Дмитрий Кедрин - Избранные произведения

Полон кровью рот мой черный,
Давит глотку потный страх,
Режет грудь мой конь упорный
О колючки на буграх.

А тропа — то ров, то кочка,
То долина, то овраг…
Ну и гонка, ну и ночка…
Грянет выстрел — будет точка,
Дремлет мир — не дремлет враг.

На деревне у молодки
Лебедь — белая кровать.
Не любить, не пить мне водки
На деревне у молодки,
О плетень сапог не рвать
И коней не воровать.

Старый конь мой, конь мой верный,
Ой, как громок топот мерный:
В буераках гнут вдали
Вражьи кони — ковыли.

Как орел, летит братишка,
Не гляди в глаза, луна.
Грянет выстрел — будет крышка,
Грянет выстрел — кончен Тришка.
Ветер глух. Бледна луна.
Кровь журчит о стремена.

Дрогнул конь, и ветра рокот
Тонет в травах на буграх.
Конь упал, и громче топот,
Мгла черней, и крепче страх.

Ветер крутит елей кроны,
Треплет черные стога,
Эй, наган, верти патроны,
Прямо в грудь гляди, наган.

И летят на труп вороны,
Как гуляки в балаган.

Мой хмурый мост угрюмого Днепровья,
Тебя я долго-долго не встречал.
У города, опоенного кровью,
Легла твоя гранитная печаль.

Я не вернусь… А ты не передвинешь
На этот север хмурые быки.
Ты сторожишь в моей родной долине
Глухую гладь моей большой реки.

Я многое забыл. Но всё же память,
Которая дрожит, как утренний туман,—
Навеки уплыла над хмурыми домами
На дальний юг, на голубой лиман.

Я помню дни. Они легли, как глыбы, —
Глухие дни у баррикад врага.
И ты вздохнул. И этот вздох могли бы ль
Не повторить родные берега?

Звезда взошла и уплыла над далью,
Волна журчит и плещет у борта.
Но этот вздох, перезвучавший сталью,
Еще дрожит у колоннад моста.

Она легла, земная грусть гранита,
Она легла и не могла не лечь
На твой бетон, на каменные плиты,
На сталь и ржавь твоих гранитных плеч.

А глубь всплыла и прилегла сердито,
К твоим быкам прильнула, как сестра.
Прилег и ты, и ты умолк, забытый,
Старел и стыл на черном дне Днепра.

Прошли года, и города замолкли,
Гремя и строясь в новые полки.
А ты мечтал на грязном дне реки,
Как ветеран, — тебе не в этот полк ли?

И шаг времен тебя швырнул на знамя:
«Тебя, мол, брат, недостает в борьбе!»
И как во мне, в других воскресла память
О дорогом, о каменном тебе.

И вот пришли, перевернули трапы,
Дымки горнов струили серебро,
А ты напряг свои стальные лапы
И вновь проплыл над голубым Днепром.

Здорово, мост, калека Заднепровья!..
Тебе привет от заводских ребят…
Прошли года. Но ты расцвел здоровьем,
И живы те, кто выручил тебя.

«В туманном поле долог путь
И ноша не легка.
Пора, приятель, отдохнуть
В тепле, у камелька.
Ваш благородный конь храпит,
Едва жует зерно,
В моих подвалах мирно спит
Трехпробное вино».

«Благодарю. Тепла земля,
Прохладен мрак равнин,
Дорога в город короля
Свободна, гражданин?»

«Мой молодой горячий друг,
Река размыла грунт,
В стране, на восемь миль вокруг,
Идет голодный бунт.
Но нам, приятель, всё равно:
Народ бурлит — и пусть.
Игра монахов в домино
Рассеет нашу грусть».

«Вы говорите, что народ
Идет войной на трон?
Пешком, на лодке или вброд
Я буду там, где он.
Прохладны мирные поля,
В равнинах мгла и лень!
Но этот день для короля,
Пожалуй, судный день».

«Но лодки, друг мой, у реки
Лежат без якорей,
И королевские стрелки
Разбили бунтарей.
Вы — храбрецы, но крепок трон,
Бурливые умы.
И так же громок крик ворон
Над кровлями тюрьмы.
Бродя во мгле, среди долин,
На вас луна глядит,
Войдите, и угрюмый сплин
Малага победит».

«Благодарю, но, право, мы —
Питомцы двух дорог.
Я выбираю дверь тюрьмы,
Вам ближе — ваш порог.
Судьбу мятежников деля,
Я погоню коня…
Надеюсь — плаха короля
Готова для меня».

«Смотри, дитя, в мои глаза,
Не прячь в руках лица.
Поверь, дитя: глазам ксендза
Открыты все сердца.

Твоя душа грехом полна,
Сама в огонь летит.
Пожертвуй церкви литр вина —
И бог тебя простит».

«Но я, греховный сок любя,
Когда пришла зима —
Грехи хранила для тебя,
А ром пила сама.

С любимым, лежа на боку,
Мы полоскали рты…»

«Так расскажи духовнику,
В чем согрешила ты?»

«Дебат у моего стола
Религию шатал.
Мои греховные дела
Гремят на весь квартал».

«Проступок первый не таков,
Чтоб драть по десять шкур:
У Рима много дураков
И слишком много дур.

Но сколько было и когда
Любовников твоих?
Как целовала и куда
Ты целовала их?»

«С тех пор как ты лишен стыда,
Их было ровно сто.
Я целовала их туда,
Куда тебя — никто».

«От поцелуев и вина
До ада путь прямой.
Послушай, панна, ты должна
Прийти ко мне домой!

Мы дома так поговорим,
Что будет стул трещать,
И помни, что Высокий Рим
Мне дал права прощать».

«Я помолюсь моим святым
И мессу закажу,
Назначу пост, но к холостым
Мужчинам не хожу».

«Тогда прощай. Я очень рад
Молитвам и постам,
Ведь ты стремишься прямо в ад
И, верно, будешь там.

Но я божницу уберу,
Молясь, зажгу свечу…»

«Пусти, старик, мою икру,
Я, право, закричу!..»

«Молчи, господь тебя прости
Своим святым крестом!..»

«Ты… прежде… губы отпусти,
А уж грехи — потом!»

Разрушенный дом привлекает меня:
Он так интересен,
Но чуточку страшен:
Мерцают, холодную важность храня,
Пустые глаза недостроенных башен,
Под старой подошвой —
Рыдающий шлак,
И эхо шагов приближается к стону.

Покойной разрухи веселый кулак —
Как в бубен —
Стучал по глухому бетону.
При ласковом ветре обои шуршат
Губами старухи у мужьего гроба.
Седых пауков и голодных мышат
Пустых погребов приютила утроба.
Недавно
С похмелья идущая в суд
Ночная шпана на углах продавала
По тыще рублей за ржавеющий пуд —
Железный костяк недобитого зала.

Тут голод плясал карманьолу свою,
А мы подпевали и плакали сами…
Бревно за бревном — в деревянном строю
У каменных изб обернулись лесами.
И нынче,
Я слышу,
Стучат молотки
В подвалах —
В столице мышиного царства:
Гранитный больной принимает глотки
Открытого доктором нэпом лекарства.
И если из каждой знакомой дыры
Глядела печаль,
Обагренная кровью,
То в ведрах своих принесли маляры
Румянец покраски в подарок здоровью.
Пусть мертвые — нет,
Но больные встают.
Недаром сверкает пила,
И теплее
Работают руки, а губы поют
О сделанном день изо дня веселее.

Испачканный каменщик,
Пой и стучи!
Под песню работать — куда интересней,
Давай-ка, пока подвезут кирпичи,
Товарищей вместе побалуем песней.
А завтра, быть может, и нас, пареньков,
Припомнят в одном многотысячном счете:
Тебя — за известку, что тверже веков,
Меня — за стихи
О хорошей работе.