Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Сойдя с заоблачных высот
В круг бытия земного,
Весна-красавица несет
Свои услады снова.

И снова зелено в лесах,
Луг блещет пестротою,
А тучи светят в пебесах
Каемкой золотою.

Цветная радуга горит,
И лед на реках сломан,
И в рощах праздничных царит
Счастливый птичий гомон.

Волшебной песнею своей
Мир веселят огромный
Днем ласточка, а соловей —
Прохладной ночью темной.

В лугах — стада, в садах — цветы,
В ручьях, в озерах — рыбки,
Весь мир исполнен доброты,
Надежды и улыбки.

Лишь человек, кого господь
Избрал венцом творенья,
В себе не может побороть
Неудовлетворенья!

Ничто его не тешит взор,
Дух не бодрит уставший…
Палач, себя казнивший!
Вор, себя обворовавший!

Как голова его седа,
Как глубоки морщины!..
Он видит Страшного суда
Грядущие картины.

«Наши деды — паладины!»
«Наши предки — короли!»
В чем-то, впрочем, все едины:
Все — от матери-земли.

Что значит в наши дни быть баснословно смелым?
Звать черным черное, а белое звать белым,
Чрезмерно громких од убийству не слагать,
Лгать только по нужде, а без нужды не лгать.

И старец и юнец — все алчут золотых:
Один — чтобы копить, другой — чтоб тратить их.

Служитель права прав, когда страшится права,
А то и на него отыщется управа:
Давно бы околел без жалованья он,
Когда бы все блюли порядок и закон.

Германия бедна… О, горестный удел!
Немецкий наш язык настолько оскудел,
Что у французского он занимает ныне.
(Неримский Рим погиб с погибелью латыни.)
В слабеющую речь, что теплится едва,
Испанские ползут и шведские слова.
Как признак тяжкого и злого нездоровья,
Немецкий сохранил одни лишь славословья.
Во всем же остальном — заемной речи груз.
Усильями почти немых немецких муз
Живой язык еще звучит в стихах поэтов,
Еще порой блеснет в строках иных сонетов,
Но оголтелый Марс, воздев кровавый меч,
Терзает нашу мысль, пытает нашу речь
И делает ее безликой, бездуховной
В разорванной стране, бесправной и бескровной.

Всего, о чем мечтал, к чему всю жизнь стремился,
Посредством смерти я в конце концов добился:
Я умер на войне и приобрел свой дом,
И ни война, ни смерть меня не тронут в нем.

Наш славный век — венец времен —
Своей стыдливостью силен:
Бежит он, как от прокаженной,
От правды, слишком обнаженной.

Дружба возле винной бочки
Не длиннее пьяной ночки.

Ты мог бы управлять провинцией любою,
Когда бы управлять ты мог самим собою.

Война — всегда война. Ей трудно быть иною.
Куда опасней мир, коль он чреват войною.

Как должен жить твой сын, мужчиной стать готовясь?
Сначала стыд забыть, затем отбросить совесть,
Лишь самого себя считать за человека —
И вырастет твой сын достойным сыном века.

Звучат в иной германской саге
Напевы дедовской отваги.
Но что к тебе, мой дальний внук,
Дойдет из бездны наших мук?
Вопль исступленья, посвист плети —
Вот песни нашего столетья.

Быть одним, другим казаться,
Лишний раз глухим сказаться,
Злых, как добрых, славословить,
Ничему не прекословить,
Притворяться, лицемерить,
В то, во что не веришь, — верить,
Чтоб не влипнуть в передряги,
О своем лишь печься благе,—
И, хоть время наше бурно,
Сможешь жизнь прожить недурно.

Может быть, читатель мой, пожалев меня, беднягу.
Молвит: «Что за крест такой, день за днем марать бумагу!»
Ах, когда б он знал о том иль увидел бы воочью:
Все, что он читает днем, я мараю ночь за ночью!

Да, бой с собой самим — есть самый трудный бой,
Победа из побед — победа над собой.

Анке из Тарау — свет моих дней.
Все, чем я жив, заключается в ней:

Анке из Тарау — сердце мое,
Честь и богатство, еда и нитье.

Пылким доверьем меня проняла,
Страсть мою, боль мою — все приняла.

Может весь мир провалиться на дно —
Мы порешили стоять заодно.

В муках, в тоске, средь тревог и утрат
Сила любви возрастет во сто крат.

Выдержав натиск несметных ветров,
Крепнет деревьев зеленый покров.

Так и любовь, закаленная злом,
Нас неразрывным связует узлом.

Если уйдешь ты однажды туда,
Где даже солнца не ждут никогда,—

Я сквозь беду побреду за тобой
Сквозь лед, сквозь железо, сквозь смертный бой

Иль ты мне жизни самой не родней,
Анке из Тарау — свет моих дней?

Что нам всего присущей,
Что краше всех прикрас?
То дружбы свет, живущий
Вовек в сердцах у нас.
Какое это счастье —
Любви и дружбы жар,
Душевное участье,
Нам посланное в дар!

Нам речь для доброй цели
Дала природа-мать,
Чтоб мы всегда умели
Друг друга понимать.
В сердечном разговоре,
Что с другом друг ведет,
Любое стихнет горе,
Любая боль пройдет.

Нет проку веселиться
С собой наедине:
С друзьями поделиться
Отраднее вдвойне!
Кто этого не может,
Кто лишь с собой знаком,
Того печаль изгложет
Могильным червяком.

Друзья! Я рад безмерно,
Что есть вы у меня.
О, я без вас, наверно,
Не прожил бы и дня!
Любовью неизменной
Люблю друзей своих.
На золото вселенной
Не променяю их!

Мельканье дней, движенье лет…
Как будто бы крылаты,
Летят — и удеря;у им нет.
Эй, время, стой! Куда ты?!

Старуха-смерть, заждавшись нас,
Проворно косу точит…
Глупец лишь мнит, что смертный час
Тоска ему отсрочит!

Мгновенье — в вечности, во тьме ночной — зарю,
В безжизненности — жизнь, а в людях — бога зрю.

Само предательство, боюсь, не слишком ценит
Того, кто предает: продаст или изменит.
Хоть, как предатель, он предательством любим,
Опасен он ему предательством своим.

Князья все новые кидают в битву рати,
Не думая о том, что будет в результате:
Властители без стран, а страны без господ,
И хлеба и жилья лишившийся народ.

Любимое перо сегодня хороня,
Скажу: нет сил терпеть нам этих шведов боле!
Прощай, мое перо, и стань добычей моли,
Как мы становимся добычею огня!

Отчизна — там, где чтут законность и свободу.
Но этого всего мы не видали сроду.
Что там ни говори, окончивши войну,
Лжемиру продали мы отчую страну,
И погрузились в сон, и разумом ослепли.
Но все ж святой огонь свободы зреет в пепле,
Нет! Кровью никакой не погасить его,
Как бога не изгнать из сердца твоего!..