Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

   В саду зеленом и густом
   Пчела под розовым кустом
Заботливо и радостно жужжала.
   А под кустом змея лежала.
«Ах, пчелка, почему, скажи, судьба твоя
Счастливее гораздо, чем моя?»
   Сказала так пчеле змея:
«В одной чести с тобой мне быть бы надлежало.
   Людей мое пугает жало,
Но почему ж тогда тебе такая честь
И ты среди людей летаешь так привольно?
   И у тебя ведь жало есть,
Которым жалишь ты, и жалишь очень больно!»
«Скажу, ты главного, я вижу, не учла, —
    Змее ответила пчела, —
Что мы по-разному с тобою знамениты,
Что разное у нас с тобой житье-бытье,
Что ты пускаешь в ход оружие свое
Для нападения, я ж — только для защиты».

Зла в Афоне нет и следу,
Предушевный паренек.
Любит вечером к соседу
Он зайти на огонек.

«Добрый вечер, Пал-Иваныч!»
И пожатие руки.
Пал-Иваныч с книгой на ночь:
Над евангельем Луки.

«Добрый вечер, друг Афоня!
Из райкома аль в райком?
Посиди, за чем погоня?
Побалуемся чайком».

Так уютно,
Так приютно,
Самоварчик так поет.
Пал-Иваныч поминутно
Чашку с чаем подает.

Говорит он так солидно,
Речь такую слушать век, —
Сразу видно,
Сразу видно,
Что хороший человек.

Есть грешок в нем: богомолен.
Ну да бог ему простит,
Сам живет он, — всем доволен
И предрика угостит.

Жил когда-то он богато,
А теперь наоборот.
Мало ль было что когда-то?
Нынче он, как весь народ.

Все в колхоз, и он туда же,
Подтянув себе живот.
Получилось как-то даже:
Он в колхозе счетовод.

На мудрейшие задачи
У него готов ответ:
«Как по части хлебосдачи,
Пал-Иваныч, сбою нет?»

Пал-Иваныч тихо крякнет:
«Первым делом важен план-с». —
Раз-другой на счетах брякнет
И покажет весь баланс.

«Вот себя заобеспечим…
Не умрет без нас Москва…»
Крыть его, глядишь, и нечем,
Потому что — голова.

Видно все как на ладони,
Вот какие, мол, дела.
Ясно сразу для Афони:
Хлебосдача тяжела.

Вот с весны в колхозе кони
Чтой-то стали подыхать.
Ясно сразу для Афони:
Всей запашки не вспахать.

Нет порядочной супони,
А не то что — хомута.
Ясно сразу для Афони:
Не колхоз, а срамота.

Люди — лодыри и сони…
Хоть бежать отсель бегом…
Ясно, ясно для Афони:
Пал-Иваныч прав кругом.

Искривил Афоня губы,
Ус досадливо грызет:
«Отчего бы, почему бы
Так колхозу не везет?

Враг бы нам подставил ногу,
Так с врагами — благодать:
Кулаков у нас, ей-богу,
Не слыхать и не видать!»

«Весь колхоз перепололи.
Где тут взяться кулаку?..
Подогреть чаишку что-ли?
Я подбавлю сахарку».

Так уютно,
Так приютно,
Самоварчик так поет.
Пал-Иваныч поминутно
Чашку с чаем подает.

Говорит он так солидно.
Речь такую слушать век.
Сразу видно,
Сразу видно,
Что хор-ро-ший человек!

Смерть. С ней мирится ум, но сердце не
   мирится,
Болезненно сжимаясь каждый раз.
Не верится, что нет бойца, что он — угас:
Улыбкою его лицо не озарится,
Морщинки ласково не набегут у глаз.

Внезапным натиском смертельного недуга
Боец сражен. Поникла голова.
…Последний путь. Прощальные слова.
С останками испытанного друга
   Простилась скорбная Москва.
Прощай, Барбюс! Ты — мертв. Но образ
   твой — он вечен,
Как вечно то, чему так честно ты служил.
На родине своей ты будешь встречен
Железным строем тех, чьей славой ты отмечен,
Чьей героической борьбой дышал и жил.

Нас разлучат с тобой леса, долины, реки,
Но ты для нас в краю своем родном
С друзьями нашими останешься навеки
   Живым и творческим звеном.

Когда минует день и освещение
Природа выбирает не сама,
Осенних рощ большие помещения
Стоят на воздухе, как чистые дома.
В них ястребы живут, вороны в них ночуют,
И облака вверху, как призраки, кочуют.

Осенних листьев ссохлось вещество
И землю всю устлало. В отдалении
На четырех ногах большое существо
Идет, мыча, в туманное селение.
Бык, бык! Ужели больше ты не царь?
Кленовый лист напоминает нам янтарь.

Дух Осени, дай силу мне владеть пером!
В строенье воздуха — присутствие алмаза.
Бык скрылся за углом,
И солнечная масса
Туманным шаром над землей висит
И край земли, мерцая, кровенит.

Вращая круглым глазом из-под век,
Летит внизу большая птица.
В ее движенье чувствуется человек.
По крайней мере он таится
В своем зародыше меж двух широких крыл.

Жук домик между листьев приоткрыл.
Архитектура Осени. Расположенье в ней
Воздушного пространства, рощи, речки,
Расположение животных и людей,
Когда летят по воздуху колечки
И завитушки листьев, и особый свет, —
Вот то, что выберем среди других примет.

Жук домик между листьев приоткрыл
И, рожки выставив, выглядывает,
Жук разных корешков себе нарыл
И в кучку складывает,
Потом трубит в свой маленький рожок
И вновь скрывается, как маленький божок.

Но вот приходит ветер. Все, что было чистым,
Пространственным, светящимся, сухим, —
Все стало серым, неприятным, мглистым,
Неразличимым. Ветер гонит дым,
Вращает воздух, листья валит ворохом
И верх земли взрывает порохом.

И вся природа начинает леденеть.
Лист клена, словно медь,
Звенит, ударившись о маленький сучок,
И мы должны понять, что это есть значок,
Который посылает нам природа,
Вступившая в другое время года.

Могучий день пришел. Деревья встали прямо,
Вздохнули листья. В деревянных жилах
Вода закапала. Квадратное окошко
Над светлою землею распахнулось,
И все, кто были в башенке, сошлись
Взглянуть на небо, полное сиянья.

И мы стояли тоже у окна.
Была жена в своем весеннем платье,
И мальчик на руках ее сидел,
Весь розовый и голый, и смеялся,
И, полный безмятежной чистоты,
Смотрел на небо, где сияло солнце.

А там, внизу, деревья, звери, птицы,
Большие, сильные, мохнатые, живые,
Сошлись в кружок и на больших гитарах,
На дудочках, на скрипках, на волынках
Вдруг заиграли утреннюю песню,
Встречая нас. И все кругом запело.

И все кругом запело так, что козлик
И тот пошел скакать вокруг амбара.
И понял я в то золотое утро,
Что счастье человечества — бессмертно.

Памяти С. М. Кирова

Прощание! Скорбное слово!
Безгласное темное тело.
С высот Ленинграда сурово
Холодное небо глядело.
И молча, без грома и пенья,
Все три боевых поколенья
В тот день бесконечной толпою
Прошли, расставаясь с тобою.

В холодных садах Ленинграда,
Забытая в траурном марше,
Огромных дубов колоннада
Стояла, как будто на страже.
Казалось, высоко над нами
Природа сомкнулась рядами
И тихо рыдала и пела,
Узнав неподвижное тело.

Но видел я дальние дали,
И слышал с друзьями моими,
Как дети детей повторяли
Его незабвенное имя.
И мир исполински прекрасный
Сиял над могилой безгласной,
И был он надежен и крепок,
Как сердца погибшего слепок.