Сборник Сборник - Моё лучшее стихотворение

Хотя миновало полвека,
Я помню ту встречу, тот поезд,
В котором восставших матросов
Судить из Одессы везли.
Я с мамой в толпе на перроне,
На харьковском душном вокзале.
В руках у нас красные астры,
И боль и тревога в сердцах.

Товарных вагонов оконца
В железных решетках; за ними
Простые крестьянские лица,
Усталы, небриты они…
И золотом на бескозырках —
«…Потемкин Таврический». Люди,
Поднявшие красное знамя!
«Герои», — я слышу вокруг.

И вот через головы стражи
Цветы полетели в оконца.
И жесткие руки в оковах
Обратно бросают цветы.
И радость в глазах у матросов:
— Спасибо! Товарищи! Братья! —
А стражники курят спокойно:
Цветы, мол. Не бомбы. Пускай…

Гудок паровоза. Вагоны
Осями скрипят, шевелятся.
На север, где будет расправа!
— Прощайте! Мужайтесь, друзья! —
Держу я ту астру, что бросил
Потемкинец через решетку —
Усатый, с бровями ржаными,
С огнем и смешинкой в глазах.

И долго хранил я подарок.
И, в бурях Октябрьских встречая
Матросов с оружьем, в бушлатах,
В их грозные лица смотрел.
Казалось, что встречу я друга,
Который ребенку когда-то,
Мне бросил ту красную астру —
Дар сердца и мужества зов.

Ты ножками сучишь кривыми,
Лепечешь что-то иногда…
Как назову,
Какое имя
Тебе вручу на все года?

Есть много их —
Хороших, разных.
Какое выбрать? Помоги.
Одни веселые, как праздник,
Другие — буднично строги.

Одни всем миром володеют,
Другие, что ручей, скромны.
Одни тускнеют и бледнеют,
Уйдя в глубины старины.

Другие, вырвавшись оттуда,
Опять сверкают, как родник.
Есть имя — песня, имя — чудо, —
Какое выбрать мне из них?

Новейших есть имен немало,
Есть выходцы из дальних стран…
Я одарю тебя, пожалуй,
Коротким именем Иван.

Оно всех ближе,
Всех роднее.
В нем сила русская и ум,
В нем сказки деда-чародея,
Колосьев звон,
Дубравы шум.

В нем океана гул,
В нем сеча
И пахаря нелегкий шаг,
Большое сердце человечье
И правде верная душа.
В нем Пресня стойкая,
И Зимний,
И волжский взнузданный поток…

Достойное я выбрал имя,
Не урони его, сынок!

Мне кажется, я в сотый раз рожден,
А вспомнить не могу
Те, прежние свои существованья,
Но что-то все же знаю я,
И это «что-то» здесь, в моей груди,
Живет, ворочается, тяжело вздыхает.
Припомнить что-нибудь?
Нет, это безнадежно,
Вот разве только сны.
Они меня измучили —
Одно и то же снится каждый раз.
Одно и то же…
Будто на скале я высек мамонта.
И сотни две людей, одетых в шкуры,
Гортанным криком славили меня.
Предела их восторгу не было.
И то, что я не смог изобразить
На каменном холсте,
Воображение людей дорисовало.
Царапина художника на камне
Для них была открытием вселенной,
И люди видели,
Как билось солнце на бивне мамонта,
Как кровь течет из мамонтовых ран
И как из глаз затравленной
   чудовищной горы
Стекают каменные слезы мамонта,
Беспомощности слезы…
Я славил человека.
Он стал сильнее зверя.
Далекий сон, он радует меня.
И люди в шкурах,
Люди в рваных шкурах…
Я жил когда-то, жил когда-то я!
Припомнить что-нибудь?..
Вот разве только сны…
Сикстинская капелла.
Дивный свет,
Расписан мною потолок и стены.
Художник я. Старик уже, старик…
Шесть лет последних
Отдал я этой росписи.
И суд господний,
Страшный суд идет.
Все жизненно
До ощущенья боли —
И ад и рай,
И божья неподкупность.
А то, что я не смел изобразить,
Воображение людей дорисовало,
И славила толпа
Мой многолетний труд
Художника,
Увидевшего в боге человека!
Я жил когда-то, жил когда-то я!
Что будет сниться мне из этой жизни?
Что?
Скала… самой природой,
Дождями,
   солнцем,
     холодом,
       ветрами
Изображен встающий человек.
Я как художник
Освободил его от злых нагромождений,
Все сдержанно,
Все грубо,
Ощутимо,
В намеке все,
Предельно скупо все!
А то, что я не стал изображать,
Воображение людей дорисовало.
Величием своим испуган человек.
Он поднимается.
Он удивлен собой.
Из рук его летят ночные звезды —
Росинки светлые,
В безвременье!
В бесчисленность светил!
За много, очень много километров
Он видится таким богатырем,
Перед которым бог — ничтожество,
Перед которым — бога нет.
А люди дорисовывают сами
Свое величие.
И гордость за собственное «я»
Горит в глазах людей.
И каждый понимает, что он велик
И прост,
И неподкупен
И горд собой,
И мир в его руках!
Победа человека над собой
Мне будет сниться,
Когда в сто первый раз
Я появлюсь на свет
И вновь возьму резец или палитру,
Чтобы из гор, из рек, из звезд ночных
Воссоздавать черты сынов земли,
Чтобы резцом и светом
Славить человека!
…Мне кажется, я снова буду жить.

Помню только о том,
как в солдатской цепи разноликой
я горланил «ура!»
и сорвал себе голос от крика.

О, когда б не оно —
громовое российское слово,
нам бы лечь и молчать
перед силой огня ножевого.

Жаль, что так и не смог
проследить я за каждой деталью,
устремившись вперед
через поле, побитое сталью.

Но в горелой деревне,
которую мы штурмовали,
востроглазый мальчишка
скрывался в каком-то подвале.

И сквозь толщу стены
из удачно отысканной щели
мальчуган рассмотрел
то, что мы различить не успели.

Желваки он приметил
на вражеских лицах смятенных,
нервный тик офицера
и бледность его подчиненных.

Нашу злость разглядел
и увидел, как слева и справа
люди падали, вздрогнув,
на быстро буревшие травы.

Я же мчался вперед,
поглощенный движеньем всецело.
Помню только «ура!»,
что гремело,
   гремело,
     гремело.

Помню только «ура!».
Вы меня извините за это.
Однотонность такая,
увы, не заслуга поэта.

Не большая беда,
если крик тот забудется даже,
стал мальчишка мужчиной
и все подетальней расскажет.

Впрочем, не было б слов,
да и сам бы он выжил едва ли,
если б мы в свое время
натужно «ура!» не кричали.

Трубил, трубил, трубил рожок,
двоились уличные дали,
дымясь, асфальт подошвы жег,
мелькали стертые сандальи,
холодным потом рикша мок
и целый день, в тоске ли, в злобе ль,
бежал… и убежать не мог
из полированных оглобель.

Без призора ходит Горе
От одной избы к другой,
И стучит в окно к Федоре,
Старой сватье дорогой:

— Отвори, Федорушка,
Отвори скорей!
Это я тут, Горюшко,
Плачу у дверей.

— Нет с Федорой разговора,
Ты мне, Горе, не родня!
Хлеба горы, денег ворох
Получила с трудодня.

Горе шасть в другую хату,
Где в окошках шум и свет,
И стучится в двери к свату,
Другу прежних, горьких лет:

— Приюти, Егорушка,
Сватьюшку свою!
Это я тут, Горюшко,
У дверей стою!

У Егора с Горем ссора:
— Уходи от хаты прочь!
За колхозного шофера
Выдаю я замуж дочь.

Горе плачет, пот струится
По костлявому лицу,
И в окно оно стучится
К многодетному отцу:

— Отвори, Сидорушка,
Пропусти в жилье!
Ты ведь помнишь Горюшко
Вечное свое!

— В Красной Армии три сына.
В школу отдал дочек трех.
Тут седьмые октябрины!
Не марай ты мой порог!

— Что с народом приключилось?
Не видало отродясь!..—
Горе лужицей расплылось,
Солнце высушило грязь.