Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
Но в такие лирические беседы дед пускался только с рефом. Все его остальные подчиненные плавали уже много лет привыкли к своей рыбацкой доле и тосковали по дому гораздо меньше.
Ну, а если дед замечал, что у какого-нибудь моториста или механика появилось в глазах отсутствующее выражение, он немедленно пресекал эти нездоровые настроения вопросом «А ты сегодня замер в расходной цистерне делал?» Или: «Ну как, перебрал поршень?»
И человек сразу опускался с небес на землю, спешил в машинное отделение, чтобы еще раз сделать очередной замер или притереть клапана.
Когда экипаж страдает от безрыбья, самым необходимым и незаменимым на корабле человеком становится боцман. Он обладает удивительной способностью врачевать любые психические недуги единственным безотказно действующим средством — работой. И в этом плане боцман сильнее и изобретательнее любого другого корабельного начальника: и деда, и мастера добычи, и мастера обработки. У боцмана всегда есть дело, которым он может загрузить неограниченное количество членов экипажа: очистить от ржавчины корпус и механизмы, покрасить весь корабль от киля до клотика, изготовить плавательный бассейн, скамейки, столы, надраить палубу, произвести генеральную уборку — все эти мероприятия осуществляются через боцмана.
Результаты боцманского врачевания поразительны. Только что стоял человек, уединившись на баке, рассеянно смотрел, как нос траулера рассекает воду, мысли его витали где-то за шесть тысяч миль у дверей родного дома. А теперь сидит по распоряжению боцмана высоко на мачте со страховочным поясом на бедрах и драит мачту мыльной водой. Он и песни запел, и зубоскалит с товарищами, сидящими на палубе и по инициативе того же боцмана занятыми каким-то совершенно неотложным делом, и в нем совершенно не осталось даже малейших признаков былой хандры. Вот что такое настоящий боцман! Самого же боцмана я никогда не видел в состоянии лирической прострации. Потому что на хандру у него просто не хватает времени: на его плечах лежит весь корабль с бортами, палубами, кнехтами, гальюнами, кладовками и каютами.
Немало нелестных слов адресуют боцману матросы: называют его и «драконом», и «скопидомом», и другими столь же обидными прозвищами. Но попробуй быть другим, если снабжение на рейс дают в обрез — ровно столько, сколько положено, а в море в магазин не сходишь, на склад не попадешь и нужно рассчитывать только на то, что есть на судне. Вот и приходится быть «драконом» и «скопидомом» — зимой снег у боцмана и тот по скудной норме.
А еще приходится ему быть изворотливым негоциантом и дипломатом — это когда в море происходит встреча двух наших судов. Сразу после швартовки бортами начинаются десятки диалогов: капитан с капитаном, «дед» с «дедом», радист с радистом, а боцман с боцманом. И разговор их сразу вливается в русло морских дефицитов.
— Слушай, у тебя белила есть?
— Есть-то есть, да ведь теперь, сам знаешь, каково их добывать.
— Ну дай мне ведерко. А я тебе хлорки!
— Хлорка — это хорошо. А вот как у тебя с кистями?
— Да, кисти — это сложный вопрос. Ну, дам парочку в придачу к хлорке.
— Ну ладно, договорились! Ты мне четыре кисти и пяток веников.
— Ишь куда хватил! Веники! Вот сходи в лес и наруби! А как у тебя с гвоздями?
И такие дипломатические переговоры, полные недомолвок, подначек и иезуитских вывертов, продолжаются до того момента, пока суда не расходятся. А результаты переговоров всегда одинаковы, оба боцмана уносят в свои тайные закрома добытые трофеи, причем каждый из них искренне радуется, как ему здорово удалось провести своего незадачливого коллегу.
Ну, а насчет «дракона» — это все выдумки нерадивых матросов, которые поленились или не сумели выполнить порученную им работу так, как нужно — то есть на совесть и с полной отдачей сил. Это понимают решительно все, в том числе и командный состав, и самые исполнительные и добросовестные матросы, но… кличка «дракон» от этого не упраздняется, она только приобретает дружелюбный и вполне доброжелательный смысл.
Но если над боцманом у нас на траулере всегда найдутся охотники пошутить, позубоскалить над его плюшкинскими наклонностями, то никому и в голову даже не придет похихикать над Макарычем, старшим мастером добычи, хотя и гоняет он моряков несравненно жестче, чем боцман. Кажется невозможным, чтобы в одном человеке было столько мускулов и сухожилий. Когда смотришь на ладони Макарыча, тебя не оставляет мысль, что ими можно было бы вместо кирпича отлично драить палубу, а ребром такой ладони запросто перерубить мачту. Эти руки я никогда не видел в праздном состоянии. Даже ложку за обедом он держит так, как будто бы это не ложка, а рыболовная снасть. Если нет рыбалки, Макарыч чинит снасти, изготовляет какие-то замысловатые ловушки для рыбаков-любителей, плетет гамаки — чтобы спать не в душной каюте, а на свежем воздухе, на верхнем мостике. Причем делает это он не для себя, а для всех, кто попросит. И своих подчиненных Макарыч воспитывает в таком же спартанском духе: в море — никакого отдыха вне зависимости от того, есть ли рыба или нет работа всегда найдется.
Море приучило Макарыча не показывать своих чувств: смотришь на него — и видишь абсолютно спокойного человека, будто он специально за этим и пришел сюда за 6000 миль от Родины, чтобы неделями не видеть ни одного рыбьего хвоста. И только, пожалуй, по преувеличенной заинтересованности, с какой Макарыч осматривает и пересматривает свои снасти, можно догадываться, как тяжело дается ему это затянувшееся безрыбье.
Кончается очередной день. Над океаном повеяло приятной прохладой. Моряки, в свежевыстиранных рубашках и отутюженных шортах, чистые и выбритые, рассаживаются за столы, установленные на верхней палубе, чтобы за долгими разговорами и не менее долгими настольными играми добить еще один праздный вечер.
СПАСИБО ТЕБЕ, КАШАЛОТ!
Кончался очередной день рейса — такой же обычный и невыразительный, как и предыдущие. Было часов 6 вечера. Солнце уже «шло на посадку», когда наблюдатели заметили несколько бревен, плывущих навстречу судну. Об этом немедленно сообщили в ходовую рубку по трем причинам: во-первых, при этом потрясающем однообразии даже бревна — это тоже событие; во-вторых, если судно наскочит на бревна, можно повредить корпус или винт и, в-третьих, около плавающих предметов часто концентрируются косяки рыбы.
Как всегда в подобных случаях, сразу же к штатным наблюдателям присоединился десяток добровольцев, и все стали с интересом рассматривать эти бревна. И каково же было удивление, когда бревна начали фонтанировать. Они оказались не поваленными ураганом деревьями, а живыми кашалотами! Видимо, чтобы окончательно развеять наши заблуждения, на поверхности появилась ужасно некрасивая голова одного из морских гигантов, похожая на авиационную бомбу эдак тонн на десять, и начала открывать и закрывать свой рот, напоминающий ковш гигантского экскаватора. Создалось впечатление, что кашалот исполнял песню. Потом он нырнул и продемонстрировал нам свой хвост. Затем этот хвост начал шлепать по воде с такой силой, что брызги взлетали вверх метров на двадцать.
Пока кашалоты развлекали нас, в стороне показался еще один здоровенный кит, пасшийся в гордом одиночестве на солидном расстоянии от своих расшалившихся собратьев. Но что это? Вокруг него внезапно закипела вода, и на поверхности появился косяк тунцов — эдаких резвых бычков килограммов по пятьдесят. Они были в превосходном настроении, выпрыгивали из воды в полный рост и, выполнив свой трюк, шлепались о поверхность океана, уступая место новым исполнителям. Видимо, вместе с китом они охотились на какую-то рыбную мелкоту.
Решение идти в замет было принято мгновенно. То, что в неводе может запутаться кит и разворотить всю сеть, — это капитана не пугало: он хорошо знал, что киты никогда не попадают в сети — почувствовав опасность, они ныряют на большую глубину и уходят из зоны обмета. А вот с точки зрения рыбалки присутствие кита даже полезно: тунцы во время замета будут держаться около этого гиганта и не станут метаться в разных направлениях.
Быстро спустили бот, на него передали капроновый трос, привязанный к неводу, уложенному в виде высокого, неуклюжего горба на корме траулера. Наше судно начало набирать скорость: малый ход, средний, полный, самый полный… Траулер задрожал словно под ударами пневматических молотков. Казалось, что двигатель вот-вот выпрыгнет из корпуса. Судно поравнялось с косяком.
— Отдать невод! — Помощник мастера добычи, стоявший на корме, отдал стопор, и огромный невод шуршащим каскадом капронового полотна начал сходить в воду. Все дальше отходит траулер от стоящего на месте ботика, и вскоре на воде начал вырисовываться белоснежный овал поплавков образующих верхнюю кромку невода.
