Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый
— Есть вызвать катер! — И до боли сжал плечо Олега Константиновича, призывая не вмешиваться.
— Катер вышел?
— Так точно! — ответил Сажин и вскоре положил ладонь на глаза старшего механика.
— Ну вот, теперь успокоился. Совсем успокоился…
Сажин, вечно чем-то недовольный, желчный Сажин сидел возле своего бывшего начальника согнувшись, не снимая ладони с его лица, и по впалым, заросшим седой щетиной щекам стекали слезы. И Марья, бой-баба кочегар Ковалик, тоже плакала.
Олег Константинович не знал, что им сказать. Он привалился грудью к борту шлюпки и ощутил в кармане что-то жесткое. Вытащил. То был блокнотик в целлулоидной упаковке, о котором он совсем забыл. Он расстегнул кнопочку и вынул блокнот. Влага едва коснулась обреза, и край блокнота был теперь волнистым. Соколов раскрыл блокнот наугад. Там была чья-то телеграмма — из тех, что посылали во Владивосток. И он, еще не задумываясь зачем, стал читать вслух:
— «Живу хорошо! Работаю легко. До встречи. Целую. Маша». Так это твоя телеграмма! «До встречи» написала, а слезам волю… А ты, Сажин, требовал, помнится, чтобы во Владивостоке запасли тебе бочку пива. Должна бочка дождаться. Без тебя скиснет, а, Сажин?
По глазам людей, сидевших в шлюпке, он понял, что всем тоже вдруг захотелось еще раз услышать, что они писали домой. Еще раз коснуться той ниточки, которая еще тянулась, еще не оборвалась… И он читал телеграмму за телеграммой как можно громче, чтобы всем было слышно, чтобы перекрыть шум океана. А он нарастал — и шум волн, и шум ветра.
Еще двое суток держали парус попеременно третий помощник и кочегар. Потом парус пришлось зарифить, потому что усилившийся северный, леденящий ветер мог опрокинуть шлюпку. Они отлеживались и грелись под возвышением, которое образовал брезент. Сначала ветру, поднявшемуся после штилевой погоды, все были рады. Но он усилился, разгулял волну, принес снег с дождем. Главное теперь было удержать шлюпку, не дать ей стать лагом к волне. Рулевых Соколов менял каждый час.
Всю ночь Соколов сидел на носовой банке и смотрел вперед. Он спрятал за пазуху ракетницу и заряды к ней. Берег на тот случай, если увидит ходовые огни парохода. Но они все не появлялись. И каждую ночь Соколов казнил себя за то, что приказал идти на ходовой фарватер и ждать, ждать, ждать пароход. Наверное, он сделал ошибку, самую главную и непоправимую из всех, что бывали когда-то. И никто не узнает, что на его счету жизни всех, кто был в шлюпке. Всю долгую ночь он заставлял себя о чем-то думать, вспоминать, чтобы не выключиться, не заснуть и не пропустить ходовые огни парохода. Не пропустить пароход, который мог ничего не заметить, ударить шлюпку и пройти дальше.
Теперь он думал об Игоре, который тоже лежал под брезентом. Он заставил Игоря надеть обе рубашки стармеха, от тех двух пар прекрасного ленд-лизовского шерстяного белья. Олег Константинович думал о мужестве этого мальчика. Как он, перебравшись с плотика на шлюпку, окинул взглядом всех, кто был в ней! И ни словом, ни жестом не выдал своего горя. Игорь работал на веслах, как все. И упрямо отталкивал того, кто хотел до срока его подменить. Он был молчалив, как все. И не отводил глаз, когда в море навсегда уходил тот, кого забирал холод. Он стал таким же взрослым, как все, только ростом поменьше. И главное, у него сохранились еще силы. Откуда?!
Соколов сполз с банки, закатал рукав, опустил руку на дно шлюпки. Опять пора откачивать воду. Он потянул кого-то за распухшую, как и у всех, ногу. А сам снова взобрался на банку и стал смотреть в ночь. И вдруг он увидел освещенный причал — то ли Сиэтл, то ли родной Владивосток. По причалу прямо на него ехал автомобиль с ярко включенными фарами. Он беззвучно пронесся мимо, но за тем автомобилем следовала целая колонна, и у всех машин ярко включенные фары…
Протер глаза — ничего… Вот уж третью ночь подряд его преследовали галлюцинации. То казалось, что прямо на шлюпку идет ярко освещенный пассажирский лайнер. Еще немного — и разобьет вдребезги. Он сунул руку за пазуху, выхватил ракетницу и… увидел перед собой черноту ночи и склон волны.
Кто-то подобрался, лег рядом.
— Я воду всю откачал. — Это был Игорь.
— Так это тебя разбудил? Прости.
— У меня силы есть.
— Знаю, что есть. Но береги их. Тебе надо беречь их больше всех.
— Я как все, — упрямо сказал Игорь.
— Ты не прав. Понимаешь, я могу умереть, любой может умереть. Но ты обязан выжить. Понимаешь, обязан.
— А зачем одному?
— И ты пал духом?
— Нет, я хочу жить. Но я один не справлюсь со шлюпкой. Я один ничего не смогу с нею сделать.
— Один не останешься. Я верю…
У Олега Константиновича сейчас не было сил прогнать Игоря снова под брезент. Он был рад, что кто-то рядом, а значит, не вернутся галлюцинации — освещенный яркими огнями порт и сияющий лайнер. Он продолжал говорить:
— Ты выживешь и когда-нибудь сможешь рассказать тем, кто родится после войны, что с нами было. Что вот была такая подлость во время войны. Была охота на мирные суда. Удар из-под воды и трусливое бегство с места убийства. Хотя мог и не убегать, потому что следователи еще долго не будут искать преступников, следы преступления. Но преступление не может быть бесследным. Вот и здесь: мы — след и мы — свидетели. Мы будем нужны, когда придет победа. А ты будешь нужен, когда я стану совсем старым и, может быть, что-то забуду.
— Вы верите, дядя Олег?
— Твердо верю. И знаешь, если у тебя действительно есть силы, если ты не совсем замерз, побудь со мною. Скоро рассвет, и я могу забыться. Я могу пропустить встречный корабль.
— И вы верите, что он скоро будет?
— Верю, что будет. Если бы не верил, может быть, уже умер.
Когда занялся тусклый рассвет, Соколов заполз под брезент, в духоту, влагу, но все же там чуть теплее. Рядом полулежал, плотно прижавшись, Игорь. Прежде чем выключилось сознание, Соколов подумал: «А кто там сейчас на руле и кто впередсмотрящий?» Но впервые за все это время у него не хватило ни сил, ни воли отодвинуть край брезента и посмотреть, кто там на носу и корме. Кто там на вахте?
Потом ему почудился гудок, густой, низкий, почти такой, как у «Ангары». Но он решил, что это снова галлюцинации, а может быть, просто сон…
Из рапорта капитана парохода «Индигирка» И. В. Петрова начальнику Дальневосточного пароходства:
«Настоящим ставлю вас в известность, что на переходе из Сан-Франциско во Владивосток при подходе на траверз пролива Лаперуза прямо по курсу увидел буруны. Изменив курс, ЗЗ примерно через 30—40 минут обнаружил шлюпку. Обойдя шлюпку два раза, не обнаружил никого, кроме раскрытых банок с неприкосновенным запасом и на кормовой части какой-то возвышенности, покрытой брезентом.
На третьем заходе подал один длинный гудок. На шлюпке открылся брезент, под которым находились люди, сообщившие, что это часть команды с парохода «Ангара», оставшаяся в живых. На четвертом заходе, прикрыв шлюпку, подошел к ней вплотную, поднял на борт одну женщину, одного мальчика, как выяснилось, тринадцати лет, и одиннадцать мужчин. Всем поднятым на борт была немедленно оказана медицинская помощь…»
В. Матвеев
ГОВОРЯЩАЯ ТИШИНА
Прислушайся к молчанию музея —
И вдруг взорвется эта тишина,
Взревет волна,
и ветер станет злее,
И оживут героев имена…
Вчитайся
в дневники,
приказы,
сводки —
И ты увидишь:
по волне рябой
Идут эсминцы,
катера,
подлодки
В поход победный
и в последний бой.
И вот уже
вдали гремят раскаты,
В огне,
в дыму
крутые берега,
Где,
на ходу срывая с плеч бушлаты,
Идут!
Идут
в тельняшках полосатых
Морские пехотинцы
на врага!
Ты к фотоснимкам приглядись получше:
Герои-моряки —
совсем еще юнцы.
То смотрят не в глаза,
а прямо
в души
Твои
войною
опаленные
отцы!
От них ты принимаешь эстафету,
И на тебя надеется страна.
Как сильным быть?
Как побеждать?
Об этом
Красноречиво скажет тишина.
Е. Баренбойм
