Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

На синее ясное небо,
                                      на чистое небо
                                                                         глаза поднимаю,—
и солнце и небо — всё к маю.
Что грустно так? — не понимаю.
Не грустно.
Торжественно грустно,
                                         приподнято и грустно.
Нет,
словом одним не дано очертить это чувство.
Хожу по Тбилиси,
                            в Боржоми —
                                                    по горным отрогам,
иду по весне,
навстречу всё новым и новым дорогам.
По солнцу, по небу хожу я,
                                               по Грузин близкой,
увижу лозу на земле
иль слезу
на щеке материнской —
вижу вас,
                узнаю,
                               увидав эти долы и горы.
В глазах молодых незнакомцев
узнаю ваши взоры,
в стройных походках и в жестах,
                                                          в напоре стремительной речи
узнаю вас.
Не раз обнимал
                          острокрылые плечи.
И в зависти к этим черным бровям,
                                                               к этим черным ресницам
я узнаю —
                   это юность!
Не знал, что она повторится.
Я узнаю вас:
                           за руки взявшись,
                                                            идут яркоглазые дети.
Слышу —
                  Родина-мать на Мтацминде
                                                                вздыхает о вас на рассвете.
В памятнике арагвийцам
                                                   над вечной Курой
                                                                                  узнаю ваши лица,
вы это, да, узнаю,
                                это вы — арагвийцы.
Я вас нахожу во всем, что увижу,
                                                              в большом или малом,
товарищи,
братья
                         по жарким боям,
                                                          по морозным привалам.
Дано мне запомнить вас:
                                               рядом мы
                                                                     в зное и в стуже.
Какие мы все молодые!
Мы вместе,
мы тут же.
Лопата к лопате,
                                котелок к котелку,
                                                                  автомат к автомату.
Треугольники писем из Грузии
                                                         вы мне читали, как брату,
Ногами застывшими
                                      мы в реки вошли ледяные,
обмотками нашими
                                      забинтовали мы раны земные.
Праздников мы не видали —
нам было до них,
                                        как до неба.
Мы видели землю
                                 так близко,
как сайку пайкового хлеба.
Видели землю родную,
                                         Родину-мать.
И — ни слова.
Да,
еще видели ненавистную глотку чужого.
Я запомнил, тогда, в сорок первом,
                                                                 тогда, под Москвою.
В сорок втором, у Орла,
                                                  мы лежали в снегу с головою.
В сорок третьем
                                     над Волгой вставали и шли,
                                                                                       и над Керчью
вставали, как волны,
навстречу смертельному смерчу.
И дальше — к Берлину,
и дальше — в Берлин — все живые,
а вас оставляли в дороге,
друзья боевые.
Я видел вас, помню,
                                       и нежными помню и грозными.
На перекрестках дорог
вы оставались
под фанерными звездами.
Хожу я по вашей земле,
                                         повернувшейся к маю.

Грузины,
                    с войны не пришедшие,—
                                                                 вас вспоминаю.

Одолела забота.
Ну, житья не дает: как дела небосвода?
Как он там, небосвод?
Как там звездною рожью
колосятся миры?

Я примчался к подножью
Канобили-горы.
Как там звезды —
                                проверю!..
Понесло высотой
между высью и твердью
по спирали крутой.
Нас дорога вздымала,
карабкались мы.
Говорят,
                не бывало
подобной зимы.
Только-только пробили
небывалый завал.
Так, гора Канобили,
я тебя узнавал.
А дорога всё круче,
шины мерзло скользят.
По основе сыпучей
отползаем назад.
Длинностволые ели,
от земли под углом,
прямо в небо взлетели,
обхитрив крутосклон.
С тоской замирая,
отводим глаза —
у отвесного края
верещат тормоза.
Так, играя с горою,
поднимались едва.

Вдруг пахнула жарою
наверху синева.
Потрясло, ослепило
круговой белизной.
Золотое светило
взошло надо мной.
Это зимнее лето
снег сожгло добела.
Встали,
к небу воздеты,
терема-купола.
Раздвигается купол,
телескоп повело.
Я чего-то напутал,
не напал на стекло,
и невооруженным,
просто глазом простым,
на снегу обожженном
увидал
и застыл.

В лыжной шапочке синей,
опершись на копье —
стала.
Вспыхивал иней
на ресницах ее.
Шепот слышится где-то:
«Даром время течет,
это так, с факультета,
новый наш звездочет…»
А в глазах звездочета
звезд не виден предел.
Я и сбился со счета,
всё глядел и глядел.
Небо было в просвете,
солнце било в проем, —
я подумал о лете
и о чем-то своем.
Так стояла, сияя,
на лыжном ходу.
Так открыл для себя я
дневную звезду.

О, гора Канобили!
До свиданья, звезда.
Ведь недаром любили
люди
       землю всегда.
О, какое раздолье,
как прекрасно внизу!
Вижу светлое поле,
ветер выдул слезу.
Ни за что бы на свете
не поверил и сам,
если б не был в Месхети
и не верил глазам.

Наверху вечерело.
Горы были в тени.
Я на цыпочках смело
уходил в эти дни.
И путем своим вечным
я иду по лучу,
всем прохожим и встречным —
тише, люди, —
                          шепчу.
Тех, кто лезет, бушуя,
укоряю виной.
«Тише, люди,—
                         шепчу я, —
не гремите войной.
Неужели забыли,
что такое война!»
На горе Канобили
так нужна тишина.
Там, открытое мною,
сердце ярко горит.
Там звезда
со звездою
в тишине говорит.

Головы заопрокинув,
                                   снизу смотрим, не дыша,
снизу — вверх, и то от страха
                                                    обрывается душа:
на скале, на самом пике,
                                           крепость древняя строга,
угрожающе нависла
                                       над дорогами врага.
Здесь, внизу, Кура струится.
                                               По ущелью гул идет.
Крепость на вершине дикой
                                                 никого уже не ждет.
До чего стоит красиво!
                                         И сама-то как скала!
Вот гадай — какая сила
                                              эти камни подняла.
Да, титаны, а не люди.
                                             Удивляемся — смотри!
Да, титаны, а не люди,
                                     витязи,
                                                     богатыри!..
А у них, титанов древних,
                                             а у тех богатырей
густо руки багровели
                                     от кровавых волдырей.
Зажигала грудь чахотка,
                                          сухожилия рвались,
мерли, отступали,
                                 снова
                                                 поднимали камни ввысь.
Кожа лопалась на спинах.
                                             Торопились, шли и шли.
В ожидании набегов
                                     эту крепость возвели.
Запирали всё ущелье,
                                      умирали, как орлы.
Сами на врагов бросались,
                                               как снаряды,
                                                                        со скалы.
Не хотели, чтоб томились
                                                 черноокие в плену,
так любили
землю эту,
землю милую одну.
Этим башням на вершине —
                                                поклонись им вновь и вновь,
их не сила возводила,
возносила их любовь.
Наши предки утвердили будущее,
                                                             и тогда
Для удобства
                         на равнинах стали ставить города.
Век за веком. Неспокойны.
Да и наш еще во мгле.
Стороной обходят войны
                                             эту крепость на скале.
Голову заопрокинув, вы глядите на нее.
Эта крепость,
эта крепость
                    людям отдала свое.
Крепость эта в нас с тобою
                                                  так живет,
                                                                        как и жила,
как характер, воплотилась
                                                в наши души и тела.
В крепость долга,
                                 в крепость дружбы,
в крепость песен и детей,
в то, как землю любят люди —
крепости
из крепостей.