работы над новыми переводами.
В настоящем томе ст. Тютчева (на фр. яз.) печатаются по Изд. СПб., 1886. Сравнение фр. текстов этого изд. с первыми прижизненными публикациями выявляет разнобой прописных букв, которые поэт зачастую использует для выделения важных понятий («Christianisme» — «Христианство», «Eglise» — «Церковь», «Empire» — «Империя», «Pouvoir» — «Власть», «Histoire» — «История», «Révolution» — «Революция», «Papauté» — «Папство», «Protestantisme» — «Протестантизм» и т. п.). Однако подобные понятия не только в разных статьях, но и в пределах одного текста могут обозначаться и с прописной, и со строчной буквы (например, «Католическая Церковь» — «католическая Церковь» или «Православная Церковь» — «православная Церковь») не только в зависимости от их контекстуальной обобщенности или, напротив, конкретности, но и в результате влияния традиций французской орфографии или возможной невнимательности автора (особенно в черновых материалах). К тому же Тютчев не исправлял описки, пропуски слов своей главной переписчицы (жены Эрнестины Федоровны), не следил за подготовкой произведений к публикации, предоставляя свободу тем, кто работал с ними. Об этом свидетельствует, например, признание К. Пфеффеля (в письме к Эрн. Ф. Тютчевой), вносившего изменения в текст первой публикации «Римского вопроса»: «Я исправил несколько описок, не замеченных в горячке диктовки ни Тютчевым, ни вами. Вы увидите также несколько небольших изменений в пунктуации и пропуск одного места, которое показалось мне не совсем ясным и изъятие которого отнюдь не вредит связности мыслей» (ЛН-2. С. 239). В ответном письме от 19/31 января 1850 г. Эрн. Ф. Тютчева благодарила за поправки в статье и соглашалась: «Несомненно, в ней многое нужно было почистить и отшлифовать, поскольку стиль и пунктуация были полностью предоставлены на мое усмотрение, к тому же и орфография требовала внимательного контроля…» (там же. С. 242). Таким образом, необходимо иметь в виду сознательные или невольные изменения в обозначении прописных и строчных букв, вносимые переписчиками и редакторами в процессе подготовки рукописей к печати, их последующих изданий и переизданий. Наиболее выразительные примеры подобных изменений и разночтений между первыми публикациями и Изд. СПб., 1886 отмечены в комментариях. Как правило, переводчик в работе над переводами для настоящего тома следовал тому написанию заглавных букв, которое имеется в переводимом тексте, одновременно принимая во внимание сохранившиеся автографы ст. «Россия и Германия» и трактата «Россия и Запад».
2А. С. Пушкин подчеркивал, что поэта дóлжно судить по законам его собственного творчества. То же самое можно отнести и к мыслителю, каковым в своей публицистике является Тютчев, неповторимо и органично сочетающий в ней «злободневное» и «непреходящее», оценивающий острые проблемы современности sub speciae aeternitatis (под знаком вечности — лат.), в контексте первооснов человеческого бытия и «исполинского размаха» мировой истории. По словам И. С. Аксакова, «Откровение Божие в истории ‹…› всегда могущественно приковывало к себе его умственные взоры» (Биогр. С. 45). В историософской системе поэта мир относительного (государственного, общественного или идеологического) подчинен миру абсолютного (религиозного), а христианская метафизика определяет духовно-нравственную антропологию, от которой, в свою очередь, зависит подлинное содержание социально-политической деятельности. Одна из задач предлагаемых вниманию читателя комментариев заключается в том, чтобы выявить эту иерархическую причинно-следственную связь, без соотношения с которой его идейно-философская публицистика предстает в укороченном виде и лишается полномасштабной, «длинной» логики, главные и второстепенные уровни в ней меняются местами, а из ее целостного состава и уходящего за обозримые пределы горизонта вытягиваются, отделяются и абсолютизируются этатистские или этнические, панславистские или экспансионистские или какие-нибудь иные «нити».
Сжатая и тезисная тютчевская мысль носит своеобразный, двуплановый характер, совмещает «современные» и «вечные» аспекты, как бы постоянно отсылает к имеющейся в ее подтексте и контексте основе. Следовательно, еще одна задача комментатора состоит в том, чтобы «разжать» и раскрыть эту мысль, показать конкретное содержание лишь называемых в ней текущих событий и исторических явлений, рассмотреть скрывающийся за теми и другими духовно-нравственный смысл и подразумеваемые более глубокие корни и грядущие перспективы. Особо расширенного комментария требуют «наброски» и «конспекты» к трактату «Россия и Запад», восстановление и анализ лишь намеченного, но неразвитого содержания которых необходимы для адекватного восприятия и понимания заявленных в них тем и поставленных проблем.
Все восемь текстов, включенных в том, печатаются в хронологическом порядке и вместе с тем «перекликаются» друг с другом и могут быть сгруппированы возле историософского центра — незавершенного трактата «Россия и Запад» (автор рассматривал ст. «Россия и Революция» и «Римский вопрос» как его главы), предварительное знакомство с которым дает свою пользу для более адекватного понимания внутреннего единства остальных материалов. В комментариях к трактату дана панорама оценок публицистики Тютчева, а также представлены этапы и последовательность его историософской логики и ее конкретных приложений, что необходимо для целостного восприятия ценностной структуры и многоуровневого содержания его произведений.
Темы будущих политических статей и исторических раздумий поэта просматривались уже в таких его ранних стихотворениях, как «Урания» (1820), «К оде Пушкина на Вольность» (1820), «14-ое декабря 1825» (1826), «Олегов щит» (1829), «Как дочь родную на закланье…» (1831), а в более поздних стихотворениях заняли большое и самостоятельное место.
Особое внимание уделено в коммент. ключевым понятиям тютчевской историософии («христианство», «империя», «самодержавие», «церковь», «православие», «католицизм», «протестантизм», «революция», «славянство», «народ» и др.), для чего привлекаются разнообразные источники и исследовательская литература, а также таким явлениям, как «наполеонизм», «панславизм» или «русофобия», которые в отсутствие широкой документальной основы и необходимого контекста становятся предметом не только превратного истолкования публицистики поэта, но и позднейших, вплоть до настоящего времени, «геополитических» или идеологических спекуляций. Примером здесь может служить книга А. де Кюстина «Россия в 1839 году», против которой многие современники и последующие читатели публицистических сочинений Тютчева считали направленной его ст. «Россия и Германия». Так, Б. Л. Модзалевский полагал, что он написал «по поводу книги Кюстина целую брошюру» (РС. 1899. № 10. С. 195), а В. Я. Брюсов — уже не по поводу, а прямо «против Кюстина» (Изд. Маркса. С. 15). М. А. Маслин во вступительной заметке к публикации «России и Германии» повторяет приведенные мнения и дополняет: «Эта книга французского путешественника стала впоследствии синонимом неприязненных и недостоверных суждений о России» (Русская идея. М., 1992. С. 91). И хотя проблематика «России и Германии» шире дискуссии с книгой французского путешественника, обстоятельства этого спора имеют принципиальное значение в самых разных отношениях и потому подробно освещаются в комментариях.
Еще один комментаторский пласт затрагивает генетическую и типологическую связь (на нее указывал ряд мыслителей и исследователей) разных граней публицистического творчества Тютчева с историко-культурным контекстом, с высшими достижениями русской литературы и философии, с мыслями А. С. Пушкина или Ф. М. Достоевского, А. С. Хомякова или В. С. Соловьева. «Родственным Хомякову по своим устремлениям» считал поэта Л. П. Карсавин (Карсавин Л. П. А. С. Хомяков // Карсавин Л. П. Малые соч. СПб., 1994. С. 369). По другому мнению, «та самая политическая мудрость, которую упорно разрабатывал мало талантливый Погодин, которая нашла свое выражение в “Выбранных местах из переписки с друзьями” Гоголя и в политических стихах и статьях Тютчева, та же самая мудрость расцвела в философии Леонтьева» (Козловский Л. С. Мечты о Царьграде. II. Константин Леонтьев // Голос минувшего. 1915. № 11. С. 46). Современный историк полагает, что поэт «во многом приближается к Достоевскому, с его сложной системой философских и политических взглядов, окрашенных сильным консервативным оттенком» (Черепнин Л. В. Исторические взгляды классиков русской литературы. М., 1968. С. 184). А Н. А. Бердяев заключает: «У Тютчева было целое обоснование теократического учения, которое по грандиозности напоминает теократическое учение Владимира Соловьева» (Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 116). Современный философ подчеркивает: «Как социальный мыслитель Тютчев формировался под влиянием славянофилов, особенно И. Киреевского и А. Хомякова ‹…› Многое сближает взгляды Тютчева с мировоззрением славянофилов. Например, признание определяющей роли религии в духовном складе каждого народа и православия как главной отличительной черты самобытности русской культуры» (Русская идея. М., 1992. С. 91).
