Аветик Исаакян - Стихотворения и поэмы

Светозарен Тадмора дворец. Средь песков
Он, как марево, путника взоры манит.
На семьсот беломраморных стройных столбов
Опираясь, возносится башня в зенит.

А вокруг него — пальм легковейная тень,
Где, на вайях качаясь, печально поют
Чудо-птицы; журчат водометы весь день,
И цветы, все в росе, над бассейном цветут.

Эл Саман там на троне с царицей своей,
Стан царицы его обвивает рука.
На груди его косы ее, что пышней
Нунуфара-цветка на струях родника.

Бирюзовый прибой, что ласкает волной
Голубого Ливана скалистую круть,
Не сверкал, не сверкал еще пеной такой,
Снежно-белой такой, как царицына грудь.

Вкруг высокого трона веселой толпой
Златокудрых прислужниц и слуг хоровод
В стройной пляске плывет под прохладой ночной
До зари и весь день. И всю ночь напролет.

Гаснут свечи. Дворец опочил в тишине.
Как серебряный лебедь, в бассейн сквозь туман
Месяц канул, плескаясь, ласкаясь в волне,
И шептать начинает тогда Эл Саман.

Шепчет он светлолицей царице своей
На ушко — и так нежно и ласково так,
Что едва ли колонны ласкает нежней
Луч луны, проникая в немой полумрак:

«Небеса высоки, о царица моя!
Но любовь моя выше высоких небес.
Корни гор глубоки, о царица моя!
Но любовь моя глубже их огненных бездн.

И прекрасный мой замок в обломках падет,
Их завеет пустынь налетающий прах,
И бездонное море Сидона придет
И затопит пустыню и скроет в волнах.

И к исходу времен подойдут времена,
Солнце дня почернеет, погаснет луна,
Лишь любовь моя — неугасима одна,
Бесконечна, безбрежна и вечна она».

Очарованный царь поцелуями пьян.
Негу черпая словно в волшебном вине,
Млеет, тает, горит и живет Эл Саман.
Время — вечность и миг и течет как во сне.

А из черных узорных дворцовых ворот
Сладко пахнут алоэ и мускус. И там
Юных слуг и прислужниц идет хоровод
И певцы прижимают свирели к устам.

Но разорвана смерти крылом тишина,
Одиноко и грустно лампада горит.
Умирает царица, кротка и бледна,
Голова на груди Эл Самана лежит.

Умирает она, как роса в лепестках,
Как дитя на святых материнских руках,
И беззвучно рыдает над ней Эл Саман,
Шепчет он ей сквозь благоуханный туман:

«Я разрушу, низвергну небесную твердь,
Но не дам, но не дам я тебе умереть.
Прогоню, одолею угрюмую смерть,
Но не дам, но не дам я тебе умереть».

Только час отвоюет у смерти — и вновь
Гонит он ее силой меча и щита
И вдыхает дыханье свое и любовь
В помертвело-холодные милой уста.

Заходила луна, восходила луна.
И, обняв погруженную в сон гробовой,
Шепчет на ухо ей Эл Саман. И нежна
Его речь, как мерцанье колонн под луной.

И покинули в ужасе замок его
Сонмы слуг и прислужниц. И стали пусты
Залы замка. Безмолвно вокруг и мертво.
Вайи падают с пальм, умирают цветы.

Тихо плачет и всхлипывает водомет,
Меж колонн паутина густая висит.
Только ветер пустынный в пролетах поет,
Пыль над троном взметая, злорадно свистит.

И холодной блестящей своей чешуей
Прах стирает змея с пожелтевших костей,
Но мертвец Эл Саман костяною рукой
Обнимает еще стан царицы своей.

Он склоняется к ней и, беззвучно почти,
Что-то шепчет оскалом из мертвой кости,
Шепчет вечно, беззвучно в ночной тишине,
Как седые колонны холодной луне.

И зачахли и высохли пальмы садов,
И обрушились своды, и свет их померк,
И руины завеял песчаный покров,
Только башни высокой не скрыл, не поверг.

Над унылой могилой в пустыне, одна,
Как свидетель, свой купол возносит она,
Чтобы дальние звезды узнали о ней,
О любви Эл Самана, что смерти сильней.

Чтоб поведали миру о давней любви,
О могучей, бессмертной и славной любви,
Караваны и путники, что из дали
В даль безвестную благоговейно прошли.

Девушка — солнце в дворце золотом —
В давние годы жила и ждала
Друга души и о счастье вдвоем
Тайно мечтала, тиха и светла.

С войском несметным неведомый князь
Мимо дворца проезжал на коне.
Бросив поводья, он замер, дивясь
Девушке той, что стояла в окне.

«Светлое солнце! Полмира в борьбе
Завоевал я в подарок царю.
Лишь прикажи — и полмира тебе
Я за любовь покорю, подарю».

— «Дар твой велик, — отвечает она, —
Только любовью его не зови.
Сердцу иная отрада нужна.
Мир покорив — не докажешь любви».

— «Как же мне, солнце, уверить тебя?
Грудь лишь рассечь — остается одно,
Я тебе под ноги брошу, любя,
Сердце мое, что тобою полно».

— «Дар твой огромен, — ответ прозвенел,—
Всё же любовью его не зови.
Даже и трус от отчаянья смел, —
Смертью своей не докажешь любви».

Рыцарь в смятенье — он милой не мил.
Смотрит на девушку, боль затая.
«В мире никто горячей не любил.
Всё, что прикажешь ты, — выполню я».

— «Если ты любишь меня — уходи.
Жди — я приду, как исполнится срок…»
Девушка юноше розу с груди
Бросила, будто свиданья залог.

Юноша розу, что жарче огня,
К сердцу прижал, и, взглядом одним
С милой простясь, он пришпорил коня
И улетел, будто ветром гоним.

В замке своем, от людей отдалясь,
Тайных надежд не открыв никому,
Ждет, и мечтает, и слушает князь —
Не постучится ли счастье к нему.

Сквозь золотистый туман вдалеке
Милой улыбку он видит всегда.
В страстном безмолвии, в жгучей тоске
Ждет он, и мчатся на крыльях года.

Мчатся года, и потерян им счет.
Пламенный юноша стал стариком.
Всё еще ждет он и верит, и вот
В дверь его смерть постучалась тайком

Будто запели в душе соловьи —
Гостью он встретил, восторг затая.
Розою веки прикрыл в забытьи…
Кончилась грустная сказка моя.

Жил некогда в пышных пределах Востока
Воитель, защитник родимой страны.
Врага не повергнув, бывало, до срока
Меча боевого не вложит в ножны.

О том, что копье знаменитого мужа
Далече вонзается, знали кругом,—
И року подобный, неслыханный ужас
И денно и нощно висел над врагом.

И вскоре правдивая лира народа
Широко прославила имя его,
Воспела победы счастливых походов,
Отчизны святой над врагом торжество.

Но царь, малодушный и слабый владыка,
Хвалами воителю был уязвлен.
Себя при лучах его славы великой
Ничтожным, униженным чувствовал он.

И, завистью мучим жестокой, бессонной,
Однажды в палатах за пиром своим
К безвестному воину он благосклонно
Снисходит, беседует ласково с ним,

Потом — полководца минуя коварно —
Близ трона сажает, улыбкой даря,
И, видя столь черную неблагодарность,
Все молча дивились поступку царя.

Наутро любимец и вовсе прославлен,
Владыка его опоясал мечом,
Начальником он над войсками поставлен,
Герой же — лишь телохранитель при нем.

Тогда возмутилась душа полководца
И войско разгневал царя произвол, —
И с теми, кто верным в беде остается,
Отважный воитель в изгнанье ушел.

Он взялся за меч, и пошли они следом —
С мечом неразлучен отважных удел,
Он вскоре сразился с тираном-соседом
И княжьим престолом его овладел.

И недруги злобные слышат, ликуя,
Что славный воитель, любимец побед,
Уже не вернется на землю родную,
Что буйным набегам препятствия нет.

Забыты страданья и ужас былого,
Труба протрубила тревожную весть,—
И недруг в пределы врага векового
Стремится — насытить кровавую месть.

Рубеж перешел он и вторгся глубоко,
Сжигая деревни, паля города,—
А царский любимец, воитель убогий,
Сбежал, бросив войско, исчез без следа.

На площади, словно вода в половодье,
Народ собирался густою толпой,
Кричали: «Где доблестный наш полководец.
Защитник, спаситель отчизны святой?»

Прочитан царю и его нахарарам
Суровый наказ, чтобы с просьбою шли
В соседний предел за воителем храбрым
И с честью и славой домой привели.

И царь по совету своих приближенных
Послов избирает из тайных палат —
Почтить полководца державным поклоном
И слезно просить возвратиться назад.

Путь долог и труден. Но вот к спарапету
Вошли и, почтительно с ним говоря,
Ласкают изгнанника царским приветом,
Ему сообщают о просьбе царя.

А князь пировал в беломраморном зале,
С дружиною верной делил он досуг,
Вином изумрудные чаши пылали,
Красавицы девы плясали вокруг.

И вот протянул он торжественно руку —
И музыка смолкла, затихла гульба.
Послы повествуют про горечь и муку,
Что родине бедной послала судьба.

Внимая печально, за родину мучась,
Всё ж тайную радость испытывал князь,
Что ныне царя унизительна участь, —
И в знак несогласья рука поднялась.

Смех, музыка залу наполнили снова,
И девы пустились в пленительный пляс.
Послы поднялись, не промолвив ни слова,
И тихо ушли, головами склонясь.

А царство зачахло от лязга оружья,
Носились там кони, посевы топча.
Народ, потрясенный, повергнутый в ужас,
Бежал перед блеском чужого меча.

И вновь собралась нахараров палата.
Трех чтимых старейшин решили избрать
И общую просьбу вельмож и сената
Изгнаннику храброму вновь передать.

Путь долог и труден. Но вот к спарапету
Явились послы и, не прошены сесть,
Желанье совета с учтивым приветом
Ему сообщили, подбавивши лесть.

В то время, пируя, отрадные речи
С друзьями походными вел спарапет,—
В словах оживали минувшие сечи
И громкая слава их общих побед.

И вновь протянул он торжественно руку —
И пышный дворец погружен в тишину.
Послы рассказали про горечь и муку,
Про ужас, объявший родную страну.

С глубокою скорбью внимая рассказу,
В душе колебался взволнованный князь.
Но месть лишь дремала и вспыхнула сразу —
И в знак несогласья рука поднялась.

Всё глубже вторгались, как лютые звери,
Враги, рассевая грабеж и раздор.
Несчастный народ, оглушен и растерян,
Не ведал, как сбросить беду и позор.

Прислушалась родина к мудрым селянам.
Сказал старый пахарь: «Мужайтесь! Пойдем
Мы двое с любимцем народа гусаном
И прежнего друга домой приведем!»

И вот снаряжают, собравшись толпою,
Гусана и пахаря в дальний поход.
«Несите любовь и привет наш герою,
Забыть он не может свой верный народ!»

Отправились. Пахарь у самой границы
Взял горстку земли и насыпал в кошель.
Горячие кони помчались как птицы,—
И вот показалась желанная цель.

Уж поздний был вечер. С узорчатых сводов
Струилось сияние паникадил.
Охвачен тоскою, сидел полководец,
За пиром товарищей мрачно следил.

И, сбросив с плеча звонкозвучную лиру
И взором окинув торжественный зал,
Ударил гусан с вдохновенною силой
И струн золотых языки развязал.

Напевы старинные родины древней
Журчали, как вешних ручьев разговор,
Гусан вдохновенный запел задушевно
О вечном величье сияющих гор,

О зове орла на вершине утеса,
О ярком смарагде волнистых хлебов,
О скоке газелей по горным откосам,
О мирных стадах на просторе лугов,

О ржанье лихом на дорогах знакомых,
На пыльных дорогах родной стороны,
О золоте гроздьев, о пенистых жомах,
О дымах над кровлями в час тишины,

О девушках-розах, так любящих кротко,
Его призывающих в горькой тоске,
О славе воителя, — слишком короткой! —
Сияющей солнцем, увы, вдалеке!

И, с дрожью в руках, с омрачившимся духом,
Со взором, вперенным в видения грез,
Он песню впивал очарованным слухом,
И вдаль уносился, а пенье лилось.

Он слушал, и с думою дума боролась.
Был родины скорбен и ласков язык,
Он звал… И покойницы матери голос
Немыслимой сладостью в сердце проник.

И влажные веки отер он ладонью, —
А старый крестьянин неспешной стопой
К престолу подходит и молча, спокойно
Кладет перед князем мешочек с землей.

И, пристальный взор устремив, не мигая,
На землю родную изгнанник глядит, —
И с сердцем земля говорит дорогая,
И сердце с землей дорогой говорит.

И так упоительно, неодолимо
И манит, и тянет родная земля, —
Беседует с ним об отчизне любимой,
Безоблачным детством мечту веселя,

Земля, что его родила и вскормила,
Где стали землею и мать и отец.
Народа бессмертного, родины милой
И предков — начало она и конец.

И мнится, он слушать вовек не устанет
Народа взывающий голос вдали.
Как страстно влечет, как властительно манит
Глубинная сила родимой земли!

И руки простерлись, и благоговейно
Он поднял кошель со слезами в очах
И подлинно верил, что в это мгновенье
Сокровище мира он держит в руках!

Он плачет, и сердце набухло слезою,
Склоняет могучую голову князь —
И трижды подряд с беспредельной тоскою
Родимую землю целует, склонясь.

И на ноги встал. Огнегривого вскоре
Подводят ему, — и, не помня о зле,
С друзьями, с кем ведал и славу и горе,
Он мчится к священной родимой земле.