Иван Коневской - Мечты и думы
Гора Inselsberg
IIБог отец с бородой серебристой
На престоле сидит в облаках.
Фимиам к нему вьется волнистый.
Он стопы утвердил на реках.
Лики праведных, агнцы живые,
Белоснежным светяся руном,
Ввысь текут, и струи голубые
Их питают душистым вином.
Ветры, волю гласящие Божью,
Совершают движение сил.
Много нив с поспевающей рожью,
Поселян обвевающей дрожью,
Благодатью их дух оросил.
14 июля 1897
Дорога из Eisenach в Coburg
BAYREUTH
Роются звуки так томно и больно
В тревожной груди,
Им отдаешься бессильно, безвольно.
А что впереди?..
Вот вопиют они из преисподних,
Вот катятся ввысь.
Еле коснулись покровов Господних
И вспять полились.
Замерли снова — так жутко и чутко
Чуть слышно звенят…
Дремлет умильно душа, как малютка,
И сон ее свят.
II ПОСЛЕДНИЕ ЗВУКИ «ПАРСИФАЛЯ»Выше, выше,
Шире, шире, звуки!
Если нет к тому преград…
Страсти нет, но поднялися руки,
И — миры отрад…
Ах, куда же звуки эти
Дух забитый занесут?
Как отныне стану жить на свете?
Ждет великий суд.
17 июля 1897
На дороге из Байрейта в Лейпциг
АЛЕКСАНДРУ БИЛИБИНУ
Не могу снести неволи.
Я хочу изведать горе.
Жить хочу, и жить до боли,
Словно море на просторе.
А. Б.Заломивши лихо
Шапку набекрень,
Залился ты взором
В ясный Божий день.
И, тая под оком
Накипевший хмель,
Слышишь ты в далеком
Тихую свирель.
Мимоходом думу
Вещую родишь:
Тут же, так что небу
Жарко, начудишь.
И на все ты смотришь
Мельком, хоть в упор:
Дальше бродит, ищет
Захмелевший взор.
И, внемля свирели,
Внятной и прямой,
Беззаветно к цели
Ты идешь, немой.
При въезде в Киевские степи
С КОНЕВЦА
Я — варяг из-за синего моря,
Но усвоил протяжный язык,
Что, степному раздолию вторя,
Разметавшейся негой велик.
И велик тот язык, и обилен:
Что ни слово — увалов размах,
А за слогом, что в слове усилен,
Вьются всплески и в смежных слогах.
Легкокрыло той речи паренье,
И ясна ее смелая ширь,
А беспутное с Богом боренье
В ней смиряет простой монастырь.
Но над этою ширию ровной
Примощусь на уступе скалы,
Уцепившися с яростью кровной
За корявые сосен стволы.
Чудо-озеро, хмуро седое,
Пусть у ног ее бьется, шумит,
А за ним бытие молодое
Русь в беспечные дали стремит.
И не дамся я тихой истоме,
Только очи вперю я в простор.
Все, что есть в необъятном объеме, —
Все впитает мой впившийся взор.
И в луче я все солнце постигну,
А в просветах берез — неба зрак.
На уступе устой свой воздвигну,
Я, из-за моря хмурый варяг.
Весна 1898
С.-Петербург
II 1898. Весна и лето
The secret strength of things
Shelley[2]…room: is there for a prayer
That man may never lose his mind in mountains
black and bare
John Keats[3]В РОДЫ И РОДЫ: I
Где вы, колена с соколиным оком,
Которым проникалась даль небес, —
Те, что носились в пламени глубоком
Степей, как бес?
Махал над ними смуглыми крылами
Он, бес лихой полуденной поры.
Раскидывал над тягостными днями
Их он шатры.
И ночь сходила, лунная, нагая.
А все кругом — куда ни взглянешь — даль.
И свалятся в пески, изнемогая…
Луна как сталь!
Хоть не было конца пути степному,
Порой им зрелась в воздухе мета.
И стлалась ширь, и к мареву цветному
Влеклась мечта.
С коней срываясь, приникали ухом
Они к земле, дрожавшей под конем.
И внятен был им, как подземным духам,
Рок день за днем.
Им слышалось нашествие незримых
Дружин за гранью глади голубой.
Так снова в стремена! Необоримых
Зовем на бой!
Сходились в полдень призрачные рати.
Далече разносился бранный гром.
А к вечеру уж нет безумных братии:
Уж — за бугром!
Яснее дня был взор их соколиный,
И не напрасно воля их звала.
Примчалися ли буйною былиной
Во град из злата и стекла?
Апрель 1898
Петербург
НАБРОСОК СВЕТОТЕНИ
С. П. Семенову
Стезя войны грозна и безотрадна.
Стезя весны шумлива и буйна.
Но сквозь туман затейливо-нарядный
Мне зрится бледно-белая страна.
В стране витают тени и виденья:
Они — бесцветно-желтые, как свет.
Они живут средь мертвенного бденья.
Я белым теням шлю привет!
В МОРЕ
П. П.Конради
С душой, насыщенной веками размышлений,
С чужими образами, красками в уме,
Которыми я жил в стенах в домашнем плене,
И брезжил бледный свет в привычной полутьме;
Тебя почуял я и обнял взором, море!
Ты обдало меня, взяло и унесло.
И легок я, как луч, как искра в метеоре.
И жизнь моя — вода; в ней сумрачно светло.
Все ветер да вода… И ясно все, и сумно.
Где умозрений ткань? Молчит, но явен мир.
И вьются помыслы, так резво и безумно,
Туда, за даль, где мысли — вечный мир.
31 мая. Балтика.
Пароход Elbe
В ГОРАХ — ПРИШЛЕЦ
Витаю я в волшебной атмосфере,
Где так недостижимы небеса,
Но предано все мощной, чистой вере,
И где отшельник слышит голоса:
Отшельник утра, радостный и свежий,
И дух, потоков пенных властелин, —
Живут они одни здесь, вечно те же,
И не слыхать ни звука из долин.
Пока торжественно сияет день,
Дышу я робко в царственных чертогах.
Но сумрак снизойдет и ляжет в логах,
И по горам прострет святую тень.
И эта тень, и синь ее густая
Меня благословеньем осенит…
И я пойму тогда, в горах витая,
Что принят я в их величавый скит.
24 июня 1898
Brünigbahn (Schweiz)
ОЗЕРО
Вл. А.Гильтебрандту
Дева пустынной изложины,
Лебедь высот голубых,
Озеро! Ввек не встревожено
Дремлешь ты: праздник твой тих.
Тих он и ясен, как утренний
Свет вечно юного дня:
Столько в нем радости внутренней,
Чистого столько огня!
Ласково духа касаются
Влаг этих млечных струи.
Небо свежо улыбается:
Нега — ив беге ладьи…
25 июня 1898
Berner Oberland
В ГОРНИХ[4]
С полудня путь вился вверх по уклонам,
кручам и уступам все обнажающихся и
каменеющих гор. Вверху восторженно сияли,
синея, небеса. Во все стороны их
переплывали, как белоснежные ладьи,
ясные облачки. За мною все глубже и отчаяннее
низвергались в ущелья стремнины.[5]
Ближе, выше они отливали еще матово-зелеными
и иззелена-черными чащами елей, ниже, дальше
синелись уже прозрачными, думными дымками.
Порою вся ширь воздуха, устремлявшаяся с выси
в долы, дышала в этой нежной сини сквозь стволы
придорожных елей. Как разливалась эта воздушная
глубь все привольнее и привольнее за мной и
подо мной!.. Неслышно приливала она целыми
потоками в союзе с разливом небес, что
необъятно обдавал меня с высоты.
Между тем крутые бедра гор становились
все кремнистое и скуднее руном. Путь подымался
по глинистой, кочковатой и изрытой земле,
среди редких еловых перелесков. Впереди, выше
одиноко протягивались в ярком небе гряды совсем
лысых гор.
Вот, как бы в крайний и последний раз,
чахлый ельник впереди начал редеть, а за
ним торчали ровные, палимые
солнцем склоны в жидкой, серой траве.
Над этими склонами возлегли гряды громадных
кудрявых облак. Как живые, взирали они.
Я отвечал на их взоры, и вот на моих глазах
облачный пух в одном месте своего состава
уплотнился в дивно блистающий кристалл
— белоснежный, крупный, зернистый.
Через миг я понял, что это — глава белого
волхва, который, древний, как
мироздание, и вечно юный, волхвует там, в
