Владимир Маяковский - О любви

Крою
           пиво пенное, —
только что вам
                             с этого?!
Что даю взамен я?
Что вам посоветовать?
Хорошо
               и целоваться,
                                         и вино.
Но…
вино и поэзия,
                            и если
                                         ее
хоть раз
                по-настоящему
                                              испили рты,
ее
    не заменит
                         никакое питье,

никакие пива,
                           никакие спирты.
Помни
             ежедневно,
                                  что ты
                                              зодчий
и новых отношений
                                      и новых любовей, —
и станет
               ерундовым
                                     любовный эпизодчик
какой-нибудь Любы
                                        к любому Вове.
Можно и кепки,
                                можно и шляпы,
можно
             и перчатки надеть на лапы.
Но нет
             на свете
                            прекрасней одежи,
чем бронза мускулов
                                         и свежесть кожи.
И если
             подыметесь
                                    чисты́ и стройны́,

любую
             одежу
                         заказывайте Москвошвею,
и…
      лучшие
                     девушки
                                      нашей страны
сами
          бросятся
                           вам на шею.

В газетах
                 пишут
                             какие-то дяди,
что начал
                  любовно
                                   постукивать дятел.
Скоро
            вид Москвы
                                    скопируют с Ниццы,
цветы создадут
                             по весенним велениям.
Пишут,
              что уже
                             синицы
оглядывают гнезда
                                     с любовным вожделением.
Газеты пишут:
                            дни горячей,

налетели
                  отряды
                                передовых грачей.
И замечает
                      естествоиспытательское око,
что в березах
                         какая-то
                                          циркуляция соков.
А по-моему —
                             дело мрачное:
начинается
                      горячка дачная.
Плюнь,
              если рассказывает
                                                  какой-нибудь шут,
как дачные вечера
                                    милы,
                                                тихи́.
Опишу
хотя б,
             как на даче
                                   выделываю стихи.
Не растрачивая энергию
                                                средь ерундовых трат,

решаю твердо
                          писать с утра.
Но две девицы,
                             и тощи
                                           и рябы́,
заставили идти
                             искать грибы.
Хожу в лесу-с,
на каждой колючке
                                      распинаюсь, как Иисус.
Устав до того,
                           что не ступишь на́ ноги,
принес сыроежку
                                  и две поганки.
Принесши трофей,
еле отделываюсь
                                от упомянутых фей.
С бумажкой
                        лежу на траве я,
и строфы
                  спускаются,
                                         рифмами вея.
Только
              над рифмами стал сопеть,
                                                                 и —

меня переезжает
                                кто-то
                                             на велосипеде.
С балкона,
                    куда уселся, мыча,
сбежал
             во внутрь
                                от футбольного мяча.
Полторы строки намарал —
и пошел
                ловить комара.
Опрокинув чернильницу,
                                                  задув свечу,
подымаюсь,
                       прыгаю,
                                        чуть не лечу.
Поймал,
                и при свете
                                      мерцающих планет
рассматриваю —
                                 хвост малярийный
                                                                      или нет?
Уселся,
              но слово
                               замерло в горле.

На кухне крик:
                             – Самовар сперли! —
Адамом,
                во всей первородной красе,
бегу
        за жуликами
                                 по василькам и росе,
Отступаю
                   от пары
                                  бродячих дворняжек,
заинтересованных
                                    видом
                                                юных ляжек.
Сел
       в меланхолии.
В голову
                 ни строчки
                                      не лезет более.
Два.
Ложусь в идиллии.
К трем часам —
                                уснул едва,
а четверть четвертого
                                          уже разбудили.

На луже,
                 зажатой
                                 берегам в бока,
орет
        целуемая
                          лодочникова дочка…
«Славное море —
                                   священный Байкал,
Славный корабль —
                                        омулевая бочка».

Сердце мне вложи!
                                     Крови́щу —
                                              до последних жил.
В череп мысль вдолби!
Я свое, земное, не дожи́л,
на земле
                 свое не долюбил.
Был я сажень ростом.
                                А на что мне сажень?
Для таких работ годна и тля.
Перышком скрипел я, в комнатенку всажен,
вплющился очками в комнатный футляр.
Что хотите, буду делать даром —
чистить,
                мыть,
                           стеречь,
                                           мотаться,
                                                             месть.

Я могу служить у вас
                                          хотя б швейцаром.
Швейцары у вас есть?
Был я весел —
                              толк веселым есть ли,
если горе наше непролазно?
Нынче
              обнажают зубы если,
только, чтоб хватить,
                                         чтоб лязгнуть.
Мало ль что бывает —
                                            тяжесть
                                                            или горе…
Позовите!
                    Пригодится шутка дурья.
Я шарадами гипербол,
                                           аллегорий
буду развлекать,
                                 стихами балагуря.
Я любил…
                    Не стоит в старом рыться.
Больно?
                Пусть…
                               Живешь и болью дорожась.
Я зверье еще люблю —
                                             у вас
                                                       зверинцы

есть?
         Пустите к зверю в сторожа.
Я люблю зверье.
                                 Увидишь собачонку —
тут у булочной одна —
                                             сплошная плешь, —
из себя
              и то готов достать печенку.
Мне не жалко, дорогая,
                                             ешь!

Может,
              может быть,
                                     когда-нибудь
                               дорожкой зоологических аллей
и она —
               она зверей любила —
                                                         тоже ступит в сад,
улыбаясь,
                   вот такая,
                                      как на карточке в столе.
Она красивая —
                                 ее, наверно, воскресят.
Ваш
         тридцатый век
                                      обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
                                             наверстаем
звездностью бесчисленных ночей.

Воскреси
                   хотя б за то,
                                          что я
                                                   поэтом
ждал тебя,
                    откинул будничную чушь!
Воскреси меня
                             хотя б за это!
Воскреси —
                        свое дожить хочу!
Чтоб не было любви – служанки
замужеств,
                    похоти,
                                  хлебов.
Постели прокляв,
                                  встав с лежанки,
чтоб всей вселенной шла любовь.
Чтоб день,
                    который горем старящ,
не христарадничать, моля.
Чтоб вся
                 на первый крик:
                                                 – Товарищ! —
оборачивалась земля.
Чтоб жить
                     не в жертву дома дырам.

Чтоб мог
                 в родне
                               отныне
                                             стать
отец
         по крайней мере миром,
землей по крайней мере – мать.