Эдуард Асадов - Избранное

В сирени тонет подмосковный вечер,
Летят во тьму кометы поездов,
И к лунным бликам тянутся навстречу
Закинутые головы цветов.

Над крышами, сгущая синеву,
Торжественно горят тысячелетья…
Раскинув крылья, утомлённый ветер
Планирует бесшумно на траву.

Ты рядом. Подожди, не уходи!
Ты и зима, и огненное лето!
А вдруг уже не будет впереди
Ни этих встреч, ни этого рассвета?!

Прости, я знаю, чушь и ерунда!
А впрочем, страхи и тебя терзают.
Ведь если что-то дорого бывает,
Везде и всюду чудится беда.

Но коль сердец и рук не разомкнуть,
Тогда долой все тучи и метели!
Эх, нам сейчас с тобой бы где-нибудь,
Обнявшись, прямо с палубы шагнуть
На землю, не обжитую доселе!

Но «шарик», к сожаленью, обитаем
И вдаль и вширь по сушам и морям.
Но мы — вдвоём и веры не теряем,
Что все равно когда-нибудь слетаем
К далёким и неведомым мирам.

И вот однажды, счастьем озарённые,
Мы выйдем на безвестный космодром,
И будем там мы первыми влюблёнными
И первый факел радостно зажжём.

Пошлём сигнал в далёкое отечество
И выпьем чашу в предрассветной мгле.
Затем от нас начнётся человечество,
Как от Адама с Евой на Земле…

Адам и Ева — жизнь наверняка:
На сотни вёрст — ни споров, ни измены…
Горят, пылают всполохи вселенной…
Все это так и будет. А пока:

В сирени тонет подмосковный вечер,
Летят во тьму кометы поездов,
И к лунным бликам тянутся навстречу
Закинутые головы цветов.

Пропел щегол над придорожной ивой,
Струится с веток сумрак с тишиной…
А на скамейке, тихий и счастливый,
«Адам» целует «Еву» под луной.

Сентябрь. Седьмое число —
День моего рождения,
Небо с утра занесло,
А в доме, всем тучам назло,
Вешнее настроение!

Оно над столом парит
Облаком белоснежным.
И запахом пряно-нежным
Крепче вина пьянит.

Бутоны тугие, хрустящие,
В каплях холодных рос.
Как будто ненастоящие,
Как будто бы в белой чаще
Их выдумал дед-мороз.

Какой уже год получаю
Я этот привет из роз.
И задаю вопрос:
— Кто же их, кто принёс? —
Но так ещё и не знаю.

Обняв, как охапку снега,
Приносит их всякий раз
Девушка в ранний час,
Словно из книги Цвейга.

Вспыхнет на миг, как пламя,
Слова смущённо-тихи:
— Спасибо вам за стихи! —
И вниз застучит каблучками.

Кто она? Где живёт?
Спрашивать бесполезно!
Романтике в рамках тесно.
Где все до конца известно —
Красивое пропадёт…

Три слова, короткий взгляд
Да пальцы с прохладной кожей…
Так было и год назад,
И три, и четыре тоже…

Скрывается, тает след
Таинственной доброй вестницы.
И только цветов букет
Да стук каблучков по лестнице…

Старики порою говорят:
— Жил я с бабкой сорок лет подряд.
И признаюсь не в обиду вам,
Словно с верной Евою Адам.

Ева впрямь примерная жена:
Яблоко смущённо надкусила,
Доброго Адама полюбила
И всю жизнь была ему верна.

Муж привык спокойно отправляться
На охоту и на сбор маслин.
Он в супруге мог не сомневаться,
Мог бы даже головой ручаться!
Ибо больше не было мужчин…

Нет, всё же мне безбожно повезло,
Что я нашёл тебя. И мне сдаётся,
Что счастье, усадив нас на крыло,
Куда-то ввысь неистово несётся!

Все выше, выше солнечный полет,
А все невзгоды, боли и печали
Остались в прошлом, сгинули, пропали.
А здесь лишь ты, да я, да небосвод!

Тут с нами все — и планы и мечты,
Надежды и восторженные речи.
Тебе не страшно с этой высоты
Смотреть туда, где были я и ты
И где остались будни человечьи?!

Ты тихо улыбаешься сейчас
И нет на свете глаз твоих счастливей.
И, озарён лучами этих глаз,
Мир во сто крат становится красивей,

Однако счастье слишком быстротечно,
И нет, увы, рецепта против зла.
И как бы ни любили мы сердечно,
Но птица нас когда-нибудь беспечно
Возьмёт и сбросит всё-таки с крыла.

Закон вселенский, он и прост и ясен.
И я готов на все без громких слов.
Будь что угодно. Я на все согласен.
Готов к пути, что тяжек и опасен,
И лишь с тобой расстаться не готов!

И что б со мною в мире ни стряслось,
Я так сказал бы птице быстролётной:
Ну что же, сбрось нас где и как угодно,
Не только вместе. Вместе, а не врозь.

Ты смотришь вдаль чуть увлажнённым взглядом,
Держа бокал, сверкающий вином.
Мы тридцать лет с тобою всюду рядом,
И ничего нам большего не надо,
Чем быть, и думать, и шагать вдвоём.

О сколько в мире самых разных жён?!
Как, впрочем, и мужей, добавим честно!
Ах, если б было с юности известно:
Как звать «ЕЁ»? И кто тот самый «ОН»?!

Ты помнишь: в тех уже далёких днях,
Где ветры злы и каждому за тридцать,
Мы встретились, как две усталых птицы,
Израненные в драмах и боях.

Досталось нам с тобою, что скрывать,
И бурного и трудного немало:
То ты меня в невзгодах выручала,
То я тебя кидался защищать.

Твердят, что в людях добрые черты
Распространенней гаденьких и скверных.
Возможно, так. Да только зло, наверно,
Стократ активней всякой доброты.

Мы верили, мы спорили, мечтали,
Мы светлое творили, как могли.
А недруги ревнивые не спали,
А недруги завистливо терзали
И козни всевозможные плели.

За что ж они так зло мутили воду?
Злил мой успех и каждый шумный зал.
Хор критиков взрывался и стенал,
А ты несла стихи сквозь все невзгоды,
И голос твой нигде не задрожал.

— Ты с ней! Все с ней, — шипели фарисеи,
— Смени артистку, не дразни собак!
Есть сто актрис и лучше и моднее, —
А я шутил: — Ну, коли вам виднее,
То лопайте их сами, коли так! —

Откуда в мире столько злых людей?
Вопрос, наверно, чисто риторический.
К примеру, зависть, говоря практически,
Порой в сердцах острее всех страстей.

И всё же сколько благодатных дней
Стучалось в сердце радостной жар-птицей
В потоках писем и словах друзей,
Стучалось все упрямей и сильней,
И до сих пор стучалось и стучится!

И разве счастье ярко не сияло
В восторгах сквозь года и города?!
Ты вспомни переполненные залы,
И всех оваций грозные обвалы,
И нас на сцене: рядом, как всегда!

В сердцах везде для нас, как по награде,
Всходило по горячему ростку.
Ты помнишь, что творилось в Ленинграде?
А в Киеве? А в Минске? А в Баку?

Порой за два квартала до дверей
Билетик лишний спрашивала публика.
Ты вспомни: всюду, каждая республика
Встречала нас как близких и друзей!

И если все цветы, что столько лет
Вручали нам восторженные руки,
Собрать в один, то вышел бы букет,
И хвастовства тут абсолютно нет,
Наверно, от Москвы и до Калуги!

Горит над Истрой розовый закат,
Хмелеют ветки в соловьином звоне…
Давай-ка, Галя, сядем на балконе
Вдохнуть цветочно-хвойный аромат…

Про соловьёв давно уже, увы,
Не пишут. Мол, банально и несложно.
А вот поют под боком у Москвы,
От звёзд до околдованной травы,
И ничего тут сделать невозможно!

Летят, взвиваясь, трели над рекой,
Они прекрасны, как цветы и дети.
Так сядь поближе, и давай с тобой
Припомним все хорошее на свете…

В душе твоей вся доброта вселенной.
Вот хочешь, я начну тебя хвалить
И качества такие приводить,
Какие ну — хоть в рамку и на стену!

Во-первых, ты сердечная жена,
А во-вторых, артистка настоящая,
Хозяйка, в-третьих, самая блестящая,
Такая, что из тысячи одна.

Постой! И я не все ещё сказал,
В-четвёртых, ты, как пчёлка-хлопотунья,
А в-пятых, ты ужасная ворчунья
И самый грозный в доме генерал!

Смеёшься? Верно. Я это шучу,
Шучу насчёт ворчушки-генерала.
А в остальном же не шучу нимало,
Все правильно. Лукавить не хочу.

Но не гордись. Я зря не восхваляю.
Тут есть одно таинственное «но»:
Я свой престиж тем самым подымаю,
Ведь я же превосходно понимаю,
Что все это моё давным-давно.

Закат, неся ещё полдневный жар,
Сполз прямо к речке, медленный и влажный,
И вдруг, нырнув, с шипеньем поднял пар,
А может быть, туман, густой и влажный…

Не знаю я, какой отмерен срок
До тех краёв, где песнь не раздаётся,
Но за спиною множество дорог
И трудных, и сияющих, как солнце.

И наши дни не тлеют, а горят.
Когда ж мигнёт нам вечер глазом синим,
То пусть же будет и у нас закат
Таким же золотым и соловьиным.

Но мы не на последнем рубеже,
И повоюем, и послужим людям.
Долой глаголы «было» и «уже»,
Да здравствуют слова: «ещё» и «будем»!

И нынче я все то, чем дорожу,
Дарю тебе в строках стихотворений.
И, словно рыцарь, на одном колене
Свой скромный труд тебе приподношу!

И в сердце столько радужного света,
Что впору никогда не умирать!
Ну что ты плачешь глупая, ведь это,
Наверно, счастьем надо называть…