Омар Хайям - Рубаи. Полное собрание

Служило верою и правдой сердце мне.
Усталое взбодрить бы надо сердце мне.
И подал друг вчера живительную чашу.
«Не пью». Но он сказал: «Порадуй сердце мне!»

В усладу никогда хмельного не вкушу,
Пока и скорбного, и злого не вкушу
В солонку друга хлеб я не макну, коль прежде
Из печени своей жаркого не вкушу.

С восходом солнца день в наш спящий дом заходит
И снизу доверху его с огнем обходит.
С восходом солнца день ворует жизнь у нас:
По всем ухваткам вор, коль с фонарем приходит.

Рукою — пиалу, другою — на Коран.
То благостен и трезв, то нечестив и пьян…
Сияет бирюзой роскошный балаган
Полубезбожников и полумусульман.

Трудам ученого цена невелика.
Увы! Доишь козла и хочешь молока?
Халат невежества взирает свысока,
За весь твой ум не даст и дольки чеснока.

Старинной дружбы храм раздором осквернен.
Я другу доверял. Сегодня предал он.
Осталось только встать, покинуть это место,
Потом, уж издали, отвесить всем поклон.

Я сам — порочное, должно быть, существо:
Не в силах видеть я порочных — никого.
Настолько мерзкою мне кажется эпоха,
Что хочется сбежать из века своего.

Понятно, ты чужой среди ослиных стад,
Про знание твое прознают — не простят.
Хотя б однажды в год водою напоили!..
Зато сто раз на дню слезами опоят.

Я с нынешнего дня с наукой не знаком!
Седобородые, туда, где пьют, пойдем!
До мерки «семьдесят» наполнился мой кубок;
Боюсь откладывать пирушку на потом.

От глубины Земли до высшей из планет
Загадкам Бытия сумел найти ответ,
Сплетенья всех причин извлек на белый свет,
Расплел я все узлы, но узел Смерти — нет.

Покрова с вечных тайн ни ты не снял, ни я:
Неясным письменам ни ты не внял, ни я.
Гадаем мы с тобой о скрытом за покровом…
Но упади покров — ни ты б не встал, ни я.

В науке странствуя, порой менял я взгляд,
В утрате цельного пути я виноват.
Такой диковинке любой зевака рад:
У однорукого в сто рукавов халат.

Вращения небес не разгадал я, нет.
Ни крохи из того, о чем мечтал я, нет.
И вот свои труды проглядываю с болью:
Постигшим этот мир за век не стал я, нет.

Наукой с Мудростью я очарован был,
В их тайны проникал, их образы лепил…
Но Мудрость — муторна, Наука — недотрога.
Как только их познал, обеих невзлюбил.

Кто жемчуга идей сверлили так и сяк
И про любой пустяк шумели: «Божий знак!» —
Начала нити тайн они не отыскали.
Потешили зевак. А там и дух иссяк.

Глазели в небеса, болтали так и сяк;
Жемчужины наук сверлил любой простак —
И попадал впросак, толкуя тайны неба.
Потешили зевак. А там и дух иссяк.

Ушли!.. И век вослед клянет нас, возмущен:
Мол, хоть бы перл из ста был нами досверлен!
Увы! Не только сто — сто тысяч откровений
Вдолбили бы глупцу, когда бы слышал он.

Каких мыслителей века смели, саки!
Все спят во прахе грез, вон в той пыли, саки.
А все их мудрости, — испей вина и слушай, —
Вчерашним ветерком шумят вдали, саки.

Поройся в памяти: еще хранит меня?..
Никто от слез, как ты, не оградит меня.
Саки! Уж коль и ты не снимешь боль, то кто же
В стране, куда уйду, развеселит меня?

Был кислым виноград, стал сладким. Но поди ж,
Чем горечь винную разумно объяснишь?
Коль дерево в лесу срубили сделать лютню,
К чему про флейту речь — про плачущий камыш?

О сердце! Истина, и та — словечко, звук;
Тем более нужда не стоит наших мук.
Коль тело мучит рок, вином залей недуг:
Разбитое судьбой не воскресишь, мой друг.

Я к розам и к вину без устали спешил,
Запущенностью дел я всех вокруг смешил.
Мне надо было бы искать иные цели…
До них я не дошел. Верней, не заслужил.

Безволье пред Творцом пресечь бы — ну никак;
Из ханжества народ извлечь бы — ну никак.
Уж и хитрили мы, и к разуму взывали:
Осиливая рок, налечь бы!.. Ну никак!

Ученьем этим мир поправил бы дела,
Вседневным праздником тогда бы жизнь была,
И каждый человек своей достиг бы цели
И заявил бы: «Нет!» — безумной власти зла.

Я сердцем изнемог. Скорей вина сюда:
Проворно, будто ртуть, из рук бегут года.
Встань! «Счастье наяву» нам снится, как всегда,
А «пламя юности», пойми, мой друг, — вода.

Уж раз меня сюда буквально за грудки
Да и погонят прочь желанью вопреки,
Встань, опояшься и проворным будь, саки:
Начну смывать вином пласты земной тоски.

Доколе маяться в притоне воровском,
Где так бессмысленно плетутся день за днем?
Неси вина! Скорей! — Пока остаток жизни
Никто не умыкнул, прельстившись кошельком.

Саки! Вокруг меня, в груди ли — пустота?
В лесу, где прежде львы бродили, — пустота.
Ты что ни ночь бутыль обмахивал от пены.
Мы наконец пришли!.. В бутыли — пустота.

Я много по горам да по степям кружил;
Не ублажил судьбу, достатка не нажил.
Я вдоволь бедовал и лишь одним доволен:
Жил худо, бедно жил, но — худо-бедно — жил!

Я много по горам да по степям кружил,
Я из конца в конец по всей земле спешил —
И никогда никто навстречу не попался.
(Обратно нет пути, коль путь не завершил.)

Саки! Истлею здесь скорей, чем под землей.
Легко покойникам: доступен им покой.
А я кровавых слез чуть отстираю пятна,
Слезами новыми подол запятнан мой.

Народы, что нашли, сойдя в приют смиренный,
Забвение невзгод и нищеты презренной,
Со Смертью шепчутся: «Как жалко, жалко всех,
Кому в грядущее брести по жизни бренной!»

Саки! Один бы вздох над кубком Бытия,
Один счастливый вздох, и успокоюсь я.
Мгновенье радости дороже всех соблазнов:
Надежда никогда не сбудется ничья.

Пусть я разоблачен, толпа кругом права,
Не думай, что меня расстроила молва.
Забудутся дела, забудутся слова,
Едва моя во прах склонится голова.

Оковы рабские не снял я до сих пор.
Ни мига радости не знал я до сих пор.
Уроки мне судьба втолковывала долго,
Но только мастером не стал я до сих пор.

Душе среди наук опоры все же нет:
Ученые кругом — людей, похоже, нет.
Наполни кубок мой, чтоб я немного ожил:
Пути отсюда мне сегодня тоже нет.

Друзей сомнительных, я болтунов дичусь,
Со стоном собственным беседовать учусь.
Сегодня, чувствую, в последний раз рыдаю:
Навек отплáчусь ли — иль веком отплачу́сь.

Как, небо, ни кружись, все горше тьма во мне;
Оковы можешь снять: моя тюрьма во мне.
На недостойного глупца взглянуть не хочешь?
Достоин взгляда я, раз нет ума во мне.

Я знаю, небосвод, мой добрый опекун:
Смерть — камень, жизнь — стекло, а ты — палач и лгун.
До мерки «семьдесят» наполнится мой кубок,
Ты выхватишь его и ахнешь об валун.

Из кабака Судьбы, где одуревший люд
Решил мне учинить позорный самосуд,
Сбегу наружу я — внезапно, прежде смерти!..
Неужто хватятся и догонять начнут?

По жизни уж едва бредет душа моя,
Хоть самый ровный путь старался выбрать я.
Хотел бы загодя узнать кошмары ада?
Ад — это подлецы, пролезшие в друзья.

Вновь зеркало небес подстроило мне тут
Судьбой науськанных подонков самосуд!
Лицо — пыланьем слез наполненная чаша,
А сердце — кровью лет наполненный сосуд.

О, если б дотемна ночлег найти тебе,
А лучше б увидать конец пути тебе…
О, если б из земли, как трáвы, отоспавшись,
Сто тысяч лет спустя опять взойти тебе!..

Однажды прежние места искать начнешь,
Надеждой прежнею себя ласкать начнешь
На встречу с юностью, с минувшими друзьями.
«Найдем! Ведь ждут они!» — ты сердцу лгать начнешь.

Здесь насадивших сад — их никого уж нет;
Здесь возводивших дом — ни одного уж нет…
«А где же их сосед, когда-то мне знакомый?» —
«Жить долго приказал: ведь и его уж нет».

Хоть раз мои труды губить не стало б небо,
Свое сочувствие хоть раз явило мне бы!..
Лишь только в забытьи счастливый вздох издам,
Как распахнется дверь — всем бедам на потребу!

Пришедший в этот мир, в сомнительный притон,
Успей хоть захмелеть, пока не разорен,
Пылание невзгод залить вином: на гостя
Землей обрушится, задушит ветром он.

Не мучай сердце, брось, не то тебе в укор
Шепнет оно в тоске: «Господь! До коих пор?..»
Богатство и красу не полагай защитой:
Одно утащит вор, другую — злая хворь.

Хоть сладостна, хоть зла, а жизнь уйти должна.
То Нишапур, то Балх, вот чаша и полна.
Так пей! И после нас чередоваться будут
То оскудевший серп, то полная луна.

Откупори бутыль и алой чистоты
Плесни, а то вокруг так мало чистоты.
Пожалуюсь вину: устал я убеждаться,
Что в остальных друзьях не стало чистоты.

Не я храню, не я пинаю черепки…
Предпочитаю хмель на берегу реки.
Не стать огнем, коль все чадят, как угольки,
И красотой — среди уродства… Пустяки.

Во цвет багрянника вина неси, саки.
Иду я к пропасти, скорей спаси, саки!
Освободи меня, лей столько, чтоб забыл я
Судьбой навязанный печальный путь, саки.

Я грешен, я в огне таком, что дыма нет,
Спасения нигде от нищеты мне нет.
К мучителям тянусь за милостыней малой,
Но милости ко мне в людской пустыне нет.

Осталось мне, саки, вздохнуть разок, и все.
Остался от бесед мой шепоток, и все.
Вчерашнего вина осталось меньше кубка.
А жизни?.. Если б знать: такой-то срок, и все.

Мне в книгах бедствия такого не нашлось,
О стольких горестях слыхать не довелось,
Не знают смертные, что значит: смерть от жажды,
Хотя над головой сомкнулось море слез.

Саки! Моя беда известна всем давно,
И, как ни пью, помочь не может мне вино.
Но ты настолько юн, что я забыл седины
И сердце дряхлое опять весны полно.

Безжалостная Смерть уж у дверей, саки.
Прощального вина плесни скорей, саки.
Печали побоку, устроим сердцу праздник
Из этих двух ли, трех последних дней, саки.

Судьбой обыграны все те же мы с тобой.
Хоть на прощанье мир потешим мы с тобой:
Назло судьбе, саки, вино в руках мы держим —
Вот истину в руках и держим мы с тобой.

Не изумляться тут — чему, сынок, скажи?
Осмыслить Бытие хоть кто-то смог, скажи?
Кто вправду счастлив был хотя б денек, скажи,
Кто не предчувствовал плачевный рок, скажи?

Коль сердце от тоски томится у тебя
Иль жуткое в делах творится у тебя,
Полезно расспросить, что на сердце у прочих,
И сердце, право же, взбодрится у тебя.

Мудрец изгнал печаль и не до дна не пьет,
Иначе как налив себе сполна, не пьет.
А кто хранит печаль и отстраняет флягу?
Бедняга: беды пьет. Болван: вина не пьет.

В мечтах я облетал вселенную кругом —
Скрижаль, и рай, и ад выискивал тайком.
Словам Учителя поверил лишь потом:
«Скрижаль, и рай, и ад — ищи в себе самом».

Коль хочешь, подскажу, как в жизни клад искать,
Средь бедствий мировых душевный лад искать:
Лишь надо от вина ничем не отвлекаться,
Лишь наслаждение весь век подряд искать.

Не трусь перед судьбой, тогда сверкнет во мгле
Священное вино на нищенском столе.
Сначала — из земли, в конце — обратно в землю;
Считай, ты под землей, идущий по земле.

Отвергло небо мир? Тогда война. Ну что ж.
Попрали честь? Позор приму сполна. Ну что ж.
Вон в кубке — как багров стал цвет вина!.. Ну что ж,
Непьющий! Вот он — я, и камень — на. Ну что ж!..

Доколь из-за вранья и злых повадок жизни,
Доколь взамен вина глотать осадок жизни?
Так жизнечерпий подл и до того хитер,
Вот выплесну пред ним дрянной остаток жизни!

О небо! Не тащи на пьяный свой дебош!
Гляди: я на ногах, а ты уж не встаешь.
И что с меня возьмешь? В руке — последний грош,
И жизнь моя — не жизнь, а горестная дрожь.

О, горе! Истлевать бесплодно не хотим мы,
Но жернов неба нас крушит неотвратимо.
И не успел моргнуть, как жизнь мелькнула мимо…
Что не достигнуто, уже недостижимо.

Ох, небо! Скряге ты любые вещи — на!
И баню, и дворец ты, не переча, — на!
А с мудреца залог берешь за корку хлеба.
Такому небу мы — душок порезче: на!

Бродягу встретил я. Ничто ему не в лад:
Ни истина, ни ложь, ни Бог, ни шариат,
Ни мир, ни монастырь, ни вера, ни разврат…
Вот это мужество! Плюет на все подряд.

Вот-вот бы Новый год! — но Рамазан настал,
Поститься вынудил, как в цепи заковал.
Всевышний, обмани, но не лишай застолья —
Пускай все думают, что наступил Шаввал!

Тот, чуждый зла, кувшин с поклоном навести,
Одну себе налей, другой — меня почти.
Когда судьба пинком отбросит нас с пути,
Все ж глиной на кувшин сумеем мы пойти.

Все дни и ночи я в хмельной поток ныряю,
От бешеных небес я — наутек — ныряю!
Корабль моей судьбы вот-вот пойдет ко дну,
Так исчезать в воде учусь я впрок: ныряю!

Сегодня снова юн и счастлив я, пока
Хмельною горечью обманута тоска.
А горечь не порок, в вине она приятна,
Привык я к горечи, вся жизнь моя горька.

Хмельное в юности возносит — лучше нет.
Вино красавица подносит — лучше нет!..
Но тленный мир, увы, — руины, сон кошмарный.
Упьюсь! Вино, как смерть, подкосит — лучше нет.

Не обновится мир. Он сгнил уже давно.
Здесь никому ни в чем удачи не дано.
Еще б винца, саки! Уважишь иль откажешь —
Что так, что эдак, всем свалиться суждено.

Хлопочем!.. Но дела идут своим путем.
Неужто ничего не завершим путем?
Беспомощно сидим, привычно причитаем,
Что опоздали мы, а скоро прочь пойдем.

Краса вселенной! Брось тащить под нищий кров
Доходов и потерь бессмысленный улов.
Саки подать вино последнее готов,
Так хоть теперь забудь о жути двух миров.

Без хмеля день и день связать я не смогу,
Вином не подкрепясь, и встать я не смогу.
Я чувствую, что стал рабом того мгновенья,
Когда саки нальет, а взять я не смогу.

О сердце! Намекни: ну в чем твоя услада?
Так мимолетна жизнь, что жизни ты не радо.
И мы, и мир — ничто; и плач, и смех — ничто;
И, право, за «Ничто» ничем платить не надо!

Сейчас бы яблоки на скатерть да салат,
Потом жаркое бы с тархуном… Виноват,
Я гостю очень рад, но сад уже не прежний.
Попробуй лук-порей. Вот луком я богат.

Нет, нам с тобой судьба вина испить не даст,
Чем нас расцеловать, скорее — жить не даст.
«Покайся! — говорят. — Уже пора подходит».
В чем каяться? Господь и согрешить не даст.

Кто царь пропойц, меж них и кости сложит? Я.
Кто горести свои грехами множит? Я.
Кто сердце так спалил, что и ночной молитвы
Без помощи вина вознесть не может? Я.

Ошибка: старостью вершить цепочку дней.
Гранаты щек моих с годами все синей.
Хибара ветхая на четырех опорах
Вовсю шатается, жить невозможно в ней.

Нет, мир не страшен мне. Не света я боюсь
И не из смертной тьмы привета я боюсь.
Смерть — это истина. Не мне страшиться правды.
Я не всегда был добр — вот этого боюсь.

Когда помру, когда отплачетесь по мне,
Постелью скромною довольствуюсь вполне.
Лишь об одном прошу: кирпич под изголовье
Лепите не с водой, мешайте на вине.

Взбрело душе гулять, из тела ускользнуть,
И вот гадаю, как закрыть ей этот путь.
Ах, я же виноват?.. Да сто шипов ей в язвы!
Не стань гулящею, чтоб лиха не хлебнуть!

Куда ни побреду, судьба плюется вслед.
Делами ли займусь, ни в чем удачи нет.
Душа уходит прочь… «Постой! Ведь я погибну!» —
«Мой дом разрушился», — доносится в ответ.

Поскольку этот мир — колючие кусты,
Не странно, человек, что весь изранен ты.
Тот может ликовать, кто спешно мир покинул,
Блажен, кто не набрел на здешние цветы.

Мой враг — степной Восток, где каждый сухоцвет
Колючкой тянется, чтоб уязвить вослед.
Становится врагом измученное тело…
Одно спасение: с душой разлада нет.

Когда б небесный свод построен был умно,
По нраву небосвод пришелся б нам давно.
Когда бы на небе судьба вершилась мудро,
У мудрых на сердце так не было б черно.

Бродя под куполом, не глядя в бирюзу,
Мы ищем выхода, как муравьи в тазу.
Кружится голова. Куда свой груз несу?..
Как бык на мельнице, мы кружимся внизу.

Друзей с тропы судьбы спокойный путь сманил:
Рок налетел, как вихрь, и сзади — цепь могил.
Степной мираж и нам уж не прибавит сил,
И далеко привал, и вьюк осла свалил.

Где счастье?.. Повторять лишь имена осталось.
Друзья ушли, хотя полно вина осталось.
Все выпустил из рук, но чашу — удержи,
Которую теперь испить до дна осталось.

Друзей, с которыми сидели мы досель,
Поуводила Смерть в уютную постель.
Им так понравилось вино существованья!
И — раньше нас на круг свалил их сладкий хмель.

Отведавши вина, как ликовали мы!
Из грязи — в небеса, о, как взлетали мы!
Пора и чиститься. Плоть поснимали мы:
Из праха мы пришли, вновь прахом стали мы.

О, как поддались мы Семи и Четырем?!
От Четырех с Семью спасенья не найдем.
Напьешься скорби ты, наполнив скарбом дом
И вдруг сообразив, что как уйдем — уйдем.

Никто остановить полет планет не смог.
Людьми наесться прах за столько лет не смог!..
Спесивому — урок: уймись, пока не съеден,
Пока поужинать тобой сосед не смог.

Сказала рыба: «Что? Нам жарко? Не беда.
Не мог ручей пропасть, опять придет вода!»
Но утка ей в ответ: «Нас жарят, это да.
Где смерть, там хоть ручей, хоть море — ерунда».

Увы тебе, щенок, мой суетливый зверь!
Охоту счел игрой, добегался теперь.
Наверно, потому, что был к костям привержен,
Навек забыть о них клыком заставил вепрь.

И дом уже подмыл потоп, меня доставший,
И плещет через край из жизни — мерной чаши.
Ах, сердце, не до грез! Носильщики Судьбы
Уже куда-то прочь несут пожитки наши!

Взгляни, бутоны роз разнежились в тепле,
Пленяя соловья в рассветной полумгле.
Присядь под сенью роз! Дождь лепестков так долго
На землю будет лить, а мы — уже в земле.

Чтоб рок войну со мной и вдруг забыл? Чудно!
И гору на меня не своротил? Чудно!
Чтоб кадий, прокутив казну своей мечети,
Гашишем медресе не совратил? Чудно!

Я чашу весом в ман облюбовать хочу,
Зараз ведро вина в нее вливать хочу.
Я трижды отрекусь от Веры и от Мысли,
Я только дочь Лозы женой назвать хочу!

Пусть мой питает дух струя вина всегда!
Пусть мой ласкает слух твоя струна всегда!
Когда же плоть моя кувшином звонким станет,
Пусть будет пламенным вином полна всегда!

Хоть мы еще не прах, но дни скудным-скудны,
Приметы Бытия для нас черным-черны…
Зато в ладоши бьем, когда хмельным-хмельны,
Продляя пляской дни, что вновь полным-полны!

Кувшину этому, глядите, грош цена,
Но хмелем я его наполнил допьяна,
И так-то мне, друзья, он булькал по дороге:
«Я тоже, как и ты, полно хлебнул вина».

Вот отпылали мы. Где дым остался? — там.
Весь денежный доход где проедался? — там.
Но кто честит меня пьянчугой харабатным —
Знавал ли харабат? Где обретался там?

О красках мир забыл, снегами весь укрыт.
Напомним! Пусть у нас рубин вина горит,
И благовонный уд лесным дымком пьянит,
И благозвонный уд мелодией пленит.

Хрусталь с рубиновым подай, сынок, сюда,
Чтоб сквозь него луна казалась молода!..
Ведь «пламя юности» — присмотришься — вода,
А «счастье наяву» — приснилось, как всегда.

Шиповник с облачных крутых вершин летит,
Совсем как белый цвет земных долин летит.
Багряное вино я лью в лилейный кубок,
А из лиловых туч на луг жасмин летит.

С ночных небес вот-вот обрушится беда…
Вели, красавица, вина подать сюда.
Ты, драгоценная, — не золото, глупышка:
Зарыв, откапывать не станут никогда.

О, милое дитя, ты робостью пленишь,
Но лучше, коль со мной робеть повременишь:
Глаза ли влажные мне рукавом осушишь,
Сухие губы ли устами увлажнишь.

Поймешь, когда пройдешь по всем путям земли:
Следы блаженств и бед сливаются вдали,
Потом с лица земли добро и зло уходят…
Так хочешь, болью стань, а хочешь — исцели.

Судачат: я гульбой, презрев молву, живу.
Попойками во сне и наяву живу!..
Открытое для всех, подумаешь, открытье:
Вот чем я в тайниках души живу — живу!

А ну, возьми перо и вычислить сумей,
От жизни сколько взял и сколько отдал ей.
Твердишь: «Вина не пью, поскольку смерть близка», мол.
Конечно, смерть близка, хоть пей ты, хоть не пей.

Стрелой ударит Смерть, и щит любой — ничто,
И жест торжественный, и клад златой — ничто.
Я в жизни высмотрел один завет великий:
«Живи и радуйся!» Ты пред Судьбой — ничто.

Мы чистыми вошли — нечистыми ушли;
Мы радостно пришли — слезами изошли.
Зажгли огонь в сердцах — водою слез залили,
Отдали ветру жизнь и в вечный прах сошли.

Доколе красотой пленяться должен ты,
За добрым и дурным гоняться должен ты?
Да хоть змеиный яд, да хоть вода живая,
А в землю все равно впитаться должен ты.

Я в тайны проникал, давалась мне любая
Загадка ль на небе, задача ли земная.
Семидесяти двух не пожалел я лет,
И… Знаю я теперь, что ничего не знаю.

Над каплей, плакавшей, сбираясь в дальний путь,
Смеялось море: «Вновь вернешься как-нибудь:
От Бога мир — един. Однако не забудь:
„Движенье точки“ все способно разомкнуть!»

Дождинки-странницы мне в сердце плач проник:
«До моря бы скорей добраться напрямик!»
Прочь унесло ее, быть может, верно к морю.
«И вы — такие же!..» — ее прощальный крик.

Покинув тайный мир, я соколом парил.
Как радовался я свободе сильных крыл!
Увы! Никто восторг со мной не разделил.
И я спустился вновь туда, где прежде был.

Вот так и ты уйдешь, обманутый кругом
Вначале сказками, печалями потом.
По дому сквозняки. Ну как свечу зажжешь ты?
А в поле сплошь потоп. Ну как построишь дом?

В ветвях Надежды я ищу последний плод —
Который нить моих желаний разорвет.
Доколе мне искать в тюрьме существованья:
Где дверь, которая в Небытие ведет?

Ушла впустую жизнь, и не вернуть назад.
И вот еда вредна, и вот дыханье — смрад.
Сперва-то каждый рад плевать на все наказы…
Потом терзаемся, из жизни сделав ад.

Вином меня, друзья, спешите оживить,
Ланиты-янтари рубином подновить!
А если все ж умру, вином меня омойте
И не забудьте гроб лозою перевить.

Под перезвоны чаш пусть отпоют меня,
Омытого вином пусть погребут меня.
Когда захочет Бог призвать на Суд меня, —
Где пахнет погребком, легко найдут меня.

В заветном кабачке по-дружески сойдясь,
Красой любимых лиц, как прежде, насладясь,
Примите от саки магического зелья,
Представьте и меня, несчастного, средь вас.

На что он старику, рассыпавшийся храм?
Любое по сердцу, что рок готовит нам.
Коль что-то попрошу, так тут же и отдам.
И смерть приму как зов: меня заждались — там…

Учением своим впустую обольщен,
Я не предчувствовал всесилия препон…
Теперь нельзя мне спать, вином снимаю дрему,
Покуда не свалил меня последний сон.

В пути запуталась душа в добре и зле…
Чист от добра и зла лежащий здесь, в земле.
Немало путников пройдут по нам с тобою,
Забывшим обо всем в неведенье, во мгле.

Вы снова встретитесь когда-нибудь, друзья,
Напомнит обо мне багряная струя,
И чашу, до меня дошедшую по кругу,
Вы опрокинете — как если б выпил я.

Как мимолетный гость, когда покину вас,
В преданья обо мне вложите мой наказ:
«Здесь глиной прах его становится; слепите
Кувшин для кабака, когда настанет час».

От ветхости небес — и жизнь полумертва.
Где корни дел моих? Где гордая листва?
Пока внутри шатра увязываю вещи,
Саки, подай вина. Все прочее — слова!..

Дух — за уборкою жилища моего.
Он разыскал места почти что для всего.
Лишь это тело — саз… Так шелково звучал он,
Но Время, тренькая, разбило вдрызг его.

От Смерти убегать когда устану я,
Как дичь, ее рукой ощипан стану я,
Молю вас на кувшин пустить мой прах несчастный:
Почуяв винный дух, а вдруг да встану я?

Когда судьба меня растопчет, как цветок,
Рассеет по земле мой каждый лепесток,
И глиной станет прах, кувшином станет глина, —
Налей вина в кувшин, чтоб он воскреснуть смог.

Потомков приводя, показывайте им
Могильный холмик мой, наказывайте им:
«Здесь глиной станет прах, вином его смочите
И, наполняя хум, замазывайте — им».

Хозяева гробниц рассыпались дотла:
Объятья их частиц могила расплела.
Чем упились?.. Пока не выгорит дотла
Вселенная, проспят, забыв про все дела.

Добру в жилище зла не верьте: ускользнет;
Приплясывай, лови — как ветер, ускользнет.
Тому, что я ушел, пусть радуется тот,
Кто думает, что сам от смерти ускользнет.

И сеет Рок, и жнет не покладая рук.
Плачевен урожай невыносимых мук…
Скорей подай вина! Так захотелось вдруг
Былое помянуть: все было, милый друг.

В шести… в пяти живых… нет, уже в двух!.. в одном! —
С рожденья Смерть сидит в любом из нас, в любом!
А взять пиры Судьбы: сберемся за столом —
То соли не найти, то соль лежит на всем.

Допустим, небосвод спохватится, и вот
Порядки Бытия в порядок приведет.
Но разве же друзья допраздновать вернутся?
Но разве я годам начну повторный счет?

Шепнуло небо мне в ответ на злой упрек:
«Но в чем повинно я, коль мною движет рок?
О, спас бы кто меня от головокруженья,
От власти роковой избавиться помог!»

В игре добра и зла, отрады и невзгод,
Коротких ясных дней и долгих непогод —
Что ж небо обвинять!.. Палач, но подневольный.
Ты лучше пожалей несчастный небосвод.

Чем ближе к смерти я, тем каждый день живей;
Чем царственнее дух, тем плоть моя скудней…
Все удивительней вино существованья:
Чем отрезвленней я, тем становлюсь хмельней.

Чем меньше мне дышать, дыханье все полней.
Чем медленней иду, догнать меня трудней.
И все живое мне, простившемуся с жизнью,
Чем чужероднее, тем ближе и родней.

Есть время праздновать и время горевать,
И кутать нас в ковры, и снова их срывать…
Когда мудрец легко все это принимает,
Тогда окажется: легко и умирать.

Когда в погоне Смерть задышит за спиной,
Когда в глазах у нас померкнет мир земной,
Сердца — веселыми швырнем на сито Жизни!
И можно пылью стать под уличной метлой.

Вот я смиренно лег под траурный покров,
И закопать меня могильщик мой готов…
Вино! Восстань из тьмы, покинь бутыль-могилу,
Чтоб сердце мертвое во мне забилось вновь!

Пусть вечно дух хмельной, венчая путь земной,
Из глубины земной восходит надо мной.
К могиле подойдет измученный похмельем,
Вздохнет он надо мной — и сызнова хмельной.

Уж Книгу Жизни мне покинуть — ах, пора,
У Смерти побывать в кривых когтях пора.
О добрый мой саки, век оставайся добрым!
Воды в дорогу дай: спускаться в прах пора.

Небесный круг — на мне истлевший поясок;
Джейхун — слеза моя, смочившая песок;
Ад — из пожара мук отпавший уголек;
Рай — первый миг, когда я отдохнуть прилег.

Вдруг этой ночью вновь тобою грезить стал,
Страницы давних лет в который раз листал.
Спасибо памяти, я вновь играл на лютне,
И пел, и пировал, и губы целовал…