Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений

Года тяжелы и бесшумны,
Я холоден стал и жесток…
Все люди на свете безумны,
Безумны и чернь, и пророк.

Ни весел, ни зол, ни печален,
Уйду я, с мешком на плечах,
В страну монастырских развалин,
Застывших на горных кряжах,

Построенных так, чтобы ближе
К ним были Господь и простор,
Ничтожно – лежащее ниже,
Понятен долины узор…

И мысли там будут, в капеллах.
Венчающих каменный шпиц,
Как взмахи медлительных, белых,
В лазурь улетающих птиц…

Узенькие улицы выводят
К гулкой набережной, полной грез;
Как молчальник, синий вечер бродит
И всё реже шум колес.
Донна черноглазая подходит
С целою корзиной роз.

Море в синем, будничном хитоне,
Как красавица, которой всё равно…
Медленно влекут коляску кони,
В ней две иностранки в кимоно.
На панели в карты режутся давно
Несколько крикливых лаццарони.

Моря потухающие краски
Всё еще полны спокойной ласки…
Что ты морю скажешь, ты, pele-mele,
Ты, чудак, столетий иммортель,
Горбоносый, в черной полумаске,
Неаполитанец Пульчинелль?

Меня разволновали лица
Под лавой умерших людей.
Какая вырвана страница
Из чуждых душ, из давних дней!

Правдиво, холодно и смело
Сваял из лавы скульптор-гроб
Патрицианки стройной тело,
Раба бездумно-низкий лоб…

Упав на каменное ложе,
Я постигал их в тишине
И ужас их моим был тоже,
И души их — понятны мне!

Кастелламаре вниз сбегает с высоты.
Здесь рыбные, огромнейшие ловли,
Отели, фабрики, фруктовые сады…
Пристанище туристов и торговли.

Но море вылито из синего стекла;
Отчетливы изломы горных линий,
И облака, и шапки стройных пиний.
Здесь Стабия была.
Здесь умер Старший Плиний.

Капри подымается, как крепость,
Черными отвесами из вод.
Как хочу я замолчать на год
И забыть, что жизнь моя нелепость,
Сотканная из пустых забот!

Быть простым и чутко-осторожным,
Изучать оттенки вечеров,
Полюбить веселье кабачков,
И процессиям религиозным
Следовать средь глупых рыбаков-

О, виноград, цветы и пышность Феба!
Прекрасно жить во имя красок дня!
Ведь каждый день меня встречает небо,
Как женщина, влюбленная в меня!

И чуть проснусь, как тихая гитара
О bello Napoli уже поет…
Сегодня я со стариком Спадаро
Поеду в синий и волшебный грот.

Чертоза дряхлая (восьмое чудо света)
Совсем заброшена. В ней солнце, сон и сор…
Какой бассейн, бассейн для солнечного света
Огромный монастырский двор!

И ровно-медленно (как в музыке andante)
Я шел и ждал – средь мраморных колонн
Покажется монах, высокий капюшон,
Лицо Савонароллы или Данте.

И было сладко мне, что вечный мой вопрос –
Как жить – был далеко, за монастырской дверью…
И спрятал я лицо в букет душистых роз,
А душу погрузил в душистые поверья.

Сегодня видел я во дворике чужом
Седого падрэ и старуху.
Она, иссохшая, с коричневым лицом,
Таинственно к его склонившись уху,

Губами тонкими, ужасно торопясь,
Шептала что-то… Падрэ рядом
Стоял и слушал речь, порой слегка смеясь…
Тяжел и толст, но с очень острым взглядом.

Я видел, что они нечисты и умны,
Но… солнце, дворик, эта поза!
И донеслись слова, едва-едва слышны:
«Да, padre, он… И булочница Роза»…

Прямой и мертвый срез надменно туп и страшен.
Кустарник кое-где в его морщинах вьется.
Тяжелый пласт навис, как выступы у башен,
И кажется, сейчас он на меня сорвется.

А в гроте, под скалой – наивная Мадонна,
Лампада зажжена, висит для бедных кружка;
И к ним, рассыпавшись, ползет по камням склона
Ручное стадо коз и дикая пастушка.

Белый дом на сером и высоком,
На громадном и квадратном камне.
Я ходил туда, взволнованный пороком,
И она глядела там в глаза мне.

Там была беседка винограда
И лучи сквозь зелень проникали…
А у девушки была наивность взгляда…
Мне хотелось, чтоб меня ласкали.

По тропинке каменистой пробирались
Мы под древнюю разрушенную арку.
Далеко зеленые сады спускались…
Как хотел я девушку-дикарку!

Там вдвоем рождали мы сказанья
Про зверей, про гномов, про руину…
Я любил отдаться шепоту сознанья,
Что сомну я чистоту и кину.

В кафэ Hiddigeigei всегда ужасно много
Маэстро маленьких всех толков, наций, рас…
Там хвалят футуризм и Гёте судят строго,
Играют в шахматы и пьют абсент, как квас.

Потом я стал скучать на этих шумных сходках…
Искусство! Истина! Как эти фразы злят!
А наши, русские в своих косоворотках,
О революции всё время говорят…

Но подружился я с одним испанцем старым.
Он фокусником был. Я раз ему сказал:
«Ваш хлеб, дон-Мигуэль, дается вам не даром»…
«Зато свободен я», – старик мне отвечал.

Нини [6] Карачьоло и Бьянка поутру
Зашли, чтоб посмотреть, как я живу, «artista»…
Друзьями были мы. Я прозван был Mephisto,
Нини – морским коньком, а Бьянка – кенгуру.

Я кофэ им сварил и дал им папиросы.
Им нравился мой дом: «в нем мудро и темно».
Врывалася листва в старинное окно,
Вдали виднелись пик и замок Барбароссы.

– «Ах, черт бы Капри взял! Mephisto, мы поэты!
Поедем в Индию! Там пагоды, гашиш…»
– «Морской конек не прав; уж ехать, так в Париж!»
– «Но кенгуру, зачем?» – «Чтоб сделать туалеты!»

На пароходе их двое
Не расставалось весь путь.
В Джэн было что-то простое,
Джон был подвижен, как ртуть.

Галстук на белой рубашке
Джэн оправляла ему.
– «Правда, что чайки – ромашки,
Только на синем лугу?»

– «Чайки крикливые эти
Напоминают всегда
Самых красивых на свете
Женщин на рынке…» – «Ах, да!..»