Василий Жуковский - Том 1. Стихотворения

«Рассудку глаз! другой воображенью!» —
Так пишет мне мой стародавний друг.
По совести, такому наставленью
Последовать я соглашусь не вдруг.
Не славно быть циклопом однооким!
Но почему ж славнее быть косым?
А на земле, где опытом жестоким
Мы учены лишь горестям одним,
Не лучший ли нам друг воображенье?
И не оно ль волшебным фонарем
Являет нам на плате роковом
Блестящее блаженства привиденье?
О друг мой! Ум всех радостей палач!
Лишь горький сок дает сей грубый врач!
Он бытие жестоко анатомит:
Едва пленял мечты наружный свет,
Уже злодей со внутренним знакомит…
Призра́к исчез — и грация — скелет.
Оставим тем, кто благами богаты,
Их обнажать, чтоб рок предупредить;
Пускай спешат умом их истребить,
Чтоб не скорбеть от горькой их утраты.
Но у кого они наперечет,
Тому совет: держись воображенья!
Оно всегда в печальный жизни счет
Веселые припишет заблужденья!
  А мой султан — султанам образец!
Не все его придворные поэты
Награждены дипломами диеты
Иль вервием… Для многих есть венец.
Удавка тем, кто ищет славы низкой,
Кто без заслуг, бескрылые, ползком,
Вскарабкались к вершине Пинда склизкой —
И давит Феб лавровым их венком.
Пост не беда тому, кто пресыщенья
Не попытал, родася бедняком;
Он с алчностью желаний незнаком.
В поэте нет к излишнему стремленья!
Он не слуга блистательным мечтам!
Он верный друг одним мечтам счастливым!
Давно сказал мудрец еврейский нам:
Все суета!*Урок всем хлопотливым.
И суета, мой друг, за суету —
Я милую печальной предпочту:
Под гибельной Сатурновой косою
Возможно ли нетленного искать?
Оно нас ждет за дверью гробовою;
А на земле всего верней — мечтать!

  Пленительно твое изображенье!
Ты мне судьбу завидную сулишь
И скромное мое воображенье
Высокою надеждой пламенишь.
Но жребий сей, прекрасный в отдаленье,
Сравнится ль с тем, что вижу пред собой?
Здесь мирный труд, свобода с тишиной,
Посредственность, и круг друзей священный,
И муза, вождь судьбы моей смиренной!
Я не рожден, мой друг, под той звездой,
Которая влечет во храм Фортуны;
Мне тяжелы Ареевы перуны.
Кого судьба для славы обрекла,
Тому она с отважностью дала
И быстроту, и пламенное рвенье,
И дар: ловить летящее мгновенье,
«Препятствия в удачу обращать
И гибкостью упорство побеждать!»
Ему всегда в надежде исполненье,
Но что же есть подобное во мне?
И тени нет сих редких дарований!
Полжизни я истратил в тишине;
Застенчивость, умеренность желаний,
Привычка жить всегда с одним собой,
Доверчивость с беспечной простотой —
Вот все, мой друг; увы, запас убогий!
Пойду ли с ним той страшною дорогой,
Где гибелью грозит нам каждый шаг?
Кто чужд себе, себе тот первый враг!
Не за своим он счастием помчится,
Но с собственным безумно разлучится.
Нельзя искать с надеждой не обресть.
И неуспех тяжеле неисканья.
А мне на что все счастия даянья?
С кем их делить? Кому их в дар принесть?..
«Полезен будь!» — Так! польза — долг священный!
Но мне твердит мой ум не ослепленный:
Не зная звезд, брегов не покидай!
И с сильным вслед, бессильный, не дерзай!
Им круг большой, ты действуй в малом круге!
Орел летит отважно в горный край!
Пчела свой мед на скромном копит луге!
И, не входя с моей судьбою в спор,
Без ропота иду вослед за нею!
Что отняла, о том не сожалею!
Чужим добром не обольщаю взор.
Богач ищи богатства быть достойным,
Я обращу на пользу дар певца —
Кому дано бряцаньем лиры стройным
Любовь к добру переливать в сердца,
Тот на земле не тщетный обитатель.
Но царь, судья, и воин, и писатель,
Не равные степе́нями, равны
В возвышенном к прекрасному стремленье.
Всем на добро одни права даны!
Мой друг, для всех одно здесь провиденье!
В очах сего незримого судьи
Мы можем все быть равных благ достойны;

Среди земных превратностей спокойны
И чистыми сберечь сердца свои!
Я с целью сей, для всех единой в мире,
Соединю мне сродный труд певца;
Любить добро и петь его на лире —
Вот все, мой друг! Да будет власть творца!

По страшной битве той, где царь Персиды пал,
Оставя рать, венец и жизнь в кровавом поле,
    Возвышен восседал,
    В сиянье на престоле,
   Красою бог, Филиппов сын.
   Кругом — вождей и ратных чин;
   Венцами роз главы увиты:
Венец есть дар тебе, сын брани знаменитый!
   Таиса близ царя сидит,
   Любовь очей, востока диво;
   Как роза — юный цвет ланит,
   И полон страсти взор стыдливый.
    Блаженная чета!
    Величие с красою!
    Лишь бранному герою,
Лишь смелому в боях наградой красота!
И зрелся Тимотей среди поющих клира;
   Летали персты по струнам;
Как вихорь, мощный звон стремился к небесам;
   Звучала радостию лира.
   От Зевса песнь ведет певец:
   «О власть любви! Богов отец,
   Свои покинув громы, с трона,
   Под дивным образом дракона,
   Нисходит в мир; дугами вьет
   Огнечешуйчатый хребет;
   В нем страсти пышет вожделенье;
К Олимпии летит, к грудям ее приник,
Обвил трикраты стан — и вот Зевесов лик!
Вот новый царь земле! Зевесово рожденье!»
И строй внимающих восторгов распален;
Клич шумный: царь наш бог! И стар и млад воспрянул.
И звучно: царь наш бог! — по сводам отзыв грянул.
    Царь славой упоен;
    Зрит звезды под стопою;
    И мыслит: он — Зевес;
    И движет он главою,
   И мнит — подвигнул свод небес.
Хвалою Бахуса воспламенились струны:
   «Грядет, грядет веселый бог,
   Всегда прекрасный, вечноюный.
   Звучи, кимвал; раздайся, рог;
   Наш Бахус светлый, сановитый;
   Как пурпур, пламенны ланиты;
   Звучи, труба! грядет, грядет!
   Из кубков пена с шумом бьет;
   Кипит в ней пламень сладострастный.
   Пей, воин! дар тебе сосуд.
    О, Вакха дар бесценный!
    Вином воспламененный,
   Забудь, сын брани, бранный труд».
   И царь, волнуем струн игрою,
   В мечтах сзывает рати к бою;
   Трикраты враг сраженный им сражен;
   Трикраты пленный брошен в плен.
<span class=«line12» id=«L56»>Певец зрит гнева пробужденье
В сверкании очей, во пламени ланит;
И небу и земле грозящу ярость зрит…
Он струны укротил; их заунывно пенье;
Едва ласкает слух задумчивый их глас,
И жалость на струнах смиренных родилась.
Он Дария поет: «Царь добрый! Царь великий!
Кто равен с ним?.. Но рок свой грозный суд послал;
    Он пал, он страшно пал;
    Нет Дария-владыки.
   В кипящей зыблется крови;
   От всех забыт в ужасной доле;
   Нет в мире для него любви;
   Хладеет на песчаном поле;
   Где друг — глаза его смежить
   И прахом сирую главу его покрыть?»
   Сидел герой с поникшими очами;
   Он мыслию прискорбной пробегал
   Стези судьбы, играющей царями;
   За вздохом вздох из груди вылетал,
   И пролилась печаль его слезами.
   И дивный песнопевец зрит,
   Что жар любви уже горит
   В душе, вкусившей сожаленья, —
   И песнь взыграл он наслажденья:
   «Проснись, лидийский брачный глас;
   Проникни душу, пламень сладкий;
   О витязь! жизнь — крылатый час;
   Мы радость ловим здесь украдкой;
   Летучей пены клуб златой,
   Надутый пышно и пустой —
   Вот честь, надменных душ забава;
   Народам казнь героев слава.
   Спеши быть счастлив, бог земной;
   Таиса, цвет любви, с тобой;
   К тебе ласкается очами;
   В груди желанья тайный жар,
   И дышит страсть ее устами.
   Вкуси любовь — бессмертных дар».
Восстал от сонма клич, и своды восстенали:
«Хвала и честь любви! певцу хвала и честь!»
   И полон сладостной печали,
Очей не может царь задумчивых отвесть
   От девы, страстью распаленной;
Блажен своей тоской; что взгляд, то нежный вздох;
Горит и гаснет взор, желаньем напоенный,
И, томный, пал на грудь Таисы полубог.
Но струны грянули под сильными перстами,
Их страшный звон, как с треском падший гром;
Звучней, звучней… поднялся царь; кругом
   Он бродит смутными очами;
   Разрушен неги сладкий сон;
   Исчезла прелесть вожделенья,
И слух его разит тяжелый, дикий стон:
    «Сын брани, мщенья! мщенья!
   Покорствуй гневу Эвменид;
   Се девы казни! страшный вид!
   Смотри! смотри! меж волосами
   Их змеи страшные шипят,
   Сверкают грозными очами,
   Зияют, жалами блестят…
   Но что? Там бледных теней лики;
   Воздушный полк на облаках;
   Несутся… светочи в руках;
   Их грозен вид; их взоры дики;
То воины твои… сраженным в битве нет
   Последней дани погребенья;
   Пустынный вран их трупы рвет,
    И воют: мщенья! мщенья!
Бежит от их огней пожар по небесам;
Бедой на Персеполь их гневны очи блещут;
    Туда погибель мещут;
К мечам! Бойницы в прах! Огню и дом и храм!..»
   И сонмы всколебались к брани;
   На щит и меч упали длани;
И царь погибельный светильник воспалил.
О горе, Персеполь! грядет владыка сил;
    Таиса, вождь герою,
Елена новая, зажжет другую Трою.
Так древней лиры глас — когда еще молчал
    Орга́на мех чудесный —
   Перстам послушный, оживлял
В душе восторг, и гнев, и чувства жар прелестный.
Но днесь другую жизнь гармонии дала
   Сесилия, творец органа.
Бессмертным вымыслом художница слила
Протяжность с быстротой, звон лиры, гром тимпана
И пенье нежных флейт. О древних лет певец,
Клади к ее стопам заслуг твоих венец…
   Но нет! вы равны вдохновеньем!
   Им смертный к небу вознесен;
   На землю ангел низведен
   Ее чудесным сладкопеньем!