Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Едва Хайдар-чокки
рассказ начнет о прошлом,
из глаз бежит слеза,
взлетает к небу вздох.
Как будто он опять
придавлен тяжкой ношей…
Как стар он, наш Хайдар!
Как стан его иссох!

Седую бороду
сожмет рукой сухою,
воспоминания
сзывая в тесный круг.
Он трогает кобыз сердец,
и повесть
течет, мудра, проста.
Ее послушай, друг:

«Подобен морю мир,
а голова людская
подобна валуну
на берегу морском.
Шумит волна, валун тот обтекая,
бежит вода, а камень, изнывая
от жажды, сух,
как горя горький ком.
В те годы я имел
лишь черствую лепешку.
Крутые жернова
попреков и обид
давили грудь мою.
Захлебываясь кровью,
подобен был я
пойманному
соловью.

Тот золотистый луг
на берегу зеленом —
в нем жизнь моя
и молодость моя.
Там солнце спину жгло,
мороз там жег лицо нам,
водой нас обделяла там
скупая Сырдарья.

Коль крепки у тебя
и бодры ноги,
поднимемся на холм,
к тому вон рубежу.
Я с этого холма,
что было в прошлом,
тебе как на ладони
покажу.

То поле видишь? Там
я исполу лет сорок
работал, как верблюд,
ютился в шалаше,
мечтал хоть день быть сытым,
ждал удачи,
а счастье всё не шло,
застыло на меже.

Смотри — вон хауз там,
а вон супа под тенью
разросшегося вширь
карагача.
Был то приют
отчаянья и горя,
на той супе
свила гнездо печаль.

Здесь дом стоял,
построенный на диво.
Раскинут сад —
не сад, а сущий рай.
В нем яблони цвели,
урюк и сливы.
Плодами разными богат
родимый край.

Да не богат он был
счастливой долей
для тех, кто беден и кто смелым
слыл.
Сосед Акбар-амин,
богач известный,
владельцем сада
и арыка был.

Для нас земля жестка,
а небеса жестоки, —
к амину, что ни день,
за помощью идем,
чтоб голод утолить —
щепотку чаю
и горсть муки
под урожай берем.
На черном небе доли человечьей
не видно было ни одной звезды.
Тогда,
отчаявшись смягчить амина,
решили в город обратиться мы.

Ты видишь хауз тот
и ту супу под тенью
карагача
и розовых кустов?
Знай, то гнездо
отчаянья и горя,
там вывела беда
своих птенцов.
Был день весны.
Рассвет росист и мягок.
На листьях влажных
бисер чистых слез.
„Собраться у супы!“ —
велел безусый,
что в осень за амином
счеты нес.

Покорно собрались.
Покрыта
была супа просторная ковром.
Какой-то старец,
утонув в подушках,
разглаживал усов
густое серебро.
Он что-то под нос
бормотал, считая.
Чалма его —
что аиста гнездо.
Он был святее самого Хидыра.
Халат его
блистал, сиял звездой.
Мы подошли
и приложили руки
к сведенным голодом,
запавшим животам.
Склонились, как велит приличье,
сказали неизбежное:
„Салам“.

Старик — судья.
Амин сидел с ним рядом.
Писец, мирза,
потрепанный на вид,
держал перо,
читал тетрадь большую,
вновь повторял
поток былых обид.

„О непокорные! —
судья промолвил гневно. —
Вы неспособны милости понять.
Добра не помнит
разве лишь собака,
а вам пора
добро амина знать.
Вы жаловаться вздумали?
Вы что же,
бесстыжими
глазами запаслись?
Или, забыв
святой закон Корана,
вы с подлыми гяурами сошлись?“

Как против сильных
будешь защищаться?
Мы с тем судьей,
бороться не могли.
И суд, начавшись
окриком суровым,
был кончен полной
описью земли.

Перо мирзы
проворно заскрипело.
Слова тяжелые
ложились в ленты строк.
В глазах амина,
будто бы печальных,
горела радость,
искрился восторг.

Так наши мазанки, земля
согласно акту
к амину перешли —
в счет сделанных им „благ“.
Гневны зрачки судьи,
они — печаль насилья,
и медную печать
судья кладет на акт.
О, если бы амин
взял дочь мою, обидой
и то б не так
вскипел, наверно, я!
И если бы втоптал
он в грязь лицо Хидыра,
всё ж не унизилась бы так
душа моя…

На той земле
я с той поры лет сорок
жил как батрак
Акбар-амина.
Так
посевы и дома
ушли в его владенья…
Вот
то,
что дал нам первый акт».

Едва Хайдар-чокки
начнет рассказ о новом,
усы вздымает смех,
дрожит от счастья голос,
подобно льву, он смел.
Смеется каждый волос
в курчавой бороде.
Как он помолодел!
Его лицо
ласкает ветер свежий,
а он стоит,
что тополь на ветру,
и начинает
радостную повесть
веселым голосом,
подобным пенью струн.

«Наш мир — как сад,
а голова людская
там самый ценный плод.
И что ни день,
дожди побед нам жажду утоляют,
и в каждом облачке
мы видим счастья тень.

Тот золотистый луг
на склоне горном —
в нем жизнь моя
и родина моя.
Там нежный ветер,
что ни утро, веет
и влагу на поля
приносит Сырдарья.
Там дом стоит,
построенный на диво.
Плодовый сад раскинут —
сущий рай.
Там яблони цветут,
гранат и слива.
Плодами разными богат
колхозный край.

Вон зданий ряд
воздвигнутых недавно,
как улица, гляди,
пряма и широка!
Вон школа,
почта,
банк,
больница
и клуб наш —
гордость кишлака.
На запад до реки
легла земля колхоза,
раскинулась к востоку
до хребтов.
А вон тот хауз
и супа, с которой
осыпала нас жизнь
дождем цветов.

На той супе
нам новый акт вручили
на вечное владение
землей.
Всё наше здесь:
вода, поля и солнце —
зажиточной теперь
живем семьей».

Хайдар-чокки,
забывши про усталость,
спешит о счастье новом
рассказать.
Он улыбается,
его волнует радость,
и, точно звезды,
светятся глаза.

И точно хлопок
борода седая,
и губы —
как тюльпана лепестки.
«Для счастья мы живем,
работаем для счастья,
и счастливы юнцы и старики.

В том акте, что нам дан
на землю и на счастье,
Союза ССР легла печать.
Печать любви,
добытая с боями,
нам право давшая
сначала жизнь начать.

Печатью этой
вражеские души
прихлопнуты
и силы лишены.
Печатью этой
право и свобода
для всех, кто трудится,
навек закреплены.
Земля родная,
милая Отчизна,
для нас она —
как тело и душа.
Коварный враг,
что посягнет на край наш,
костьми поляжет,
сгинет, не дыша…»
Умолк Хайдар.
Два мира перед нами
возникли вдруг:
один был злобен,
мрачен,
пуст;
другой — как музыка,
ласкающая душу,
не знал, что значит
нищета и грусть.
Два акта этих
я сравнить хотел бы.
Был первый
как оковы на ногах,
второй — как меч,
сбивающий оковы,
сверкнул —
и счастье
вспыхнуло в сердцах.

Гори, звезда
свободы и величья!
Жизнь, расцветай,
победна и нова!
Мы знаем,
что старик Хайдар
имеет
и в восемьдесят лет
на молодость права.