Вольтер - Орлеанская девственница

Мои дорогой читатель, верно, знает,
Что бог-дитя, который наш покой
Совсем не по-ребячески смущает,
Имеет два колчана за спиной.
Когда стрелу из первого колчана
Направит он, то сладостная рана
Не ноет, не болит, но, что ни час,
Становится опаснее для нас.
В другом колчане стрелы – пламень жгучий,
Который нас испепелить грозит:
Все чувства наши крутит вихрь могучий,
Забыто все; лицо огнем горит,
Какой-то новой жизнью сердце бьется,
Кровь новая по жилам буйно льется,
Не слышишь ничего, блуждает взгляд.
Кипящей несколько часов подряд
Воды в котле нестройное волненье
Есть только слабое изображенье
Тех бурных чувств, что нас тогда томят.

О, недостойнейших лгунов орава,
Которых мучила Иоанны слава,
О, бывшие всегда во власти зла
И истину скрывавшие лукаво,
По-вашему, краса всех дев могла
Такой любовью полюбить осла?
Вы честь ее берете под сомненье,
Наносите ей дерзко оскорбленье
И, умножая собственный свой срам,
Не уважаете прекрасных дам.
Не говорите, что Иоанна пала,
То повторять одним глупцам пристало,
Бессмыслица такая всем ясна.
Вы путаете числа, времена,
Бесстыдно лжете, не смутясь нимало.
Почтительнее к памяти осла!
Вам всем не по плечу его дела,
Хоть уши вам судьба длинней дала.
Ведь если Девственница без смущенья
И даже с чувством удовлетворенья
Внимала столь неслыханным речам,
То это извинительно для дам:
Тщеславия безгрешны наслажденья.

И чтоб навек прославить наконец
Иоанны д'Арк немеркнущий венец,
Чтоб доказать, что, овладев собою,
Она отбила натиск темных сил,
Не поддалась ослу, – я вам открою:
Другой любовник у Иоанны был.
То Дюнуа; уже давно она
Ему душой возвышенной верна.
Пускай ослиной речью, столь блестящей,
Она была немного польщена,
Но случай этот, многих веселящий,
Нельзя считать изменой настоящей.

История расскажет нам,
Что Дюнуа, безжалостный к врагам,
Златой стрелой из первого колчана
Был поражен Амуром в сердце. Рана
Была глубокой, но владел собой
И слабостей не ведал наш герой.
Он предан был монарху и отчизне;
Их честь была ему законом в жизни.

Иоанна! Знал он, что тебя своей
Он назовет с исходом бранных дней,
И срока ждал, уверен, тверд и молод;
Так верный пес, одолевая голод,
До устали набегавшись окрест,
Дичь держит в пасти, но ее не ест.
Однако, видя, что осел небесный
О страсти Деве говорит прелестной,
Решил открыть свою любовь и он.
Мудрец порой бывает помрачен.
Конечно, было слишком безрассудно
Отчизну бросить на алтарь любви.
Есть грань страстям. Иоанне было трудно,
Еще не потушив огня в крови,
Сопротивляться своему герою.
Любовь над нею власть брала, не скрою;
И лишь в последний миг святой Денис
С заоблачных селений грянул вниз
И, свет вокруг себя распространяя,
На золотом луче слетел из рая,
Как в оный день, когда из горних стран
Он в первый раз спустился в Орлеан.
Ударил в грудь Иоанны луч небесный,
Она очнулась, и, что было сил,
Кричит: «Остановитесь, друг прелестный.
Еще не время, час не наступил,
Умерьте ваш неудержимый пыл!
Вам одному я верность обещаю,
Вам девства своего отдам я цвет,
Но вы должны еще родному краю
Помочь стереть позор последних лет,
Изгнать врага, исполнить дело чести;
И мы на лаврах ляжем с вами вместе».

Сдержал свои желанья Дюнуа,
Услышав столь разумные слова,
И обещал им подчиниться свято.
Она спешит его поцеловать
Подряд раз двадцать или двадцать пять,
Как добрая сестра целует брата.
Овладевают вновь они собой,
И в их сердцах опять царит покой.
Денис их видит и, довольный ими,
Спешит с предположеньями своими.
Был у надменного Тальбота план
Тайком проникнуть ночью в Орлеан;
Хотел помочь он англичанам бравым,
Скорее мужественным, чем лукавым.

Ты торжествуешь, бог любви!
О, срам! О злой, Амур, ведь ты предать собрался
Оплот и славу Франции врагам!
То, перед чем британец колебался,
То, что Бедфорд и опытность его,
То, что рука Тальбота самого
Не сделали, ты совершить берешься.
Ты губишь нас, дитя, а сам смеешься!

И если этот маленький пострел
Иоанну ранил с соблюденьем правил,
То, острия других, ужасных стрел
В грудь нашей президентши он направил.
Их мощный и стремительный удар
В душе, в крови ее зажег пожар.
Вообразите страшную осаду,
Кровавый приступ, ужас, равный аду,
Усилья эти, этот страшный бой
В глубоких рвах, на башнях, под стеной,
Когда Тальбот с британскими полками
Стоял пред взорванными воротами
И, мнилось, на него бросала твердь
Огонь, свинец, железо, сталь и смерть.
Уже Тальбот, и дерзостный и рьяный,
Успел войти в ограду Орлеана
И возвышал;свой голос громовой:
«Сдавайтесь все! Соратники, за мной!»
Покрытый кровью, в этот миг, поверьте,
Он был похож на бога битв и смерти,
Которому сопутствуют всегда
Раздор, Судьба, Беллона и Беда.

Как бы случайно в президентском доме
Отверстья не забили одного,
И госпожа Луве могла в истоме
Глядеть на паладина своего,
На яркий шлем, султаном осененный,
Могла заметить взор его влюбленный
И гордый вид, с которым бы не мог
Соперничать и древний полубог.
По жилам президентши пламя лилось,
Она забыла стыд, в ней сердце билось.
Так иногда, вся в сладостном чаду,
Из темной ложи госпожа Оду
Глядела на бессмертного Барона,
Не отрывалась от его лица,
Ждала его улыбки и поклона
И страстью наслаждалась без конца.

Черт, президентшей овладев всецело,
К развязке вел без затруднений дело;
Амур и черт, вы знаете, – одно.
Архангел черный, злом неутолимый,
Принять Сюзетты вид решил умно,
Служанки верной, доброй и любимой.
То девушка полезная была: Она причесывала, завивала,
Любовные записки доставляла,
Вела хозяйки нежные дела,
А кстати и своих не забывала.
Лукавый бес, приняв Сюзеттин вид,
Красавице влюбленной говорит:
«Известны вам мой ум и дарованья;
Я исполненью вашего желанья
От всей души хотела бы помочь.
Мой брат двоюродный сегодня в ночь
Как раз назначен часовым к воротам.
Когда наш город погрузится в сон,
Вы там могли бы встретиться с Тальботом.
Записку дайте мне; мой брат смышлен,
И передать ее сумеет он».
Президентша, не предвидя риску,
Поторопилась написать записку,
Где страсть дышала в каждой запятой:
Недаром черт у ней был за спиной.
Тальбот великий, получив признанье,
Решил пойти на позднее свиданье;
Но в эту ночь поклялся он вкусить
Не только негу, но и славу кстати;
И он решился, соскочив с кровати,
Другим скачком победу захватить.

Монах Лурди, вы помните, быть может,
Денисом к англичанам послан был
В надежде, что он там ему поможет.
Он был свободен, пел псалмы, служил
И даже исповедовал порою.
Тальбот не мог предполагать никак,
Что явится помехою герою
Какой-то жалкий выродок, дурак,
Которого на днях он самолично
Распорядился выпороть публично.
Но иначе судил всесильный рок.
В своих решеньях он, как всякий знает,
Возносит часто тех, кто недалек,
И в дураках разумных оставляет.
Небесный луч зажегся вдруг в груди
Тяжелодумного отца Лурди,
И мозг монаха, просветленный раем,
Для мыслей стал отчасти проницаем;
Он понял сам, что в нем рассудок есть.
Ах, что такое наша мысль, бог весть!
Известна ли нам тайная пружина,
Безумия и мудрости причина?
Известно ли нам, атомом каким
Философ от тупицы отличим,
Каких непостижимых клеток сила
Питала дух Гомера и Эсхила
Или какой отравой был вспоен
Какой-нибудь Терсит, Зоил, Фрерон?
Взлелеет иногда царица Флора
Близ лилии прекрасной мухомора;
Так сотворил их бог, так хочет он.
А воля бога скрыта от науки:
Ученый лепет – лишь пустые звуки.

Лурди тотчас же любопытен стал
Все замечал, повсюду нос совал.
Приметил он, что к городу рядами
Тянулись повара за поварами,
Что были к вечеру отнесены
Туда куски отличной ветчины,
И редкостная дичь, и трюфлей груды,
И тонкие граненые сосуды
Во льду, в которых было налито
Вино священных погребов Сито.
Притом все шли поспешно и в молчанье.
Тогда Лурди вдруг осенило знанье,
Но не латынь пустая, а как раз
То, что поступкам нужным учит нас.
Он овладел искусством речи сладким,
Стал нежным, вкрадчивым, на слухи падким,
Подглядывал, умело притаясь,
Молчал, болтал, не ощущая страха,
Собой являя образец монаха.
Их братия, лукава и хитра,
Влезает ловко с заднего двора;
Проныры и лгуны, пример смутьянам,
Войдя сперва в доверие к мещанам,
Ползут затем к носителям порфир
И, наконец, заполоняют мир;
Одни ханжи, другие понаглее,
Лисицы, волки, обезьяны, змеи;
Недаром же британцы в старину
От них очистили свою страну[86].

Лурди тропинкой, вдоль лесной полянки,
До королевской добежал стоянки
И отыскал, волнением объят,
Где Бонифаций жил, его собрат.
Тот важно в эти миги роковые
Обдумывал вопросы мировые;
Он размышлял о тягостных цепях,
Которые связуют человека,
О судьбах, нам назначенных от века,
Об этом мире, об иных мирах.
Нет областей, закрытых для познанья,
Нетрудно разгадать событий нить.
Он понял все: он знает, что свиданье
Способно государство погубить.
Припоминает, что видал недавно
Он на заду британского пажа
Трех лилий золотых рисунок славный,
И в памяти его еще свежа
Картина гибели Гермафродита.
Он взвесил все. Всзцело ж убежден
Стал духувник, что Карлу бог – защита,
Когда в беседе обнаружил он,
Что брат Лурди стал тонок и умен.

Лурди просил, чтобы его представил
Монаршей фаворитке духовник;
Он поклонился ей согласно правил
И рассказал все то, во что проник:
Как, неспособный побороть желанье,
Тальбот назначил вечером свиданье
И близ ворот, где взорвана стена,
С ним президентша встретиться должна.
«Могла бы хитростью, когда не силой, —
Он молвил ей, – быть кончена война.
Ведь так Самсон был побежден Далилой.
Агнеса, предложите королю
За дело взяться». – «Мой отец, молю, —
Она в ответ, – скажите, неужели
Навек мне верен Карл на самом деле?»
«Не знаю, – молвил он. – Любовь ему
Я ставлю в грех по сану своему,
Но сердцем с ним. Не мука, а отрада
Стать из-за ваших глаз добычей ада»,
Агнеса улыбнулась: «Ваш ответ
Любезен и находчив, спору нет, —
И еле слышно, избегая взгляда,
Добавила: – Еще один вопрос:
Встречался вам у англичан Монроз?»
Ответ Лурди был тонок и уместен:
«Его не раз я видел, он прелестен».
Агнеса вся зарделась и рукой
Лицо закрыла. Овладев собой
И улыбнувшись сдержанно и мило,
Она монаха к Карлу проводила.

Лурди достойно там себя держал,
И добрый Карл, не дав ему ответа.
Всех членов королевского совета
И всех военачальников собрал.
На это сборище героев славных
Пришла Иоанна, равная средь равных.
Явилась, незаметна и скромна,
Агнеса с неизменным вышиваньем,
И, что б сказать ни вздумала она,
Карл следовал ее предначертаньям.

Решили, не жалея ничего,
Схватить Тальбота с дамою его;
Так в дни былые Марса с Афродитой
В плен захватили Солнце и Вулкан.
Был тонко разработан этот план,
Лишь небольшому кругу лиц открытый.
Сначала вышел Дюнуа. Тяжел
Был дальний путь, которым он пошел,
И славится в истории доныне.
За ним войска тянулись по равнине,
По направленью к городской стене.
С своей возлюбленной наедине
Герой Тальбот вкушал уж наслажденье,
Себе дав мысленно одно мгновенье
На переход от нежных ласк к войне.
Шести полкам велел идти он следом.
Исход сраженья был заране ведом,
Но после поучения Лурди
Его оцепенелые солдаты
Какой-то были тяжестью объяты
И спали друг у друга на груди.
О, чудо! О, Денис! О, случай странный!

Уже могучий Дюнуа с Иоанной
И ослепительная свита их
Вблизи от укреплений городских
Вдоль цепи осаждающих скакали.
Арабский конь, из самых дорогих,
Которому соперник был едва ли,
Шел под Иоанною. В руке ее
Деборы было древнее копье,
Меч на боку сверкал, тот самый, верно,
Который обезглавил Олоферна.
И вот, благоговения полна,
Молить Дениса начала она:

«О ты, который в Домреми когда-то
Мне поручил исполнить труд солдата
И чудные доспехи вверил мне.
Прости меня, что я наедине
С твоим ослом, лукавым и неверным,
Его речам внимать дерзнула скверным.
Тебе напомнить, покровитель мой,
Позволь, что некогда моей рукой
Ты предал казни англичан бесчинных,
Бесчестивших монашенок невинных.
Предстал еще славнее случай нам.
Подай же ныне мощь моим рукам.
Я без тебя бессильна и убога.
Отчизну охрани во имя бога,
На короля пролей лучи любви
И президента честь восстанови.
Молю, пусть нам удастся это дело.
Я полагаюсь на тебя всецело!»

Денис к ее молитве снизошел,
А в лагере ей внял ее осел:
Ее почуял он; что было силы
Летит он второпях на голос милый
И, со смиреньем на колени став,
Ей признается в том, что был не прав.
«Владел мной дьявол, знаете вы сами.
Раскаиваюсь я». И со слезами
Он умоляет оседлать его
И слушать не желает ничего.
Иоанне ясно, что благая сила
Крылатого осла ей возвратила.
Его слегка побив, ему она
Внушила на другие времена
Быть осмотрительнее и скромнее.
Осел клянется в том и, гордо рея,
Несет ее сквозь тучи и туман.
"Я вдруг он падает на англичан,
Как молния. На нем летя, Иоанна,
Неукротимым гневом обуянна,
Льет кровь рекой, пронзает сталь щитов
И отрубает тысячи голов.

Над ней ночное тусклое светило
Сияло безразлично и уныло.
Британцы, смущены, изумлены,
Не сводят глаз с туманной вышины,
Но длань разящая укрыта тучей.
Войска бегут растерянною кучей
И попадают в руки Дюнуа.
У Карла закружилась голова
От счастия. Несметными рядами
Его враги на смерть несутся сами
И падают на землю без числа,
Как беззащитные перепела.
Ослиный голос ужас всем внушает;
Иоанна руку сверху простирает,
Преследует, пронзает, рубит, мстит;
Бастард разит; а добрый Карл стреляет
На выбор, в тех, кто в трепете бежит.
Тальбот, любовной негой опьяненный
И без ума от госпожи Луве,
С ней лежа головою к голове,
Услышал боя грохот заглушённый.
Он, торжествуя, молвил про себя:
«Ура! Владею Орлеаном я!
Амур, – он шепчет в радостной гордыне, —
Перед тобою падают твердыни!»
Надежды преисполненный Тальбот
Целует госпожу Луве, встает,
Торопится одеться и, надменный,
Выходит, чтоб взглянуть на город пленный.

Тальбот всегда, на случай спешных дел,
Оруженосца при себе имел;
Тот верный, храбрый и любезный воин,
Хранивший плащ, копье и самострел,
Был господина своего достоин.
«Соратники! Победа! Город пал!» —
Вскричал Тальбот. Но сразу замолчал:
К нему не бритты верные, а Дева
Несется на осле, дрожа от гнева;
Французы ломятся чрез тайный ход;
Был потрясен и задрожал Тальбот.
Французы восклицают: «Карлу слава!
Вперед! Руби налево и направо!
Гасконцы, пикардийцы, где вы там?
Бей, режь, стреляй! Пощады нет врагам!»

Тальбот, как только поборол смущенье
И первое осилил впечатленье,
Сопротивляться до конца решил:
Так, в луже крови, из последних сил,
Эней отстаивал родную Трою.
Тальбот был равен этому герою —
Тальбот своей страны не посрамил,
Готовый драться хоть со всей вселенной.
С ним был оруженосец неизменный.
Они французов отразить хотят,
Но те идут за рядом новый ряд,
И им Тальбот победу уступает.
Сдается он, но чести не теряет.
Иоанна и бастард героя чтят
И, рыцарю сказав по комплименту,
Отводят президентшу к президенту.
Тот простодушно счастлив тем, что с ней:
Не ведать ничего – удел мужей.
Луве не знал до окончанья жизни,
Чем госпожа Луве была отчизне.
Рукоплескал вверху Денис святой;
Святой Георгий был объят тоской;
Осел ревел пронзительно и гордо,
Вселяя трепет в воинов Бедфорда;
Героем Карл Седьмой себя считал
И в городе Агнесе ужин дал,
И в ту же ночь стыдливая Иоанна,
Осла спровадив в райские хлева,
В положенном обете постоянна,
Сдержала слово перед Дюнуа.
А брат Лурди направо и налево
Еще кричал: «Она всем девам дева!»