Сергей Трищенко - Христосиада

Прежде чем стать Христом,
Надо побыть Иудой.
Сможете вы потом
Сделать любое чудо.

Что это за чудеса,
Если их не предавали?
Если не знаешь сам –
Холодно ли в подвале?

Сможешь ли свет хранить,
Тьмы и вдали не видев?
Дальнего как любить,
Ближнего не обидев?

Если ошибок нет,
Как же ты их исправишь?
Вбейте хоть гвозди в крест –
После ладонь подставишь.

На Голгофе-горе необычный шум,
Как на ярмарке в Брно – и не менее,
Кто смеется. а я почему-то взгрустнул,
Хоть сегодня – моё воскресение.

Даже слов нет – такая вокруг благодать!
Вид с горы!.. Вот что значит – природа.
С высоты креста далеко видать…
Подо мною – толпы народа.

И откуда же столько их в будний-то день?
Шум подняли с земли и до неба.
Поглазеть мастера, а работать им лень,
Знают – требовать зрелищ и хлеба.

Зубоскалят одни, а другие молчат,
И в душе, вероятно, жалеют –
Ведь не всякий подобному зрелищу рад,
Но все ждут, когда я околею.

Распинали меня – там, где три креста,
Распинали меня со проклятиями,
А народ вокруг: «Ироды! Да за что ж Христа?
Ишь, поганят святое распятие!»

До сих пор не пойму: как сумели распять?
Разве в религиозном пыле?
Если ветер подует, то будет мотать –
Неудачно меня прибили.

А сорвусь как вдруг? – ненадёжно ведь.
Что ж теперь – уповать на случай?
Я сказал, когда гвозди вогнали на треть:
«Ну а, может, шурупами лучше?»

Что, на базе их нет? Я могу погодить,
Мне ведь это, сам знаешь, не к спеху.
Ведь хорошее дело – а так опошлить,
Превращая в простую потеху.

Ведь шурупы надежнее – я говорил,
Подставляю, мол, щеку я правую,
Ну а он не послушался, и – гвозди вбил,
Все, причем, до единого, ржавые.

Эй, постой, говорю, молотком-то не бей –
В приговоре-то как говорилось?
Мол, распять его, и – никаких гвоздей!
Что ж гвоздями, скажи-ка на милость?

Вот теперь пропадать! Чёрт его побери! –
Хоть не в глаз, а скользнуло по брови,
Только чувствую я: у меня внутри
Началось заражение крови.

Знал бы дело такое – так сам бы прибил –
Не за страх, а на совесть – ей-богу!
Хоть отцовское дело давно позабыл,
Но к ноге не пристукал бы ногу.

Сразу видно: любители, навыка нет,
Никакой тебе квалификации:
Молотками лупили, что в белый свет:
И по пальцам и между пальцами.

Вот вишу на кресте я и час, и другой –
Начинает нога затекать.
До чего же обидно: не двинуть рукой,
И симптомов не знать столбняка.

Начиналось нормально: на гору залез,
Батя там, дух святой, полбутылки…
Для закуски и манна упала с небес…
Чудо! Все почесали затылки…

И – “по первой, дай бог не последняя!” –
Если пьянствовать, так уж пьянствовать!
Молвил бог-отец: “не минует сия!”
И достал бутылку шампанского.

Что тут пить на троих? Я уж вынул свою,
Осушили её – с божьей помощью.
Батя плакаться стал, что места в раю
Переполнены всякой сволочью.

…Уж пора уходить – я обнялся с отцом
По последней простился и с духом.
“Ну, – промолвили оба – держись молодцом
И… да будет земля тебе пухом”.

Для устойчивости я на всех четырёх
Вниз сошел – там честная компания:
“Что, – кричат, – как увидел ты райский чертог,
Так на нас теперь ноль внимания?

Должен был доказать я, что это не так –
Стариками пусть вспомнят столетними,
Что стояла земля аж на трех китах:
Накормил я их рыбами этими.

Но обиделись на меня всё равно –
Чтобы век не видать мне воли –
(Когда воду я превратил в вино)
– Своего у нас нету, что ли?

Хоть обиделись, но, далеко не тая,
Расплескали обиду по берегу.
Влезли в море потом и кричали: “Земля!”
И кричали: «Вижу Америку!»

Перепились все – и сказать нельзя:
По траве скакали, как кролики.
Думал я: раз апостолы – значит, друзья,
Оказалось – так, алкоголики.

С пьяных глаз не поймут – где нога, где рука,
Что не надо делать, что надо:
Рядом свиньи паслись – так они с бережка
Пошвыряли целое стадо.

Чтоб за это потом не пришлось отвечать –
Хоть никто не поймёт ни бельмеса –
Я решил – для себя – если спросят, сказать
Что в свиней тех вселилися бесы.

И промолвил Матфей, обожравшись гнилья:
«Меня женщины больше не радуют!»
На передние встав, удивлялся Илья:
«Как на двух люди ходят, не падают»

А я в море влез и пошел шагать –
Стало мне оно по колено.
Ну а что было делать – ведь не на чем спать,
Хоть принёс с того берега сена.

Дальше смутно всё… Говорю, как есть –
Время шло, необычно длинное,
Хоть смотай его, да и на гвоздь повесь.
Может, было что с Магдалиною?..

Поутру все, как трупы, вповалку лежат
И на ноги подняться нет сил…
Я рассолом всех напоил подряд
И, конечно же, воскресил.

Я никак не пойму: так за что же меня?
После пьянки – балда я балдою.
Пил со всеми как будто, кого-то кляня,
И подрался потом с Иудою.

Значит, он и донёс. Что ж, прощу, ничего –
Не испортит он мне обедни:
Раньше б я протрезвел – сам бы выдал его,
Ведь тридцатка – всё-таки деньги.

А потом на суде так стоял вопрос,
Что решён он был в пять минут:
“Ну, поскольку и есть ты Иисус Христос,
То тебя непременно распнут.”

Как распять, да за что?! Да креста на вас нет!
Ну конечно же, нет креста.
На меня вот нашёлся – и знает весь свет
Как распяли на нём Христа.

Приговор составлял явный гад – чтоб его
Да святой водой намочило!
Стал спасать меня Понтий Пилат – что с того?
Руки вымыл – наверно, без мыла.

Ну, Пилат – бог уж с ним
(Много ль с Рима возьмешь?)
Но общественность наша где делась?
Не стоял на учёте я, не был судим –
Или тоже с римлянами спелась?

На других посмотреть – так почище шалят,
А глядишь – и взяты на поруки.
Может быть, потому, что сам черт мне не брат,
Принимать мне приходится муки?

Объяснять не хотят – ни к чему голосить –
Понимать не желают, хоть тресну.
Но чего вы возились? – хотел бы спросить –
Все равно ведь я завтра воскресну.

У Иисуса Христа не бывает друзей,
Лишь Иуды вокруг, да апостолы,
И поэтому-то слишком много не пей,
Не стучи кулаками-то по столу:

Разобьёшь кулаки, или стол расшибешь –
А имущество всё же казённое.
Хорошо ещё, если ухлопаешь вошь,
Иль малиново выстучишь звонами.

Музыкально стучать кулаком по столу
Могут только большие начальники –
Кипятятся, что тот самоварчик в углу,
Видно, бабу желает на чайнике.

«Что такое? – кричит он сквозь пьяный угар, –
Много чайник себе позволяет!
Самовар я вообще или не самовар?
Может, тоже я бабу желаю?!»

Улыбалась деваха на чайнике – вширь,
Щёки – кровь с молоком, глазки – кофе.
Вот такие подводят и под монастырь,
Даже если сидят в облсовпрофе.

Для чего собрались, вряд ли вспомнишь теперь,
Да и стоило ли собираться?
Не вели протокола – попробуй, проверь,
Показалось, нас было тринадцать.

Председательствовал, как всегда, Иисус –
Так у нас было заведено.
Ублажил он наш непритязательный вкус,
Превративши раз воду в вино.

Пусть не «Наполеон», но и не самогон,
А ведь мог и чего-то попроще.
Ром не сделал он – и крюшон не крюшон,
Что-то вроде как «Белая лошадь».

А крепка, как вожжа – разъедает, что ржа –
Иоанна за раз развезло.
А потом Иуда по-лошажьему ржал,
На себя надевая седло.

– Иуда! Ну, хорош – и чего же ты ржёшь? –
Успокаивать стал его Пётр.
Ты седло-то не трожь, и Иакова то ж,
Он калач ещё тот, хоть не тёрт.

…А теперь всё не так: пили только коньяк,
Рукавами занюхивая.
Будто меж нами враг, пили как-то не так,
Друг от друга закуску тая.

Иисус был уныл, будто бы не допил –
Как заведено у россиян –
Растерял он свой пыл, даже чуточку ныл,
Хоть порою сквозь слезы смеясь

Был он бледен с лица, повторял без конца:
«Миновала бы чаша сия!
Не просить ли отца? – Да и я не пацан:
Голова начинает сиять».

Иоанн хоть и мал, на бифштекс налегал,
Разведя руки чуть не до плеч.
Видно, долго не спал – беспрестанно зевал
И не прочь на бифштекс был прилечь.

Весь упитый Матфей отдыхал на софе,
Иногда даже всхрапывал чуть.
– Это же не кафе, а аутодафе! –
Иисус возопил – прямо жуть. –

Говорю вам: давно пьёте вы не вино,
Кровь мою вы сосёте из жил.
Я прогнал бы вас, но, видно, так суждено
Пропадать всё равно, как не жил.

А закусывать чем? Я такого не ем! –
И жаркое прилипло к стене.
Покажу я вам всем… надоели совсем,
Как обрыдли, негодные, мне…