Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

Я прохожу пустынной площадью,
Огни горят – и не горят.
Костыль мой землю мерит ощупью
Но вкован в даль потухший взгляд.

На снеговой, просторной скатерти
Чертит Луна слова поэм,
Безлюдно на церковной паперти
И крест над колокольней нем.

Устал. Упасть на землю хочется,
Лицом в холодный, белый снег.
И в душу-раненую просится
Мятели-девственницы смех.

Тюрьма сжимает злые челюсти
И тяжко давит крышей сводчатой,
А там, за рамою решетчатой
Весенний вечер полон прелести.

Вон – мужики из поля с сохами
Ползут, стегая кляч заморенных,
А мы из-за дверей затворенных
Глядим на них с немыми вздохами.

Ах, звон цепей… То уголовные
С этапом нынче отправляются…
Темнеет… Своды надвигаются
И душат ласки их бескровные!

Измучился без места… За год
Нужда измаяла, затерла.
Но нынче, спать лишь в доме лягут,
В петлю я смело всуну горло.

Повисну я с коротким хрипом,
Тихонько стукнув половицей…
Над чердаком – к зеленым липам
Приникнет месяц бледнолицый.

Луна… Когда-то гимназистом
Я тоже бегал на свиданье
И подзывал условным свистом
В кусты «небесное созданье».

Потом работа – голод – пьянство –
В итоге – целый год без дела,
Петля – последнее убранство…
Довольно думать! Надоело!

Приделать галстук надо ловко,
Чтоб избежать ненужной муки…
Какая твердая веревка…
И как дрожат больные руки!

Завесы с тайн души отдернув,
Я заглянул в немую жуть,
И едких чувств и мыслей жернов,
Крутясь, дробит больную грудь.

И тщетно вновь хочу набросить
Покров на то, что вызвал сам!
Вот – в наказанье – злая проседь
Ползет, как змей, по волосам.

Ах! не исправить мне ошибки
И не разрушить жуткий плен,
Как не согнать с лица улыбки
Тебе, несчастный Гуинплэн!

В тихом воздухе плескали
Крылья белых голубей.
Небо, сбросив ткань печали,
Становилось голубей.

Храмный колокол, трезвоня,
Пел могуче и светло,
Вьюгой вешних благовоний
Все раздумья занесло.

В голубеющей купели
Мылись веточки ракит,
И цветы и птицы пели
О забвении обид…

Уселись мы в старинном кресле,
Как не сидели с давних пор,
И чувства мертвые воскресли,
И зазвучал замолкший хор.

В душе надежды, вспыхнув, крепли
Казалось, – любишь ты меня…
Ах, я искал в остывшем пепле
Дыханье жаркого огня.

Ловя твой прежний сладкий лепет,
Не замечал я, что давно
На окнах снег узоры лепит
И в доме сделалось темно…

Осенний воздух синь и ласков,
Покой земли отцветшей чуток…
Далек тяжелый бред участков
И песни пьяных проституток.

Хожу гулять я в теплой шапке
В поля, далёко – за омёты,
И хоть лицо и пальцы зябки,
Но дух не ведает заботы.

Иль, оседлав гнедую лошадь,
Я еду рысью против ветра,
А ветер хочет огорошить
И рвет с меня картуз из фетра

Когда же вечер глянет в окна,
Забудусь я над книгой старой,
И дыма синего волокна
Сплету душистою сигарой.

Девы Верданди немилые речи
Мне утомили, измаяли слух…
Тихо мерцают оплывшие свечи,
Тихо мерцает измученный дух.

Скульда, колеблясь, зовет из тумана,
Скульды посулов обманных страшусь:
«Завтра», как «Нынче», душе нежеланно,
В страхе великом от «Завтра» таюсь.

К Урде, любимой, и верной, и знающей,
К Урде, хранящей заветы веков,
Я – догорающий, я – умирающий
Робко скрываюсь под темный покров.

Усыпан сад мой снегом белым, –
Подарком утренней метели,
И на окне обледенелом
Цветут, сверкая, асфодели.

Их нежит ласковый морозец,
Лелеет небо голубое…
И из незримых дароносиц
Мне в сердце каплет мед покоя.

Цветы Весны не пахнут слаще
Цветов метели белоснежной,
И я красу зимы грустящей
Люблю любовью безмятежной.

На ручку бархатного кресла
Впотьмах склонился Фредерик:
Былая жизнь пред ним воскресла,
Забытых мигов мир возник.

Пришли толпой воспоминаний,
Вернулись к жизни из гробниц
Слова погасших упований,
Черты когда-то милых лиц.

И в час прощаний и закатов,
Колебля вздохом тишину
И стон печальный в сердце спрятав,
Он видит вновь madame Арну.

Она, к нему склоняясь, стонет
И – скорбно руки заломив, –
В свинцовой бездне тихо тонет,
Шепнув укор… или призыв?

Увы! Она все дальше, дальше –
И, соблазняя наготой,
Задорный образ Генеральши
Возник пред ним во мгле ночной.

О, да! С веселой Розанетой
Не раз тоску он забывал,
Свой лучший дар он отдал этой, –
И после пламенно рыдал!

Уйди же прочь! Навек погасни!
Цвети красою, после грез!
И – как Венера старой басни, –
Пред ним встает madame д'Амбрёз!

Однажды с плеч своих срывая,
Как ненавистное ярмо,
Ты любишь перед сном, нагая,
Глядеть в глубокое трюмо.
По сладкомлеющим коленям
Губами жадными скользя,
Не внемлю я стыдливым пеням,
Не внемлю тихому «нельзя!»
И отражает без желаний
Глубь чудодейного стекла
И ветви мёртвые латаний,
И наши страстные тела.
И я как будто бы взволнован,
Но там, в душевной глубине,
Я льдом безжизненным окован
И сердце Зеркала – во мне!

С веток листье летнее
Валится быстрей,
Убыль дня заметнее,
Зори холодней.

Вечерами черными
В келье тишина.
Вздохами покорными
Грудь моя полна.

Золотыми точками
Мечу алый шелк.
Дождик молоточками
Постучал и смолк.

Вот и заколочена
В гроб навеки я…
Ах! Слезами смочено
Золото шитья!..

Облаками, словно тюлем,
Лик закрыв, луна плывет;
Мы близ окон караулим
Первой звездочки восход.

Ветки темные каштанов
Ветерок пошевелил,
В раму стукнул и, отпрянув,
По дороге запылил.

Где-то песенкой наивной
Славит девушка весну
И напев речитативный
Чуть колышет тишину.

Звуки чисты и певучи,
Как ручья лесного плеск,
И сквозь тюлевые тучи
Льется тусклый, лунный блеск.

1. Поэт с природою не дружен,
Он к подчиненью не привык,
Ему невнятен и ненужен
Природы мертвенный язык.

2. Ни плеск волны, ни птичий гомон
Его не может вдохновлять,
С иными звуками знаком он,
Он должен Вечности внимать.

3. Не слышит внешних он внушений,
Лишь Мысль Его – Ему закон, –
И солнцем вольных вдохновений
Мир тяготения сожжен.

4. И силой вещих заклинаний,
И правдой вымышленных слов
Творит Поэт ряды созданий
И не кладет на них оков.

5. Из глубины души свободной
Всплывают стаи ярких грез –
И над пустынею бесплодной
Шумят леса нетленных роз.

6. Природа вечно носит траур
По мертвым звукам и цветам,
Но сотни лет твой гимн, Пентаур,
Звучит земле и небесам.

7. Ты пел Рамсеса и Аммона:
Один давно в гробнице спит,
Другой на высях небосклона
Еще сверкает и горит.

8. И долго Он потоки света
Земле и людям будет лить,
Но – знаю! – гордый гимн Поэта
Аммона должен пережить!

Стебли трав полносочны и гибки,
Как слова поэтических строчек,
И, как рифм налетевших улыбки,
Появляются листья из почек.

Все похоже весною в Природе
На стихи молодого поэта,
Где банальность и вялость мелодий
Жаром пылкого чувства согрета.

Все в жизни суета, и все желанья тленны,
Навеки мы в цепях, и безнадежен бунт!
Цветы любви, страстей и радостей мгновенны,
Уносит их поток мелькающих секунд.

Природа нам чужда; у ней иные судьбы:
Неведом нам экстаз, которым пьян червяк…
О, если б умереть, о, если утонуть бы
В твоей пучине, Смерть, в тебе, могильный мрак!

Но жизни не любя, мы в Смерть давно не верим,
И, не желая жить, не можем Смерти ждать…
Увы! давно ко всем привыкшие потерям, —
Мы только веру в жизнь не можем потерять!

Под сенью ив зеленых дремлет заводь,
Тростник над ней лепечет, как во сне.
В ней по ночам русалки любят плавать
И песни петь о ласковой луне.

Со всех сторон ее деревья скрыли,
Со всех сторон ее облапил бор:
Есть разгуляться где нечистой силе,—
О ней идет недобрый разговор.

Когда сверкает ярким бриллиантом
Весенний месяц на небе ночном,
Все говорят, что души христиан там
Погибших реют в сумраке лесном.

Неярок лампы свет под абажуром,
Неясен лунный лик за облачною тканью;
Скончался день, как и родился, хмурым,
Не дав расцвесть ни счастью, ни сиянью.

С утра пишу; шуршат листы тетрадок;
Когда же утомит глаза мои работа,
Смотрю тогда на тихий свет лампадок,
Что озаряют золото киота.

Но миг мелькнет, и вновь листов шуршанье,
И вновь стучит в мозгу упорный молоточек,
Вновь блещет рифм невинное сиянье,
Опять с пера сбегает бисер строчек…

Время туманов и ливней,
Солнце за тучами гибнет,
Ветер шумит заунывней,
В речке ни пьявок, ни рыб нет:

Скрылися в тине и в иле
Водного царства жилицы;
Весь горизонт заслонили
К югу летящие птицы.

Вольным завидуя крыльям,
Мы их проводим глазами,
Грусть затаенную выльем
Кротких напутствий словами.

В пропасть осеннюю канем
Мы с примиренностью мудрой,
Вечером длинным вспомянем
Ласку весны златокудрой.

Вспомним об утренних росах
И о сияньях полдневных,
Вспомним о пышноволосых
Юных мечтах-королевнах…

Закрылась дверь моя тяжелою портьерой,
Стихает вдалеке печальный звук шагов;
Сквозь окна день глядит, безрадостный и серый,
Окутавший лазурь вуалью облаков…

…Как нежно он шептал, припав к моим ладоням
– (Мне руку щекотал его пушистый ус!) –
Казалось, что сейчас мы в страсти с ним потонем,
Навек освободясь от обыдённых уз…

Но я была тиха, как этот полдень серый,
Но я была мертва, как павший с ветки лист…
И он ушел, грустя, чуть шевельнув портьерой,
И я сижу одна и мну платка батист.

Крыши белы от луны,
Городок как будто вымер.
Средь глубокой тишины
На дворе пропел будимир.

Мягко тронула крылом
Свечку бабочка ночная.
Покружилась над огнем
И упала, умирая.

Ангел ночи мир обнял,
Присмирел и умер ветер…
Мнится, будто я попал
На твои поля, Кер-нетер!

Подползает вечер мороком,
Наплывает тучей сизою,
Наполняет поле шорохом,
Одевает темной ризою.

Душит зори злыми ласками,
Поцелуями коварными
И пугает землю сказками
И виденьями кошмарными.

Греза нам смежает взоры
Про любовь поет
И настой из мандрагоры
В сердце тихо льет.

Но как верный, стойкий витязь,
Мысль за ней спешит
И кричит: «Скорей проснитесь:
Враг бедой грозит!»

И, взмахнув крестообразно
Огненным мечом,
Рассекает нить соблазна,
Сотканную злом!

Зажег печальную лампаду я: –
Последнюю любовь.
Она горит, очей не радуя
И не волнуя кровь.

Давно душа моя остужена
Дыханьем едким зла –
И вот любви моей жемчужина
Лежит черна, тускла.

И много в думах плугом опыта
Проведено борозд,
И я слежу теперь без ропота
За угасаньем звёзд.

И если смерть своей секирою
Подрежет стебли грёз,
Я тихо им могилу вырою
И схороню без слёз.

Душа страданьем обезбожена,
Я стал угрюм, жестокосерд,
И много Дьяволом проложено
В мозгу моем преступных черт.

В глубинах сердца оскорбленного
Паучий гнев ключом кипит,
И в пропасть неба темнолонного
Мое проклятие летит.

И безответностью испуганный,
Я – с богохульством на устах –
Все ниже падаю, поруганный,
Все глубже погружаюсь в прах!

Он идет со мной, насвистывая…
В сердце сладостная жуть,
Давит кофточка батистовая
Замирающую грудь.

Небо вешнее – лазоревое,
Крылья бабочек блестят
И – желанья подзадоривая, –
Льют цветы свой аромат.

Тяжелеют груди млеющие,
В жилах сладкий сок разлит,
И уносят ветры веющие
Из хмельного тела стыд!

1. Дьявол грустный! Дьявол мудрый! Мой создатель и учитель!
Ты давно не прилетаешь, ты забыл мою обитель…

2. В дни, когда я был младенцем, часто ты ко мне входил
и меня в тиши вечерней черным истинам учил.

3. Взор твой был угрюм и темен, но порой он углем красным
Загорался и казался мне мучительно-прекрасным.

4. Каждый твой завет вонзался в уши мне, как острый гвоздь,
И в ребенке закипала неребяческая злость.

5. Много дней с тех пор погибло в тихом омуте забвенья,
Но во не погибали зерна горького ученья.

6. Никогда не забывал я, как ты грустно проклинал,
Как мохнатою рукою колыбель мою качал.

7. Поднимался я на выси, задыхался в темных недрах,
Но всегда всему живому был досель я верный недруг.

8. Много раз вступал я в битву с солнцем, с юностью, с весной,
Много храмов обезбожил я кощунством и хулой.

9. Я гасил свои улыбки, я душил свои признанья,
Я топил свои надежды в мертвом море отрицанья.

10. И на каждый крик призывный был во мне один ответ:
Словно молотом по гробу ударял я: «Нет! и нет!»

11. Но теперь, учитель мудрый, – помоги! – я сам не в силах
Усмирить мое волненье, успокоить трепет в жилах.

12. Что мне делать? Я слабею, я готов во прах упасть,
Надо мною нависает не твоя, иная власть.

13. Мудрый! Темный! Я унижен, я стыжусь, я погибаю,
Я готов любви поверить, я готов поверить раю.

14. И за женщиной земною я готов пойти, как раб…
О, явись! явись, учитель! я разбит, и смят, и слаб.

15. О, войди ко мне, как прежде, как не раз входил бывало,
С глаз моих полуослепших сбрось цветное покрывало.

16. Заглуши земные звуки, вдунь суровый холод в грудь
И с тропы любви позорной возврати на правый путь.

17. Повтори свои проклятья, опали мне сердце гневом,
укрепи мое презренье и карающим напевом,

18. Полной ненависти песней душу мне заворожи
И безжалостной рукою язвы жизни обнажи.

19. И уверь меня, что ложен, что, как лед весною, зыбок
Свет лобзаний и объятий, и признаний, и улыбок!

20. О, явись! и едкой речью отгони мечтанья прочь,
Оскопи мои надежды и восторги опорочь!

21. Вникну я в твои заветы, я тебе опять поверю,
Я приму с отрадой мертвой ясных радостей потерю.

22. О, приди! и помоги мне умертвить любовный бред,
И сказать с былою силой на призывы счастья: «Нет!»

Я встретил женщину в лохмотьях и без носа,
Ресницы редкие покрыл ей белый гной,
Меж губ ее, кровоточащих, папироса
Сверкала точкой золотой.

И, протянувши пальцев красные обрубки,
Она у встречного просила на ночлег,
А с неба падал, тая на подоле юбки,
Серебряный, холодный снег…

Всепрезираемым шутом я
Брожу среди толпы людской,
В меня бросая грязи комья
Глумятся люди надо мной.

Но я ни разу не ответил
На ругань злостную глупца,
Всегда мой взор спокойно светел
И тверды мускулы лица.

Ни разу судорогой жалкой
Не искривился гордый рот,
Когда меня бичом иль палкой
Прочь прогоняли от ворот.

Я, – продолжая путь бесцельный,
Высоко голову держал
И на свирели самодельной
Себе хваление слагал.

Топча земного праха комья
И пустоцвет людских страстей,
Всепрезирающим шутом я
Смотрю на бешенство людей!

Когда ты сдерживать не в силах
Желаний гибельных полет,
И кровь, пылающая в жилах,
Тебя к соитию влечет,

Сверши сей грех один, во мраке,
Границ мечты не преступай,
И плотском не думай браке,
И ласки женской не желай!

Случайно брошенное семя
Способно дать живой росток,
И жизни тягостное бремя
Продолжишь ты на новый срок.

Верь! нет коварней обольщенья,
Чем прелесть женского лица,
Как нет позорней преступленья,
Чем преступление отца!

Мчатся вихрем фаллофоры
По равнинам и холмам,
Блещут яростью их взоры,
Бьются косы по плечам.

Нет предела ликованьям
Разъяренных, буйных жен.
Идол внемлет их взываньям,
Их восторгом заражен.

Он увенчан весь цветами,
Сам – диковинный цветок!
Аромат его – как пламя,
Густ и клеек жгучий сок!

И горя желаньем ласки,
Буйной похоти полны,
Жены вкруг в бесстыдной пляске
Меж собою сплетены.

Все забыв, вонзают в груди
Вместе с розами шипы…
Бойтесь, демоны и люди! –
Женщин бешеной толпы.

Повинуясь темной страсти,
Перед идолом своим
Разорвут они на части
Повстречавшегося им.

И помчатся, кровь разбрызгав,
Злую жажду утолив,
С новым взрывом диких визгов
Меж священных рощ и нив!

Поднимая клубы пыли,
Отряхая с листьев влагу,
В сад пришли мы и скрутили
Там еврейского бродягу.
Нам почти не прекословя,
Бормотал он что-то хрипло;
Капля маленькая крови
К бороде его прилипла.
В темноте огни светились,
Дали были тихи, немы,
И с бродягой очутились
У Пилата на дворе мы.
Там костров горело пламя,
Желт был месяц круглолицый;
Арестованного нами
Мы одели багряницей.
Кто-то сплел венок терновый
И шипы вонзились в темя…
Кровь текла струей багровой
И струилось тихо время.
Трость держа рукою тонкой,
Он молчал, не шевелился…
Вдруг пощечиною звонкой
Двор широкий огласился.
Принялись мы друг за другом
Бить еврея по ланитам,
Он глядел на нас с испугом
И с презреньем полускрытым.
После суд был, и с другими
На кресте его распяли.
Позабыл его я имя,
Слышал только, что украли
Труп распятого, и слухи
О чудесном воскресеньи
Всем болтливые старухи
Распускали в поученье.

Серый день встает над миром,
День мученья и хулы…
Я один с моим вампиром
В царстве боли, в царстве мглы.

Кожу черепа сердитый
Прокусил мне тарантул
И свирепый, ядовитый
К мозгу моему прильнул.

Он мохнатый, он шершавый,
Он под черепом растет,
Он поит меня отравой,
Точит кости, кровь сосет.

Безотходен, безотвязен
Этот жалящий вампир,
И разрушен, безобразен –
И лежит в обломках мир.

Неба тускло, небо пусто,
Неба нет и Бога нет:
Тарантулу жизнь-Локуста
Приготовила обед.

Зимний день идет к могиле,
Спотыкаясь, как старик,
Под покровом снежной пыли
Укрывая скорбный лик.

Каждый час, рожденный скукой,
Умерщвляется тоской,
И – как сердце пред разлукой, –
Плачет ветер ледяной.

Полускрыв лицо вуалем,
Ранних сумерек рука
Отдает себя печалям,
Тьму зовет издалека.
Полон боли и загадок,
Словно взор усталых глаз,
Грустен, длителен и сладок
Этих сумерек рассказ.

В нем бессилье примиренья
И о тайне тихий вздох,
В нем покорное прощенье
И забвение тревог!

Люблю бродить я по предместью,
Люблю его притонов гам,
Где пьяный ножик дружен с местью,
Где вор – король по вечерам.

На бюст гулящей девки нежно
Свет газа льется голубой,
И шулер картами небрежно
Играет быстрою рукой.

Несут графины, блещет пиво,
Звенит уроненный стакан,
И плачет горько и тоскливо
С мотива сбившийся орган.

А за окном, в осеннем мраке
Шумят и стонут дерева,
И – заведя скандал, – гуляки
Кричат похабные слова.

Кричит мне хрипло проститутка:
«Эй, кавалер! Спины не горбь!»
Но мне от слов разгульных жутко,
Я слышу в них больную скорбь.

Как иней, пудра ей на шею,
На грудь и щеки налегла,
И сутенер следит за нею
Грозящим взглядом из угла…

В темных, укромных углах по чуланам
Жизнью свирепой живут Пауки;
Мозг их пропитан кровавым туманом,
Жадно и злобно горят их зрачки.

Самка, любовь натешась досыта,
Хилое, щуплое тело самца
Ядом отравит и после сердито
Высосет кровь из него до конца.

В черные, длинноморозные зимы,
Мертвую муку дотла растерзав,
Жирные гады висят недвижимы,
Цепкие лапы под брюхо поджав.

Снятся им долгою зимнею ночью
Сладкие сны о минувшей Весне,
Снятся им тел окровавленных клочья,
Снится, что возле снуют по стене

Теплою кровью налитые твари,
В сеть роковую попавшись, жужжат, –
И Пауки в сладострастном угаре
Лапами тихо во сне шевелят.

Вьюжная полночь над миром гуляет,
Месяц – сквозь облако – смотрит в чулан,
Где в паучиных мозгах расцветает
Жуткая греза о сладости ран…

Среди полей, пустых и хмурых,
Осенним долгим вечерком,
Под шум унылый листьев бурых
Я вспоминаю о былом.

Мне снова видится столица,
Вечерний шумный тротуар,
Мелькают, словно в пляске, лица
И силуэты нежных пар.

Тебе сулят все счастье мира
Зрачки блестящих женских глаз,
Но там, над вывеской трактира,
Еще пленительнее газ.

Так скрипок девственных рыданье,
И яркий блеск бумажных роз,
И вызывающий желанья
Густой и пламенный шартрёз.

Люблю я рюмок звон хрустальный,
И жаркий спор, и соль острот,
Люблю, когда струей кристальной
В бокал шампанское течет!

Люблю я ломтиками дыни
Язык горящий охлаждать
И сквозь туман табачный, синий
Друзей улыбки различать.

Но вот пустеет зала. Поздно.
Выходим мы в холодный мрак…
И непорочна, и морозна
Встречает ночь толпу гуляк.

Как челн по морю, мчатся сани,
Мелькает сонных улиц ряд,
И, словно призраки в тумане,
Деревья в инее стоят.

Я вступил в половое общение
С похотливою, жирной старухой,
И – привязан к ней крепкой присухой,
Не питаю к себе отвращения.

Упиваясь развратными ласками,
Я ее созерцаю нагую,
Ей отвислые груди целую
И любуюся гнойными глазками…

Протрубили в медный рог.
Герцог едет на охоту!
Герцог едет в дальний лог,
Чтоб забыть свою заботу.

Тянет сыростью с полей,
Мокнут седла и попоны,
Мокнут шапки у псарей,
Хрипло каркают вороны.

Слышно чавканье копыт,
Пахнет шерстью псов горячих,
Герцог вдаль один спешит,
Обгоняя доезжачих!

Сжал поводья он рукой,
Стиснул нож и – сдвинув брови,
Мчится, трепетный и злой,
Алча алой, жаркой крови.

И звенят в его ушах
Стоны лживой герцогини,
Дерзко бросившей во прах
Нерушимые святыни…

Над водной зыбью ходят тучи:
На берег выполз трилобит,
Клешнею темной и могучей
Вцепившись в девственный гранит.

Над трупом нежной цистидеи,
Стеблями хрупкими сплетясь,
Чуть слышно шепчут сифонеи,
Как бы жалея и дивясь.

И как немые нереиды
Догомерических годин,
Вдали плывут эйриптериды
По лону трепетных пучин.

А по земле, еще пустынной,
Будя ее невинный сон,
Бежит за черною блаттиной
Приспешник Смерти – скорпион.