Владимир Высоцкий - Песни. Стихотворения
В январе 1980 года выступление Высоцкого снимают на телестудии в Останкине. Он словно предчувствует, что обращается не столько к нынешним телезрителям, сколько к «товарищам потомкам». Действительно, передачу не пропустят, режиссер Ксения Маринина чудом ее сохранит, и с 1988 года программа пойдет под названием «Монолог», будет размножена на видеокассетах. А пока…
Перенапряжение сил постепенно превращается в самосожжение. Усложнились отношения с Таганкой. «Непечатность» стихов и песен становится невыносимой: Высоцкому уже просто больно встречаться и разговаривать со знакомыми литераторами. Круг общения сужается, остаются Вадим Туманов, друг с молодых лет Всеволод Абдулов, из коллег по театру – Иван Бортник, в Париже – Михаил Шемякин. Возникает драматизм в отношениях с женой, особенно после того, как в жизни Высоцкого появляется его последняя любовь – юная Оксана Афанасьева. Летом 1980 года Высоцкий обращается к Марине Влади со стихотворным посланием, где благодарное чувство к ней («Я жив, тобой и Господом храним») соседствует с предчувствием скорого ухода из жизни:
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.
Шестнадцатого июля Высоцкий в последний раз выступает перед аудиторией в подмосковном Калининграде (ныне – город Королев), завершает концерт своей «коронной» песней «Я не люблю». Восемнадцатого июля в последний раз играет Гамлета на таганской сцене (следующий спектакль должен был состояться двадцать седьмого, ни один из проданных билетов не был потом возвращен в кассу).
Под утро двадцать пятого июля Владимир Высоцкий скончался в своей квартире на Малой Грузинской. В доме находились врач Анатолий Федотов и Оксана Афанасьева.
Двадцать восьмого июля десятки тысяч людей пришли проститься с любимым поэтом и артистом к Театру на Таганке. Его похоронили на Ваганьковском кладбище. В 1985 году на могиле был воздвигнут памятник. А двадцать пятого июля 1995 года еще один монумент был установлен в том месте, которое упомянул сам Высоцкий в одной из ранних песен:
Не поставят мне памятник в сквере
Где-нибудь у Петровских ворот.
Потомки поняли поэта правильно: поставили. У Петровских ворот, в конце Страстного бульвара. Поблизости – Большой Каретный, Самотека (ее он назвал в анкете как «любимое место в любимом городе»). По Бульварному кольцу далее следуют памятники Пушкину, Есенину. Немного в стороне – Блок, недалеко и Маяковский. Все, кто кончили жизнь трагически. Все – истинные поэты.
Время Высоцкого продолжается. О нем написаны десятки монографий (в серии «Жизнь замечательных людей» книгу «Высоцкий» довелось написать автору данного предисловия), сотни статей. Его помнят, поют, постоянно цитируют. Афоризмы Высоцкого, его точные социальные диагнозы и прогнозы, его емкие аналитические формулы прочно вошли в язык, постоянно выносятся в газетные заголовки, используются при обсуждении самых насущных и запутанных вопросов. В словарях «крылатых слов» Высоцкий – среди первых, в компании с Пушкиным, с Грибоедовым, с Ильфом и Петровым. Откройте, к примеру, справочник «Цитаты из русской литературы», составленный Константином Душенко, – и вы найдете там целых восемьдесят изречений и выражений великого барда, у которого был весьма счастливый «роман с языком».
Постепенно меняется сам характер восприятия поэзии Высоцкого: в его текстах обнаруживается глубина, не всегда ощутимая на слух, нагляднее становятся словесные краски, тонкая игра слов. Отчетливее проступает богатый культурный фон стихов и песен, пародийные подтексты, переклички с русской и мировой классикой. Когда-то Высоцкого слушали вместе, в больших аудиториях, в дружеских компаниях. Теперь все чаще он предстает один на один с каждым читателем. Именно при таком контакте лучше всего осуществляется передача заветных мыслей и чувств поэта.
Продолжаются споры о Высоцком. Его в первую очередь ценят те, кто готов, как он, терзать в клочья «душу и рубаху», ходить «по канату, натянутому, как нерв», постоянно ощущать недопроявленность собственной личности, отчаянно спрашивать себя и мир: «По чьей вине?»… Отнюдь не все к этому склонны. У Высоцкого есть (и, наверное, всегда будут) принципиальные противники. Это не только старорежимные «совковые» догматики или ханжи. Снобистскую дистанцию по отношению к поэту нередко сохраняют люди вполне образованные и даже профессионально причастные к культуре, но не наделенные от природы чувством духовной «вертикали» и творческого полета, а потому отвергающие Высоцкого при помощи эстетских придирок. Еще бросается в глаза, что Высоцкого недолюбливают люди, лишенные чувства юмора, не умеющие посмеяться над собой и своими слабостями. Это, в общем, нормально и психологически объяснимо. Да и полноценному бытованию произведений Высоцкого полемическая атмосфера вокруг них только на пользу.
Жизнь не становится ни легче, ни проще. И Высоцкий помогает нам разбираться в ее новых хитросплетениях, поддерживает в нас чувство собственного достоинства, самостоятельность мышления, творческую изобретательность и любовь к родной речи. Он по-прежнему нужен людям.
Вл. НовиковПесни
Сорок девять дней
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых – Федотов Иван.
Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, —
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
Доедена банка консервов,
И суп из картошки одной, —
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук.
Спокойный, но слабый Федотов
Глодал предпоследний каблук.
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг.
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский —
Под палубой песни поют.
Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
«Ребята! – еще через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
Забудем про пищу – чего там! —
А вспомним про наш взвод солдат…»
«Узнать бы, – стал бредить Федотов, —
А что у нас в части едят?»
И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летел вертолет.
…Окончены все переплеты —
Вновь служат, – что, взял океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан!
«Пока вы здесь в ванночке с кафелем…»
Пока вы здесь в ванночке с кафелем
Моетесь, нежитесь, греетесь, —
В холоде сам себе скальпелем
Он вырезает аппендикс.
Он слышит движение каждое
И видит, как прыгает сердце, —
Ой, жаль, не придется вам, граждане,
В зеркало так посмотреться!
До цели всё ближе и ближе, —
Хоть боль бы утихла для виду!..
Ой, легче отрезать по грыже
Всем, кто покорял Антарктиду!
Вы водочку здесь буздыряете
Большими-большими глотками,
А он себя шьет – понимаете? —
Большими-большими стежками.
Герой он! Теперь же смекайте-ка:
Нигде не умеют так больше, —
Чего нам Антарктика с Арктикой,
Чего нам Албания с Польшей!
Татуировка
Не делили мы тебя и не ласкали,
А что любили – так это позади, —
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Леша выколол твой образ на груди.
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал, —
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
«А я – тем более!» – мне Леша отвечал.
И теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней – попробуй разбери:
У него – твой профиль выколот снаружи,
А у меня – душа исколота снутри.
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, —
Пусть слова мои тебя не оскорбят, —
Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя – верней, твоя – татуировка
Много лучше и красивше, чем его!
Я был душой дурного общества
