Варлам Шаламов - Колымские тетради

Замшелого камня на свежем изломе
Сверкнувшая вдруг белизна…
Пылает заката сухая солома,
Ручей откровенен до дна.

И дыбятся горы, и кажется странным
Журчанье подземных ключей
И то, что не все здесь живет безымянным,
Что имя имеет ручей.

Что он занесен на столичные карты,
Что кто-то пораньше, чем я,
Склонялся здесь в авторском неком азарте
Над черным узором ручья.

И что узловатые, желтые горы
Слезили глаза и ему,
И с ними он вел, как и я, разговоры
Про горную Колыму.

Хочу я света и покоя,
Я сам не знаю, почему
Гудки так судорожно воют
И разрезают полутьму.

Как будто, чтобы резать тучи,
Кроить на части облака,
Нет силы более могучей,
Чем сила хриплого гудка.

И я спешу, и лезу в люди,
Косноязыча второпях,
Твержу, что нынче дня не будет,
Что дело вовсе не в гудках…

Ты не срисовывай картинок,
Деталей и так далее.
Ведь эта битва — поединок,
А вовсе не баталия.

И ты не часть чужого плана,
Большой войны таинственной.
Пусть заурядного романа
Ты сам герой единственный.

Ты не останешься в ответе
За все те ухищрения,
С какими легче жить на свете,
Да, легче, без сомнения…

Да, он оглох от громких споров
С людьми и выбежал сюда,
Чтобы от этих разговоров
Не оставалось и следа.

И роща кинулась навстречу,
Сквозь синий вечер напролом,
И ветви бросила на плечи,
Напоминая о былом.

И судьбы встали слишком близко
Друг к другу, время хороня,
И было слишком много риска
В употреблении огня.

Воображенье — вооруженье,
И жить нам кажется легко,
Когда скала придет в движенье
И уберется далеко.

И у цветов найдется запах,
И птицы песни запоют,
И мимо нас на задних лапах
Медведи медные пройдут.

Нам время наше грозам
Напрасно угрожало,
Душило нас морозами
И в погребе держало.

Дождливо было, холодно,
И вдруг — такое лето, —
Хоть оба мы — немолоды
И песня наша спета.

Что пелась за тюремными
Затворами-замками,
Бессильными и гневными
Упрямыми стихами,

Что творчества изустного
Была былиной новой,
Невольничьего, грустного,
Закованного слова.

И песни этой искренность,
Пропетой полным голосом,
Серебряными искрами
Пронизывает волосы…

Не только актом дарственным
Расщедрившейся сказки
Ты проступаешь явственно,
Как кровь через повязку.

И боль суровой карою
Опять ко мне вернулась,
Затем, что рана старая
Еще не затянулась.

Пока еще мы молоды
Душою и годами,
Мы лечим раны холодом,
Метелями и льдами.

Но, видно, в годы зрелые
Не будет облегченья
От слишком устарелого
Таежного леченья.

И смело ночью звездною,
Развеяв все туманы,
Мы лечим эту грозную,
Мучительную рану

Повязкой безыскусственной,
Пропитанной простою,
Горячей и сочувственной
Душевной теплотою.

Мы имя важное скрываем,
Чужою кличкою зовем
Ту, что мы лучше жизни знаем,
Чью песню с юности поем.

И от неназванного слова
Острее грусть, больнее боль,
Когда мы явственно готовы
Заветный выкрикнуть пароль.

Что за подпольщина такая?
Зачем уклончивее взор
У наступающего мая,
Вступающего в заговор?

Что охватил листву предместья,
Камней дорожных немоту.
И я и ты мы с лесом вместе
Пережидаем темноту.

И в напряженное безмолвье,
В предгрозовую духоту
Условный знак ярчайших молний
Внезапно кинут в высоту.

И в этом новом освещенье,
Пока гроза недалеко,
Мы забываем запрещенья
И выдаем себя легко.

Есть мир. По миру бродит слово,
Не различая у людей
Ни малого и ни большого
В масштабах действий и идей.

Оно готово все на карту
Поставить из-за пустяка,
Оно в своем слепом азарте
Легко дорвется до греха.

И, меря все единой мерой.
На свой изломанный аршин,
Не хочет жертвовать пещерой
Для одиночества вершин.

Прочь уходи с моего пути!
Мне не нужна опора.
Я и один могу добрести
Узкой тропинкой в горы.

Дикие розы в горах цветут
В яркости небывалой.
Каждая сопка кажется тут
Будто от крови — алой.

Только лишь я разобрать могу
Кровь это или розы?
Лед ли блестит на плотном снегу
Или людские слезы?

Видишь — песок у меня в горсти?
Это — песок дорожный,
Не удивляйся и не грусти —
Все сожаленья ложны.

Ветер похода щекочет грудь,
Сердцу до боли тесно.
Залит луной одинокий путь,
Мне хорошо известный.

Все стены словно из стекла,
Секретов нет в любой квартире,
И я гляжу из-за угла
На все, что делается в мире.

Людского сердца кривизну
Я нынче вымерю лекалом
И до рассвета не усну
В моем унынье небывалом.

И вижу я, что честь и ложь
Вступили вновь в единоборство.
И в спину чести всажен нож,
И странно мне ее упорство.

Упасть бы наземь ей давно.
Тогда сказали б с одобреньем: —
Вот что наделало вино, —
И отвернулись бы с презреньем.

С тобой встречаемся в дожде,
В какой-то буре, в реве, в громе,
И кажется, что мы нигде
Иначе не были б знакомы.

Нам солнца, видно, и не ждать.
Нас не смутишь грозой нимало.
И вспышки молний — благодать,
Когда нам света не хватало.

Ты услышишь в птичьем гаме
В этот светлый, легкий час,
Что земля с ее снегами
Расступилась под ногами,
Но сдержала все же нас.

Суть бессилия мороза,
Очевидно, только в том,
Что мороз не может слезы
Объявить житейской прозой
В рассужденьях о былом.

Даже времени бессилье
Подтверждается сейчас
Тем, что крепнут наши крылья,
Не раздавленные былью,
Вырастая во сто раз.

А бессилие пространства
Не полетами ракет —
Измеряют постоянством,
Несмотря на годы странствий,
Без надежд и без побед.

Это — власть и сила слова,
Оброненного тайком.
Это слово — свет былого,
Зажигающийся снова
Перед жизнью и стихом.

Это слово — песни сколок —
Той, что пелась наугад,
Не достав до книжных полок,
Пелась в лиственницах голых,
Шелестя, как листопад.

Заглушенная поземкой,
Песня, петая негромко,
У созвездий на глазах
В разрывающих потемки
Ослепительных слезах.