Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Незримо взрослого себя
вокруг себя несет ребенок
и, изнутри его лепя,
лишь довершает свой рисунок.
Душа сперва телесна. Ей
пространство выдано на вырост,
где контуры биополей —
живого будущего выброс.
В себя врастая, как в пальто,
плоть познает предела косность.
Неограничен мир зато
под черепом,
     где тоже космос.
Любовь как солнце нам дана,
подобна черным дырам
     зависть…
О ты, пространства кривизна
вокруг талантов
     и красавиц!
Помножим внутренний объем
на внешний —
     выйдет бесконечность,
а если в степень возведем
живую память —
     будет вечность!
Мир внутренний тем и велик,
что он — теченье
     (тело — русло),
возник в веках его родник,
в просторах будущего —
     устье.
Художник, возрасты сплетя,
произошел не от мартышки —
пророк,
     поклонник
     и дитя
в нем пребывают,
     как в матрешке.

Жизнь прошла, прошелестела,
Коротка и хороша.
Тяжелее стало тело
И возвышенней душа.
Но болит разминовенье
Двух, когда-то слитых сил, —
Ты порог развоплощенья
Невзначай переступил…

И сейчас Экклезиаст
сто очков мне фору даст:
не от боли и обид —
от познанья жизнь горчит.

Уравненье было сложным,
человеческим, тревожным,
небывалым, невозможным,
полным счастья и утрат…
Что с того, что было сложным? —
прост летальный результат.

Встанет старость над тобой —
укротительница,
а над нею — та, с косой,
упростительница…

Без следа ль мне тенью тленной
в уравнение Вселенной
затесаться довелось?
Это я — мне нет замены —
мира временная ось.
Сладко жить! И пусть познанье
в чаше — горечью на дне,
отражаюсь в мирозданье
так же, как оно — во мне.

Скажешь — разбежался
радиус Вселенной,
мы над ней не властны,
бывшие цари?
Скажешь — Птолемея
победил Коперник?

Оба проглядели,
я держу пари:
в центре мирозданья
человек разумный —
маленький снаружи,
целый мир — внутри.

Я не кончаюсь нигде:
за пределами тела
обстановка квартиры,
очертанья народа и мира,
оболочка Земли,
и когда сжимается Солнце —
сжимается сердце.

Но меня из центра Вселенной
можно выковырнуть без труда!
Простоту такой операции
не пойму никогда…

Прости меня, Солнце,
но в центре Вселенной — Земля,
затем, что жива,
затем, что одна такова,—
а где еще можно увидеть шмеля,
а где еще шепчется с ветром трава,
а где еще я —
      лег и руки раскинул,
ресницами синь облаков шевеля!..

     Море работало тысячу лет
и обкатало из камня яйцо, —
никогда ничего из него не получится,
если резчик в нем не увидит лицо.
Но путь от яйца до птенца
попробуй-ка повтори:
скульптор долбит снаружи,
а птенец — изнутри…

     Когда ты вертишь в руках яйцо,
которое море снесло,
ты похож на творца,
а когда смотришь на птичье яйцо,
ты похож на глупца,
потому что не знаешь,
как жизнь в него забралась
и с какого конца,
и в такие минуты твой творческий гений
не стоит выеденного яйца.

Сосчитай человека, компьютер,
вот чело и число
или очи и почки —
на какой они сходятся почве?
Ведь они умудряются точками
объявиться на мочках ушных и на пятках,
непонятно еще, как лицо и все прочее
на самой отпечатаны почке.
Неизвестно, где печень кончается,
может, совмещена с человеком,
а душа — с бесконечностью.
Звездный код отражен в человеке,
как и сам человек в хромосоме, —
что получится в сумме?
Вот такой вот, компьютер, компот.
Неизвестно, где личность кончается
и с чего человек начинается;
сосчитай его предков и пращуров,
и помножь на потомков,
и учти в человеке следы
Льва Толстого, Гомера и «Слова…»,
сосчитай отложенья
сослуживцев, соседей, газет,
приплюсуй упованья, и сны,
и любви дефицитную долю;
сосчитай в композиторе музыку,
корни в темном лесу подсознанья,
мирозданье и мусор в мозгу…
Округляются запросто числа большие,
но заметь, что Россия немыслима
без такой единицы, как Пушкин!
Чет и нечет восходят над числами,
единица же — верх совершенства.

Сосчитай человека, компьютер
 Сосчитать единицу нельзя.

…ах, звезда потеряла планету,
спохватилась — единственной нету! —
и лучи в беспросветную тьму
уронила —
светить-то кому?

…от звезды прокатилось к звезде:
когда потеряла и где?
каково ей светиться зря,
никому ничего не даря?

     Прекрасная юная статуя,
завернутая в простыню,
ждет открытия, приуроченного
к исключительно важному дню,
который то ли восьмой в неделе,
то ли в месяце тридцать второй,
но крошится от времени статуя,
осыпаясь под простыней.

— Если сомкнулась вода
словно бы навсегда,
помни, что правда — ныряльщица,
не утопленница, а выживальщица…

— Утешитель мой, вот беда —
истекают мои года,
потому и тревожу воды
я, не ждущий у моря погоды.

На волнах купальщица,
а на дне утопленница,
а в небе птица…

— Господи, выслушай исповедь!
— Слушаю, — молвил Господь. —
Ночь.
         Микрофон Вселенной
включился,
       а что я скажу?

Что-то слишком большой резонанс,
как-то дует из бесконечности,
кто такой я, в конце концов?

И спросил я у Господа:
      — Господи,
как себя чувствуешь?
Не устал ли ты помнить все бывшее
и всё знать наперед?

Бог ответил мне по-японски,
я старался его понять…

— Мама, если б ты была
во главе земного шара,
ты б его уберегла
от последнего пожара!

Прожив солидный срок,
припомнил все подробно,
и был правдив итог:
жизнь неправдоподобна.

Сердце — где оно?
      Скрыто в груди.
Солнце — где оно?
      За облаками.
Но освещаются близнецами —
Солнцем и Сердцем —
      наши пути.

Историки умней Наполеона.
Легко судить о линиях судьбы
им после драки. Только до Тулона
кто б угадал его среди толпы?

Зерно в земле, звезда во мгле,
слова в душе и плод во чреве —
единый код во всем посеве.

Осознал. Содрогнулся. Привык.

Снова тщится тень
за день
обойти кругом
мой дом.

В семи театрах каждый день играю…

Здравствуй я у которого сердце справа
только к тебе удается прижаться
сердцем к сердцу
не наискосок

Антисолнце —
черные дыры.
Антидоноры —
это вампиры.

Какое будущее у прошлого?

Я спросил у камня сколько ему лет
а нисколько — сказал —
чего нет, того нет

Быть только собой
поэту не удается:
увидит хромого,
и нога сама подвернется.

Жизни звук
разобрать бы суметь:
свет — смех,
снег — смерть…

Геометрию в руки взяла
и, поморщась, швырнула обратно:
все неверно — свобода кругла,
а обязанности квадратны!

Осторожно, упорно
подбирал ты ключи
для дверей, что не думали вовсе
от тебя запираться…

Если сразу открою вам сумму я,
а слагаемых не назову —
не узнаете, что я думаю,
чем живу.

Солнце скрывает Вселенную,
свет — золотая завеса,
ночью бездонная истина
в бездне бессонным видна.

Детство превращается,
юность превращается,
зрелость превращается,
старость прекращается.

Бытуем в городе, в котором токи
сосредоточены, наведены
на нас и где истории потоки
в истоки наших судеб вплетены.

Убивался кто-то к ночи:
стала жизнь на день короче!
А другой решил иначе:
стала жизнь на день богаче!

С возрастом, как с перевала,
я смотрю, и глаза мои сухи:
видел я, из какого прекрасного материала
делаются старухи.

Не два края, куда направлены
указатели — Правда и Ложь:
зло к добру поперек приставлено,
словно к сердцу нож…

— Мыслей нет у красотки! — заметил дурак,
подхватила бессильная зависть,
но сама красота — чьей-то мудрости знак,
гениального замысла запись!

Пусть за равноправие все мы,
но знайте, мои дорогие:
мужчина — создатель системы,
а женщина — это стихия!

Постарела и та молодежь,
за которой ты думал угнаться…

Я потерял свою мечту:
она осуществилась.

А король-то голый!..
     Вся земля
убедилась.
     Торжествует разум.
Но Поэт невидимое глазом
зрит,
      не замечая короля!

В голове отсутствует
      единодержавие,
признавайся, умница,
      не таись:
в правом полушарии —
      православие,
в левом полушарии —
      атеизм.

Годы годам равны?
Господи, глупость какая!
Горы вот,
       вот валуны,
прочие — галька морская.

Злу нужна стремительность. Быстрее
обокрасть, разрушить, погубить…
Миг жесток. А длительность добрее:
это время строить и любить.

Кому доро́га мудрости дана
и жизнь длинна — с годами понимает:
смерть издали огромна, но она
по мере приближенья —
      исчезает.

— Гиены, исчадье геенны,
мы худшее в мире зверье!
— Мы — люди, мы песня Вселенной,
мы очи, мы ключик ее!

Посюсторонним, посюсторонним
мы, окруженные, как на войне,
мертвых на скорую руку хороним,
горько слезу в самолете оброним,
мчимся, не помним, что видим во сне…

Интравертная длится коррида
в расщепленном мозгу индивида,
в результате — то густо, то пусто,
левый разум и правые чувства…

Не бессмертье, чей призрак
      маячит в бессонной тоске:
бесконечная партия —
      два короля на доске.
Где ж судья-судия,
      где волшебник, не знающий правил,
кто б фигуры вернул,
      а не то чтобы время прибавил…

Очевидец ничего не видит,
времени не чует современник,
ясность наступает после жизни,
вечно длится мертвое мгновенье…

Потомки радуются ломке,
а повзрослеют — заболеют
тоской-любовью к древним стенам
и глухотою к переменам.

Что ответишь ты мне,
если я ничего не скажу?

Я видел, как церковь плодила безбожников,
а безбожники — к Богу толкали…