Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

«Ты, как доля моя, многотрудна!
Что ты ночью шепчешь, земля?
Что не спишь, уныла, безлюдна,
Всё о чем-то безмолвно моля?

Иль ветра́ми ясной погоды
Охладить мне твое чело?
Иль собрать для тебя все воды
И всех солнц унести тепло?

Иль все розы, все тихие зори
На кремнистое ложе сложить?
Иль в смятенье сыновнем и горе
У святого подножья тужить?»

А она мне сквозь ночь, сквозь муку:
«Ты не смеешь тужить обо мне!
Укрепи свое сердце и руку,
Слезный плач затаи в глубине,

Разрази ты врагов постылых,
Чтоб не шли они дальше в крови.
Знай: одна лишь ненависть в силах
Обратить мое сердце к любви.

Только гневом дышу я ныне,
Напоила желчью язык,
Чтобы снова в словах голубиных
Растворился мой грозный крик.

Пусть же будет твой каждый атом
Слит со страстью моей — в одну,
Чтоб ты снова увиделся с братом,
Чтобы снова обнял жену.

Всё, чем я жила, красовалась
На дорогах погожей поры,
Все стремленья, радость и жалость,
Песни все, все былые пиры

Заменила я сталью и кровью,
Ризы светлые сбросив с плеч,
И не розы в моем изголовье,
А отмщенья карающий меч!»

Осень, осень, осень… Шум осин…
Осень — перелетный голос птичий…
Я ее давно, превозносил
За веселый, радостный обычай,

За цветистый золотой узор,
За ее широкие щедроты —
И всегда в ее входил простор,
Как дитя в волшебные ворота.

Молодой, я был, конечно, прав,
Что не смерть она — отдохновенье,
Что в осеннем увяданье трав
И снежинок голубых круженье —

Лишь на травы вешние намек,
Лишь предвестье вод весенних новых…
А теперь, в осенний жизни срок,
Среди грозных отблесков багровых,

В час, когда печальная жена
От работы и от скорби тает
И когда всё гуще седина
И румяный вечер отцветает, —

Понял я, что жизнь идет к концу,
Что она не будет вечно длиться
И что мне, седому, не к лицу
Нынче перед зеркалом бодриться.

В этот час письмо приходит в дом.
Сын. (Шалун. Экзамены. Фокстроты.)
С фронта! Мой родной! И об одном —
Биться, победить — о том заботы!

«Ой, не плачь же, мама, не грусти!» —
Слышу песню, сердцем просветленный…
Снег, но вербы начали цвести,
Горько, нежно пахнет пух зеленый.

Ты бойцом был, пламенным певцом
Своего душевного народа,
И ушел ты с горестным лицом
В ночь, когда шумела непогода.

Знаю, что назад дороги нет
Для тебя, мой Янка благородный,
И не встретил, уходя, поэт
Свет зари над нивою свободной.

Знаю всё и горестно скорблю,
Как и ты скорбел, сквозь гнев великий,
Что святую Беларусь твою
Залил кровью чужеземец дикий.

Да иное знаю: смастерил
Ты свирель ребенком, — я с тобою
Ту свирель в могилу положил,
Пусть калина вырастет весною.

Выйдет следом юноша другой
Вырезать свирельку из калины,
Позовет она, как та, на бой,
Заиграет песней соловьиной,

Вновь Оресса вольно потечет,
Вновь Олеся зацветет венками,
И Тараса Янка обоймет
Радостно, горячими руками.

Не раз, не два мы с Вами толковали
О днях, которых с нетерпеньем ждали,
Когда пахать поля родимый край
Начнет и тень от ненавистных стай
Как дым исчезнет и не возвратится.
Хоть в сердце будет боль еще тесниться,
Но солнце с вешним ветром из степей
Теплом своих живительных лучей
Без меры щедро снова в грудь польется,
И Мать-отчизна снова улыбнется,
И раны зарастут… Да, этот час,
Как радуга, сиял тогда для нас,
Когда Вы предвещали вдохновенно,
Что снова вспыхнут цветом непременно
В садах народных ветви над Днепром
И над водой раскинутся шатром,
Благоуханьем воздух наполняя,
И заскользят по глади, уплывая,
Стремясь в серебряную даль, челны,
А мужество священных дней войны
В труде священном нам утроит силы,
Сердца наполнит нивы запах милый,
Строенья встанут из руин, а там,
Где лишь полынь росла, по тем местам
Цвет гречи хлынет молоком медовым.
Вы искренним тогда, сердечным словом
Сказали: заповедь у нас одна,
Она в народ любовь нести должна,
Туда, где вражья проповедь разбоя
Пытается отнять всё дорогое.
Ведь зоркий глаз и твердая рука
Соединились у большевика
С предвиденьем и ясным пониманьем
Всей сложности пути, а не блужданьем
В кромешной тьме, как повелось в веках.
Лишь силу чувств и творчества размах
Должны всего превыше ставить люди.
Теперь, когда святой огонь орудья
Несут на Запад и злодеев ждет
Народный гнев, что по земле идет, —
Вы, что вливали «Ночью перед боем»
Усталым — силу, мужество — героям,
Примите от меня мои слова.
Она жива, Довженко, и жива
Останется навеки — Украина!
Не одного она лишилась сына,
Недосчиталась многих дочерей,
Но что ни день всё ближе и шумней
Весна, которую у нас украли,
И станем мы, как мы в боях стояли —
И юный и седая голова —
По локти засучивши рукава,
Чтоб нам сражаться на полях работы
За голубые мирные высоты,
За пламень сердца, за тепло руки,
За всплески весел вдоль Днепра-реки,
За Киев наш, за Канев наш зеленый,
За океанов новых перезвоны,
За мудрость мужа, за любовь жены,
За братство, за ребяческие сны,
За шум Арагвы и за Волги воды,
За общий путь советского народа!

Уже на грядке вспыхнула клубника —
Не зря ее высаживал я здесь, —
Пылали розы. (Это сон, поди-ка,
Соцветие немыслимых чудес?)

Сияло небо в ласковой лазури,
В руках работа закипала вмиг,
И думал я, что это не на бурю,
А просто так — шальной вороний крик.

И с белой розой, кремовой и алой, —
А жаль срезать их было как-никак! —
Я зашагал к дощатому вокзалу,
Типичный дачный муж и здоровяк.

Закуривал я в толчее вагонной,
А это — знак спокойствия всегда;
Как мог я знать, что ливнями агоний
Нагрянет туч разбойная орда?

Так много шуток слышалось бодрящих,
Так женщины все были хороши,
Что проводник — суровости образчик —
И тот подчас смеялся от души.

На Ленинской, где дом шестьдесят восемь,
С троллейбуса спорхнув, как в двадцать лет,
В знакомом брадобрее безволосом
Открыл я сотню радостных примет:

Уже, видать, он чарку опрокинул
И под каштаном кейфовал, чудак,
Для анекдотцев находя причину
В любом движенье киевских зевак.

Я поздоровался и папиросу —
Незыблемых традиций старину —
Вручил степенно. Розу в светлых росах
Понюхал он с красноречивым: «Н-ну!»

И я ворвался с розами в кабину,
Где улыбался дружески лифтер,
Абрам Денисович. Поднялся. Крикнул сыну:
«Ну, завтра мы — на стадион!»

                                                        С тех пор
И вспомнить больно — как мы намечали
На завтра планы наши, я и он,
Как с трепетным волнением гадали,
Откроется ли новый стадион…

Жена чуть-чуть насмешливой казалась,
Но дивным розам воздала хвалу…
Минута каждая в сердца врезалась,
Открытые и свету, и теплу!

И мы уснули с сыном, как бывало
(А снился нам, должно быть, стадион..) —
И ты, отрава страшная, прервала
Явь золотую и счастливый сон!