Вера Павлова - Стихотворения

Выварю. Пересолю.
Выкипячу. Створожу.
Я повторяю ЛЮБЛЮ,
чтоб заглушить Я ТОЖЕ,
ибо не можем, любя,
знать ничего наверно,
ибо любовь, на себя
принятая, чрезмерна.

Душу опустуши,
пустоту пусти
в середину души,
в центр лёгкости.
Всё былое сбылось,
ибо главное —
воздыхания воз —
духоплаванье.

Бежала тебе навстречу,
единственный, безначальный,
дышала твоею речью,
захлёбывалась молчаньем,
в слезах склонялась на ложе,
дрожала под нежным взглядом,
прислушивалась всей кожей
к тёплым твоим ароматам.

От тебя иду, иду к тебе,
запах твой за пазухой несу.
А и Б сидели на трубе,
помнишь? — Салки-ножки-на-весу:
тот, кто не касается земли
и не упадёт, — не пропадёт.
На руках носящий, окрыли.
Окрыляющий, пусти в полёт.

Сквозь кашель и слёзы и смех:
— А вдруг я зачала в лёгких,
и скоро у нас родится
двойня — эльф и сильфида?..

Быть = забыть
о том плохом, что было,
о том хорошем, что будет,
точнее, что может быть
= всё время помнить
о том хорошем, что было,
о том плохом, что будет,
потому что не может не быть.

Рот птицелова под замком:
болтать негоже!
Слух: осязанье языком
и зренье кожей.
Лобзай меня лобзаньем уст,
радостью радуй,
импровизируй наизусть
мои рулады…

Тебе осанну пою,
буквы стирая с клавы.
И если хочу славы,
то лишь во славу твою.

Столько слёз, ошибок, фраз,
    сил, огня,
чтобы твой последний раз
    был — в меня,
чтобы после без помех
    в райсаду
пополам делить, как грех,
    чистоту!..

Впереди
показался
свет.
Оглянулся —
а тени
нет.

рабыня раба
барыня бара
богиня дара
дыры стыдоба

Любимый! Между нами полмира,
зазубренный клинок океана.
Но с пальцев так и капает мирра
на кодовый замок чемодана.
Мир, как твои объятия, тесен.
Любовь — прообраз автопилота.
И океан поёт Песню Песен
под царственным крылом самолёта.

Как-то слишком словесно,
будто придумано кем-то.
Боюсь, что моё детство —
всего лишь шпионская легенда.
Но сколько бы не пытали,
каких бы благ не сулили,
главное — точность детали
и верность высокому стилю.

Прибегала к любимому: глянь-ка!
Драгоценным гордилась уловом…
На ладони мокрая галька,
высыхая, становится словом,
вызывая досаду и жалость.
Дай же волю слезам бумажным,
чтобы галька живой осталась,
чтобы слово сделалось влажным.

Бессонница. О.М. Тугая боль
натянутой разлукой пуповины.
Таблица умножения на ноль
уже заучена до середины,
а ночи не предвидится конца,
как мыслям о тебе, таком любимом,
что заменил и сына, и отца
небесного. И стал незаменимым.

Основной вопрос философии —
слово или таблетки.
Психосоматика совести.
Скучные тайны кушетки.
Лучше сидеть себе тИхонько
и пересчитывать звёзды,
если Психея и Психика —
однофамилицы, не сёстры.

Я тебе — мама. Ты мне — папа.
Строим песочный дом.
Море встаёт на задние лапы.
Ветер виляет хвостом.
Солнце лижет мокрые щёки.
Папа, купим щенка?
Стены надёжны. Башни высоки.
И столько ещё песка!..

Исполнить желание на пианино
(а как хорошо бы — на скрипке, с оркестром!),
понять, что желание неисполнимо,
прищуриться над бесконечным реестром
разочарований, и, старчески тупо
следя за мечтой, уходящей вприпрыжку,
привычно заплакать, и крышку со стуком
захлопнуть, и выплюнуть соску-пустышку.

Установленьями священными
стыдливо прикрывая пах,
мужчины с маленькими членами
сжигают женщин на кострах,
и женщины визжат и корчатся,
едомы медленным огнём…
Оставь топор, моё сокровище, —
ты совершенно ни при чём!

Я своё отыграла
в перетягиванье одеяла.

Мученье — записывать начерно
то, что набело пелось.
Молочная цельность утрачена.
Пришла восковая спелость.
Что ж!.. Яблоко, то, треклятое,
лишающее покоя,
надкусываю. Не проглатываю.
Держу за щекою.

Так солнечно, что уши заложило,
и я легла к ногам цветущих трав
и приоткрыла золотую жилу
покоя и восторга. Счастлив — прав,
несчастен — виноват перед весною.
Но как сказать страдальцу-бунтарю,
что невоспитанно стоять спиною
к её сияющему алтарю?

Не знаю, беда ли, вина ли?
Растерянность или блядство?
Читаю дневник как сценарий.
Отказываюсь сниматься.
Уволь начинать сначала —
уж лучше сразу старушкой…
Сколько лет я искала
себя под чужой подушкой!

Вот мы и собрали
puzzle из двух деталей!

куча ножей
а режет только один
куча ручек
а пишет только одна
куча мужчин
люблю тебя одного
может быть
ты наконец заточишь ножи?

Первое в мире событие:
сделано то, что не велено.
Первое кровопролитие.
Недоумение евино.

Мышонок, и лягушка, и зверушка
неведома блаженны: им досталась
душа без психики, психея без психушки,
сон без подушки, без бессонниц старость.
А тут, что хочешь делай ли, не делай —
зарядку, макияж, карьеру, ужин, —
проснешься рано утром старой девой
с двумя детьми и мирно спящим мужем.

Влюбилась, но не по уши — по пояс.
А выше пояса — сплошная совесть.
Сними ладонь с моей груди, любимый
моей бессовестною половиной!

“Отелло” в театре теней.
Ревность любви длинней.

Не обсохло на губах у Бога
Богородицыно молоко.
Огненная млечная дорога,
о, как ты уводишь далеко! —
В то мое двенадцатое лето
на краю вселенной и земли.
…называла звезды Альфа, Бета,
списывала в столбик возраст света,
добавляла от себя ноли.

Учитель, неживой, полуистлевший,
зовет к доске — не школьной, гробовой.
Смотрю ему в глазницы… Это ж пеша!
С последней парты раздается вой,
но что мне до него — пою как птичка
произведения Пахмутовой.
Какое счастье! — Пеша. Не химичка.
Не физкультурник, грубый, злой, тупой.

Юность подарила мне подруг.
Зрелость подарила мне друзей.
Старость, я тебе их подарю.

против течения крови
страсть на нерест идет
против течения речи
слово ломает весло
против течения мысли
снов паруса скользят
я плыву по-собачьи
против течения слез

притвориться пьяной
чтобы приласкаться
притвориться глупой
чтоб сказать люблю
притвориться старой
чтоб не притворяться
притвориться спящей
притворясь что сплю

В школе в учителей влюблялась.
В институте учителей хоронила.
Вот и вся разница
между средним и высшим образованием.

Нагота, объясни наготе,
кто в ответе и что в ответе?
Только сказанное в темноте
актуально на том свете.
Там, на третьем реки берегу
перед кем-то огненнокрылым
только тем оправдаться смогу,
что тебе в темноте говорила.

Главное, по-человечески проститься.
Прости. Круглосуточно открыты
нудистские пляжи Стикса,
искусственные катки Коцита.
Главное, положить на место
время — под коврик у порога.
И — каникулы длиннее семестра,
перемена важнее урока.

Дидона, блин, Этери
сомнительных кровей!
Нашла себе потерю
и ну носиться с ней.
Все песни кровью в горле.
Все волосы в золе.
Как будто кроме горя
нет счастья на земле.

Покой: молчанья полон рот.
И воля: за любовь награда.
Кто-кто, а смерть меня поймет.
Кто-кто, а смерть мне будет рада
и благодарна: не обол,
зеленый, кислый, неразменный,
несу, но свадебный подол,
а в нем — все яблоки вселенной.

Мое отраженье любит меня,
а я его нет.
Моя тень любит меня,
таскается вслед
за мною, уламывая, кляня.
Тушу свет.
Мои стихи любят меня,
а я их.

Объятья — кратчайший путь
от твердого знака до мягкого,
от я до другого я.

Уснем спина к спине,
потомки андрогина.
Эй, повернись ко мне,
любимый, половина!
Увы — внезапный сон
сам выбирает позу.
Ужо тебе, Платон! —
Железом, без наркоза…

стирала плохо выжала
всю ночь течет с белья
не знаю как я выжила
и выжила ли я
никак не отмывается
пятно на полспины
любовь с виной тягается
но силы не равны

Наша высокая парность
парности гласных сродни.
Слава тебе, безударность! —
Долгие тихие дни,
шепота теплое ухо,
прекрасноречия стыд,
ласковая нескладуха
самых заветных обид.

Родина-мать, соблазн велик
поддаться детскому капризу
и показать тебе язык,
фотографируясь на визу!

в пионерском лагере
написала письмо
самой себе
бросила в ящик
вернулась домой
мне никто не писал?
по утрам
вынимала из ящика “Правду”
наконец получила
вскрыла
прочла
приклеила в дневник
до сих пор
раздумываю над ответом

умереть своей смертью
состариться своей старостью
созреть своими плодами
расцвести своими цветами
избавиться от подозренья
что санитарка в роддоме
перепутала бирки

В аэропорт! Родные переулки,
ад МКАДа, Ленинградка, Химки, лес,
березы — арестанты на прогулке,
подкладка облаков, испод небес.

1.
Смотрю в зеркало:
вот женщина,
которую любит
мой любимый, —
и завидую,
и ревную.
2.
Смотрю в зеркало:
вот женщина,
которую хочет
мой желанный, —
и зажмуриваюсь,
и вздыхаю.
3.
Смотрю в зеркало:
вот женщина,
которую бросит
мой последний, —
и злорадствую,
и старею.

Тихой, подлой, дрожащей сапою
расправляюсь с твоими наложницами —
фотографиям их выцарапываю
глаза маникюрными ножницами.
Ну и что, что они уже старые!
Ну и что, что тогда меня не было!
Ишь, какие осиные талии!
Ишь, какие начесы нелепые!

Облачная пелена,
проблески сознанья…
На миру и смерть красна —
в зале ожиданья.
Приближение к нулю
обратного счета,
и последнее люблю
на табло отлета.

Хорошие стихи можно написать на ладони,
очень хорошие — на детской;
хорошие стихи понравятся даже бабуле,
очень хорошие — внучке;
хорошие можно прочесть при свете одной спички,
очень хорошие — без света;
хорошие стихи уместятся в один выдох,
очень хорошие — в последний.

День проводить на запад
и встретить новый день,
вдохнуть тревожный запах
и выдохнуть: сирень,
и с нежностью дочерней
на перекрестке лет
увидеть свет вечерний
и невечерний свет.

Паразит, не парюсь
в шахтах-рудниках,
мародер, копаюсь
в старых дневниках:
начисто ль избыто
грязное былье,
хорошо ль забыто
старое мое?

картонные ботинки
рубашки без спины
веселые картинки
заоблачной страны
нет входа посторонним
в бесхозный вертоград
где мы с сестрой хороним
жуков стрекоз цикад

Эта башня срисована с блюдца,
с леденца — позолоченный гусь.
Я сюда собираюсь вернуться.
Я сюда никогда не вернусь.
Но всегда остается надежда! —
утешаю я мертвых своих.
Дальше дальнего их зарубежье.
Ближе ближних присутствие их.

Златокудрый ребенок с открытки ретро,
большеглазый, откормленный и крылатый,
заступись за поющую против ветра,
за идущую под руку по канату,
за снимавшую комнату у улитки,
за дававшую рыбам уроки пенья…
Нацарапай печатными на открытке:
“Я люблю тебя, мамочка! С днем рожденья!”

1.
спала в гамаке
укрывшись книгой Юнга
“О сновиденьях”
2.
спала на море
на надувном матрасе
снились облака
3.
спала на пляже
в Сочи в Нью-Йорке в Ницце
снился всякий вздор
4.
спала в опере
давали “Трубадура”
снилась “Турандот”
5.
спали в обнимку
в сотнях разных обличий
снились друг другу
6.
спала во чреве
снились земля и небо
вода и суша
7.
спала на земле
видела подземный сон
еле проснулась

Все платья станут велики,
слова взаимозаменимы,
и хироманты-херувимы
разгладят линии руки,
и нехорошие дела,
как кофе, растворят в хороших,
и спросят: как ты назовешь их,
тех, кого недородила?

Гуляя в парке на закате,
дивясь искусному литью,
перчатку снять, чугун погладить,
почувствовать всеми пятью,
что эти мертвые предметы —
решетка, статуя, скамья —
гораздо более бессмертны,
чем я.

Лежит здесь Павлова В.А. —
не проходите мимо! —
незаживающе жива,
права непоправимо.

летний зимний пруд
ясные деньки
как же мне идут
ласты и коньки
как же мне идет
небо лес закат
и полет полет
под водой и над

парнасский кореш,
с помощью отмычки
войдешь, откроешь
скобки и кавычки,
уйдешь, оставишь
ластик, промокашку,
кавычки настежь,
скобки нараспашку…

Зря я, дура, боялась ее,
страхом строку коверкала…
Смерть — возможность увидеть свое
лицо без помощи зеркала,
разглядеть не мигая, в упор
то, что от зеркала пряталось,
то, чего не заметил гример.
Смотрю. Удивляюсь. Радуюсь.

Агент по недвижимости улиток,
готов ли скитальцам помочь ты?
На флагах республики космополитов —
конверты авиапочты.
Зарубка красным, насечка синим.
Проштемпелевана марка.
На севере холодно, но красиво.
На юге красиво, но жарко.

Вернуться на Итаку,
порадовать родню,
посасывая граппу,
почесывать мотню,
не ввязываться в драку,
обдумывать меню,
выгуливать собаку
по двадцать раз на дню.

Не сотвори себе кумира
из боли, страха и вины,
географ внутреннего мира,
историк внутренней войны.
Плетутся дьявольские сети
из преждевременных седин.
Возможно, ты один на свете.
Но в темноте ты не один.

погашен верхний свет
готовимся ко сну
цветастый плотный плед
поправлю подоткну
и поцелую лоб
холодный горячо
и страшно легкий гроб
сломает мне плечо

Люби меня так, будто тебя — двое:
один вчера вернулся из смертного боя,
до самых плеч в чужой крови рукава,
другому завтра — в бой, гурьбой, под конвоем…
Люби меня так, будто меня — двое:
одна — твоя невеста, другая — вдова.

Святому не скажу, о чем молюсь,
чем мучаюсь, врачу,
не покажу собаке, что боюсь,
мужчине, что хочу.

Встану очереди в хвост,
тихой, медленной, живой.
Провожаем на погост.
Кто последний? Кто второй?
Поклонюсь. Не подниму
глаз на сына и вдову
и пойму, пойму, пойму,
как вести себя в гробу.

спать на раскладушке
под открытым небом
под цветущей липой
под цветастым пледом
под раскрытой книгой
под крылом заката
под полой у лета
под присмотром сада

Лопата.
Брег.
Рыбак.
Два брата:
Чер и Вяк.

вечерняя прохлада
последняя отрада
праправда прапраправду
выводит в сумрак сада
умолкла канонада
не поднимая взгляда
праправда прапраправду
целует виновато

Укроет милую шалаш
от поношений и оваций.
Какое имя ты мне дашь,
на то и буду отзываться.
Ты запевай, я подпою.
Такие песни, сладкопевец,
в рай возвращают. А в раю
у Евы не было соперниц.

Стучат колеса, спит попутчица,
путь долог, дали голубы…
Писать. Иначе не получится
вписаться в поворот судьбы.
Так, под диктовку, письма раненым:
люблю, скучаю, жду, болит,
так Пастернак садам неграмотным
придумывает алфавит.

Возможности перебирая,
захлопываешь жалюзи.
Ты пешка. Ты дошла до края.
Тебе не хочется в ферзи.
Небо плечисто. Поле чисто.
Душица, клевер, васильки.
Целуешь руку шахматисту.
Уходишь с клетчатой доски.

прерывая разговор
ради поцелуя
прерывая поцелуй
ради разговора
преуспели в этом так
что под утро губы
перестали отличать
поцелуй от слова

Не то чтобы красива,
не то чтобы дурна,
на видео смешлива,
а в зеркале — грустна,
на фото — резколица,
по отзывам — проста,
я многим буду сниться,
когда меня не ста.