Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

Графиня Ютта в легком челне
Ночью по Рейну плывет при луне;
Служанка гребет, госпожа говорит:
«Ты видишь семь трупов? Страшен их вид!
Семь трупов за нами
Плывут над волнами…
Плывут мертвецы так печально!

То рыцари были в расцвете лет,
И каждый принес любовный обет,
Склонясь мне на грудь. Чтоб клятву скрепить,
Велела я всех семерых утопить.
И в Рейне суровом,
Под ночи покровом
Плывут мертвецы так печально!»

Графиня смеется, служанка гребет.
Злой хохот несется над лоном вод.
По пояс все трупы встают над водой,
Как будто клянутся ей клятвой святой
И смотрят с укором
Стеклянным взором…
Плывут мертвецы так печально!

От испанцев в Альпухару
Мавританский князь уходит.
Юный вождь, он, грустный, бледный,
Возглавляет отступленье.

С ним — на рослых иноходцах,
На носилках золоченых
Весь гарем его. На мулах —
Чернокожие рабыни;

В свите — сотня слуг надежных
На конях арабской крови.
Статны кони, но от горя
Хмуро всадники поникли.

Ни цимбал, ни барабанов,
Ни хвалебных песнопений,
Лишь бубенчики на мулах
В тишине надрывно плачут.

С вышины, откуда видно
Всю равнину вкруг Дуэро,
Где в последний раз мелькают
За горой зубцы Гренады,

Там, с коня на землю спрыгнув,
Князь глядит на дальний город,
Что в лучах зари вечерней
Блещет золотом багряным.

Но, Аллах, — о, стыд великий! —
Где священный полумесяц?
Над Альхамброй{83} оскверненной
Реют крест и флаг испанский.

Видит князь позор ислама
И вздыхает сокрушенно,
И потоком бурным слезы
По его щекам струятся.

Но княгиня-мать на сына
Мрачно смотрит с иноходца
И бранит его и в сердце
Больно жалит горьким словом.

«Полно, Боабдил эль-Чико,
Словно женщина ты плачешь
Оттого, что в бранном деле
Вел себя не как мужчина».

Был тот злой укор услышан
Первой из наложниц князя,
И она, с носилок спрыгнув,
Кинулась ему на шею.

«Полно, Боабдил эль-Чико,
Мой любимый повелитель!
Верь, юдоль твоих страданий
Расцветет зеленым лавром.

О, не только триумфатор,
Вождь, увенчанный победой,
Баловень слепой богини,
Но и кровный сын злосчастья,

Смелый воин, побежденный
Лишь судьбой несправедливой,
Будет в памяти потомков,
Как герой, вовеки славен».

И «Последним вздохом мавра»
Называется доныне
Та гора, с которой видел
Он в последний раз Гренаду.

А слова его подруги
Время вскоре подтвердило:
Юный князь прославлен в песне,
И не смолкнет песня славы

До тех пор, покуда струны
Не порвутся до последней
На последней из гитар,
Что звенят в Андалусии.

В замке Блэ ковер настенный
Вышит пестрыми шелками.
Так графиня Триполи
Шила умными руками.

И в шитье вложила душу
И слезой любви и горя
Орошала ту картину,
Где представлено и море,

И корабль, и как Рюделя
Мелисанда увидала,
Как любви своей прообраз
В умиравшем угадала.

Ах, Рюдель и сам впервые
В те последние мгновенья
Увидал ее, чью прелесть
Пел, исполнен вдохновенья.

Наклонясь к нему, графиня
И зовет, и ждет ответа,
Обняла его, целует
Губы бледные поэта.

Тщетно! Поцелуй свиданья
Поцелуем был разлуки.
Чаша радости великой
Стала чашей смертной муки.

В замке Блэ ночами слышен
Шорох, шелест, шепот странный.
Оживают две фигуры
На картине шелкотканой.

И стряхнув оцепененье,
Дама сходит с трубадуром,
И до света обе тени
Бродят вновь по залам хмурым.

Смех, объятья, нежный лепет,
Горечь сладостных обетов,
Замогильная галантность
Века рыцарей — поэтов.

«Жоффруа! Погасший уголь
Загорелся жаром новым.
Сердце мертвое подруги
Ты согрел волшебным словом».

«Мелисанда! Роза счастья!
Всю земную боль и горе
Я забыл — и жизни радость
Пью в твоем глубоком взоре».

«Жоффруа! Для нас любовь
Сном была в преддверье гроба.
Но Амур свершает чудо, —
Мы верны и в смерти оба».

«Мелисанда! Сон обманчив,
Смерть — ты видишь — также мнима.
Жизнь и правда — лишь в любви,
Ты ж навеки мной любима!»

«Жоффруа! В старинном замке
Любо грезить под луною.
Нет, меня не тянет больше
К свету, к солнечному зною».

«Мелисанда! Свет и солнце —
Все в тебе, о дорогая!
Там, где ты, — любовь и счастье,
Там, где ты, — блаженство мая!»

Так болтают, так блуждают
Две влюбленных нежных тени,
И, подслушивая, месяц
Робко светит на ступени.

Но, видениям враждебный,
День восходит над вселенной —
И, страшась, они бегут
В темный зал, в ковер настенный.

К одному приходит злато,
Серебро идет к другому, —
Для простого человека
Все томаны — серебро.

Но в устах державных шаха
Все томаны — золотые,
Шах дарит и принимает
Только золотые деньги.

Так считают все на свете,
Так считал и сам великий
Фирдуси, творец бессмертной,
Многославной «Шах-наме».

Эту песню о героях
Начал он по воле шаха.
Шах сулил певцу награду:
Каждый стих — один томан.

Расцвело семнадцать весен,
Отцвело семнадцать весен,
Соловей прославил розу
И умолк семнадцать раз,

А поэт сидел прилежно
У станка крылатой мысли,
День и ночь трудясь прилежно,
Ткал ковер узорной песни.

Ткал поэт ковер узорный
И вплетал в него искусно
Все легенды Фарсистана,
Славу древних властелинов,

Своего народа славу,
Храбрых витязей деянья,
Волшебство и злые чары
В раме сказочных цветов.

Все цвело, дышало, пело,
Пламенело, трепетало, —
Там сиял, как свет небес,
Первозданный свет Ирана,{86}

Яркий, вечный свет, не меркший
Вопреки Корану, муфти,
В храме огненного духа,
В сердце пламенном поэта.

Завершив свое творенье,
Переслал поэт владыке
Манускрипт великой песни:
Двести тысяч строк стихов.

Это было в банях Гасны, —
В старых банях знойной Гасны
Шаха черные посланцы
Разыскали Фирдуси.

Каждый нес мешок с деньгами
И слагал к ногам поэта,
На колени став, высокий,
Щедрый дар за долгий труд.

И поэт нетерпеливо
Вскрыл мешки, чтоб насладиться
Видом золота желанным, —
И отпрянул, потрясенный.

Перед ним бесцветной грудой
Серебро в мешках лежало —
Двести тысяч, и поэт
Засмеялся горьким смехом.

С горьким смехом разделил он
Деньги на три равных части.
Две из них посланцам черным
Он, в награду за усердье,

Роздал — поровну обоим,
Третью банщику он бросил
За его услуги в бане:
Всех по-царски наградил.

Взял он страннический посох
И, столичный град покинув,
За воротами с презреньем
Отряхнул с сандалий прах.

«Если б только лгал он мне,
Обещав — нарушил слово,
Что же, людям лгать не ново,
Я простить бы мог вполне.

Но ведь он играл со мной,
Обнадежил обещаньем,
Ложь усугубил молчаньем, —
Он свершил обман двойной.

Был он статен и высок,
Горд и благороден ликом, —
Не в пример другим владыкам —
Царь от головы до ног.

Он, великий муж Ирана,
Солнцем глядя мне в глаза —
Светоч правды, лжи гроза, —
Пал до низкого обмана!»

Шах Магомет окончил пир.
В его душе любовь и мир.

В саду у фонтана, под сенью маслин,
На красных подушках сидит властелин.

В толпе прислужников смиренной —
Анзари, любимец его неизменный.

В мраморных вазах, струя аромат,
Буйно цветущие розы горят,

Пальмы, подобны гуриям рая,
Стоят, опахала свои колыхая.

Спят кипарисы полуденным сном,
Грезя о небе, забыв о земном.

И вдруг, таинственной вторя струне,
Волшебная песнь полилась в тишине:

И шах ей внемлет с огнем в очах.
«Чья эта песня?» — молвит шах.

Анзари в ответ: «О владыка вселенной,
Той песни творец — Фирдуси несравненный».

«Как? Фирдуси? — изумился шах. —
Но где ж он, великий, в каких он краях?»

И молвил Анзари: «Уж много лет
Безмерно бедствует поэт.

Он в Тус воротился, к могилам родным,
И кормится маленьким садом своим».

Шах Магомет помолчал в размышленье
И молвил: «Анзари, тебе повеленье!

Ступай-ка на скотный мой двор с людьми,
Сто мулов, полсотни верблюдов возьми.

На них нагрузи драгоценностей гору,
Усладу сердцу, отраду взору, —

Заморских диковин, лазурь, изумруды,
Резные эбеновые сосуды,

Фаянс, оправленный кругом
Тяжелым золотом и серебром,

Слоновую кость, кувшины и кубки,
Тигровые шкуры, трости, трубки,

Ковры и шали, парчовые ткани,
Изготовляемые в Иране.

Не позабудь вложить в тюки
Оружье, брони и чепраки

Да самой лучшей снеди в избытке,
Всех видов яства и напитки,

Конфеты, миндальные торты, варенья,
Разные пироги, соленья.

Прибавь двенадцать арабских коней,
Что стрел оперенных и ветра быстрей,

Двенадцать невольников чернотелых,
Крепких, как бронза, в работе умелых.

Анзари, сей драгоценный груз
Тобой доставлен будет в Тус

И весь, включая мой поклон,
Великому Фирдуси вручен».

Анзари исполнил повеленья,
Навьючил верблюдов без промедленья, —

Была несметных подарков цена
Доходу с провинции крупной равна.

И вот Анзари в назначенный срок
Собственноручно поднял флажок

И знойною степью в глубь Ирана
Двинулся во главе каравана.

Шли восемь дней и с девятой зарей
Тус увидали вдали под горой.

Шумно и весело, под барабан,
С запада в город вошел караван.

Грянули враз: «Ля-иль-ля иль алла!»{87}
Это ль не песня триумфа была!

Трубы ревели, рога завывали,
Верблюды, погонщики — все ликовали.

А в тот же час из восточных ворот
Шел с погребальным плачем народ.

К тихим могилам, белевшим вдали,
Прах Фирдуси по дороге несли.