Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том третий. Избранные переводы

Бей, бей, бей
В берега, многошумный прибой!
Я хочу говорить о печали своей,
Непокойное море, с тобой.

Счастлив мальчик, который бежит по песку
К этим скалам, навстречу волне.
Хорошо и тому рыбаку,
Что поет свою песню в челне.

Возвращаются в гавань опять
Корабли, обошедшие свет.
Но как тяжко о мертвой руке тосковать,
Слышать голос, которого нет.

Бей, бей, бей
В неподвижные камни, вода!
Благодатная радость потерянных дней
Не вернется ко мне никогда.

У мельника славные дочки.
И так мне одна дорога, дорога,
Что я бы хотел ее щечки
Коснуться, как эта серьга.

Меня бы укрыла волнистая прядь,
И милую шейку я мог бы ласкать.

Вокруг ее нежного стана
Хотел бы я быть пояском,
Чтоб сердце ее непрестанно
Со мной говорило тайком.

И знал бы я, верно ли бьется оно,
То нежной печали, то счастья полно.

И я бы хотел ожерельем
На белой груди ее стать,
Чтоб с грустью ее и весельем
Вздыматься и падать опять.

И я бы мечтал об одном, об одном —
Чтоб снять забывали меня перед сном.

Быть сегодня в Англии —
В этот день апреля!
Хорошо проснуться в Англии
И увидеть, встав с постели,
Влажные ветви на вязах и кленах
В маленьких, клейких листочках зеленых,
Слышать, как зяблик щебечет в саду
В Англии — в этом году!

А после апреля  ― в начале мая
Ласточки носятся не уставая.
И там, где цветет над оградою груша,
Цветом своим и росой осыпая
Поле, поросшее клевером, ― слушай
Пенье дрозда. Повторяет он дважды
Песню свою, чтобы чувствовал каждый,
Что повторить он способен мгновенье
Первого, вольного вдохновенья.

И пусть еще хмурится поле седое,
В полдень проснутся от света и зноя
Лютики — вешнего солнца подарки.
Что перед ними юг этот яркий!

Гаммельн — в герцогстве Брауншвейг,
С Ганнóвером славным в соседстве.
С юга его омывает река
Вéзер, полна, широка, глубока.
Приятней нигде не найдешь уголка.
Но многие слышали в детстве,
Что пять веков тому назад
Испытал этот город не бурю, не град,
А худшее из бедствий.

Крысы
Различных мастей, волосаты и лысы,
Врывались в амбар, в кладовую, в чулан,
Копченья, соленья съедали до крошки,
Вскрывали бочонок и сыпались в чан,
В живых ни одной не оставили кошки,
У повара соус лакали из ложки,
Кусали младенцев за ручки и ножки,
Гнездились, презрев и сословье и сан,
На донышках праздничных шляп горожан,
Мешали болтать горожанам речистым
И даже порой заглушали орган
Неистовым писком,
И визгом,
И свистом.

И вот повалила толпа горожан
К ратуше, угрожая.
— Наш мэр, — говорили они, — болван,
А советники — шалопаи!
Вы только подумайте! Должен народ
Напрасно нести непомерный расход,
Безмозглых тупиц одевая
В мантии из горностая!
А ну, поломайте-ка голову, мэр,
И, ежели вы не предложите мер,
Как справиться с грызунами,
Ответите вы перед нами!
Обрюзгших и пухлых лентяев долой
С насиженных мест мы погоним метлой!

При этих словах задрожали
Старшины, сидевшие в зале.

Молчало собранье, как будто печать
Навеки замкнула уста его.
— Ах! — вымолвил мэр. — Как хочу я бежать,
Продав этот мех горностаевый!
Устал я свой бедный затылок скрести.
Признаться, друзья, я не вижу пути
От крыс и себя и сограждан спасти…
Достать бы капкан, западню, крысоловку!…

Но что это? Шарканье ног о циновку,
Царапанье, шорох и легонький стук, —
Как будто бы в дверь постучали: тук-тук.

— Эй, кто там? — встревоженный мэр прошептал,
От страха бледнея, как холст.
А ростом он был удивительно мал
И столь же немыслимо толст.
При этом не ярче блестел его взгляд,
Чем устрица, вскрытая месяц назад.
А впрочем, бывал этот взор оживленным
В часы, когда мэр наслаждался зеленым
Из черепахи варенным бульоном.

Но звук, что на шорох крысиный похож,
В любую минуту вгонял его в дрожь.

— Ну что же, войдите! — промолвил он строго,
Стараясь казаться повыше немного.

Тут незнакомец в дверь вошел.
Двухцветный был на нем камзол —
Отчасти желтый, частью красный,
Из ткани выцветшей атласной.
Высоко голову он нес.
Был светел цвет его волос,
А щеки выдубил загар.
Не молод, но еще не стар,
Он был стройней рапиры гибкой.
Играла на губах улыбка,
А синих глаз лукавый взор
Подчас, как бритва, был остер.
Кто он такой, какого рода,
Худой, безусый, безбородый,
Никто вокруг сказать не мог.
А он, перешагнув порог,
Свободно шел, и люди в зале
Друг другу на ухо шептали:

— Какая странная особа!
Как будто прадед наш из гроба
Восстал для Страшного суда
И тихо движется сюда —
Высокий, тощий, темнолицый —
Из разрисованной гробницы!

Ступая легко, подошел он туда,
Где мэр и старшины сидели,
И с низким поклоном сказал: — Господа,
Пришел толковать я о деле.
Есть у меня особый дар:
Волшебной силой тайных чар
Вести повсюду за собою
Живое существо любое,
Что ходит, плавает, летает,
В горах иль в море обитает.
Но чаще всего за собой я веду
Различную тварь, что несет нам беду.
Гадюк, пауков вызываю я свистом,
И люди зовут меня пестрым флейтистом.

И тут только каждому стало заметно,
Что шея у гостя обвита двухцветной
Широкою лентой, а к ней-то
Подвешена дудка иль флейта.
И стало понятно собравшимся в зале,
Зачем его пальцы все время блуждали,
Как будто хотели пройтись поскорее
По скважинам дудки, висевшей на шее.

А гость продолжал: — Хоть я бедный дударь,
Избавил я хана татарского встарь
От злых комаров, опустившихся тучей.
Недавно Низама я в Азии спас
От страшной напасти — от мыши летучей.
А если угодно, избавлю и вас —
Из Гаммельна крыс уведу я добром
За тысячу гульденов серебром.

— Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! —
Прервал его мэр, нетерпеньем объят.

Флейтист порог переступил,
Чуть усмехнувшись — оттого,
Что знал, как много тайных сил
Дремало в дудочке его,

Ее продул он и протер.
И вдруг его зажегся взор
Зелено-синими огнями,
Как будто соль попала в пламя.

Три раза в дудку он подул.
Раздался свист, пронесся гул.

И гул перешел в бормотанье и ропот.
Почудился армий бесчисленных топот.
А топот сменился раскатами грома.
И тут, кувыркаясь, из каждого дома
По лестницам вверх и по лестницам вниз —
Из всех погребов, с чердаков на карниз
Градом посыпались тысячи крыс.

Толстые крысы, худые, поджарые,
Серые, бурые, юные, старые, —
Всякие крысы любого размера:
Крупный вор и жулик мелкий,
Молодые кавалеры —
Хвост трубой, усы как стрелки, —
Крысы-внуки, крысы-деды,
Сыроеды, крупоеды, —
Все неслись за голосистой
Дудкой пестрого флейтиста.

Прошел квартал он за кварталом.
А крысы вслед валили валом,
Одна другую обгоняя.
И вдруг бесчисленная стая
Танцующих, визжащих крыс
Низверглась с набережной вниз
В широкий, полноводный Вéзер…

Одна лишь смелая, как Цезарь, —
Часа четыре напролет
Плыла, разбрызгивая воду.
И, переплыв, такой отчет
Дала крысиному народу:

— Едва лишь флейта зазвучала,
Как нам почудилось, что сало
Свиное свежее скребут
И яблоки кладут под спуд.
И плотный круг сдвигают с бочки,
Где заготовлены грибочки,
И нам отпирают таинственный склад,
Где сыр и колбасы струят аромат,
Вскрываются рыбок соленых коробки,
И масла прованского чмокают пробки.
На тех же бочонках, где масло коровье,
Все обручи лопнули — ешь на здоровье!
И голос, приятнее в тысячу раз
Всех ангельских арф и лир,
Зовет на великое празднество нас:
— Возрадуйтесь, крысы! Готовится пир
Всех ваших пирушек обильней.
Отныне навеки становится мир
Огромной коптильней-солильней.

Всем, кто хочет, можно, дескать,
Чавкать, хрупать, лопать, трескать,
Наедаться чем попало
До отказа, до отвала!

И только послышались эти слова,
Как вдруг показалась громада —
Прекрасная, гладкая голова
Сверкающего рафинада.
Как солнце, она засияла вблизи,
И шепот раздался: — Приди и грызи!
Но поздно!… Уже надо мной
Катилась волна за волною…

Экая радость у граждан была!
Так они били в колокола,
Что расшатали свои колокольни.
Не было города в мире довольней.
Мэр приказал: — До ночной темноты
Все вы должны приготовить шесты.
Норы прочистить, где крысы кишели.
Плотники! Плотно заделайте щели,
Чтобы не мог и крысенок пролезть,
Духу чтоб не было мерзостной твари!

Вдруг появился флейтист на базаре.
— Тысячу гульденов, ваша честь!

— Тысячу гульденов? — Мэр городской
Ошеломлен был цифрой такой.
Было известно ему, что казна
В городе Гáммельне разорена.
Столько рейнвейна и вин заграничных
На торжествах и обедах публичных
Выпили дружно мэр и старшины…

Тысяча гульденов? Нет, половины
Хватит на то, чтоб наполнить вином
Бочку, огромную с высохшим дном!

Можно ли тысячу гульденов даром
Бросить бродяге с цыганским загаром,
Дать проходимцу, который притом
В город явился, одетый шутом?…

Мэр подмигнул музыканту: — Мы сами
Видели нынче своими глазами —
Крысы погибли в реке, как одна,
И не вернутся, конечно, со дна.
Впрочем, мой друг, городская казна
Что-то за труд заплатить вам должна,
Скажем — на добрую пинту вина.
Это совсем неплохая цена
За то, что минутку
Дули вы в дудку.
А тысячу мы посулили вам в шутку.
И все же, хоть после бесчисленных трат
Бедный наш город стал скуповат,
Гульденов мы вам дадим пятьдесят!

Весь потемнел владелец дудки.
— В своем ли, сударь, вы рассудке?
К чему вся эта болтовня!
Довольно дела у меня.
К обеду я спешу отсюда
В Багдад, где лакомое блюдо
Готовит мне дворцовый повар, —
С ним у меня такой был сговор,
Когда я вывел из притонов
Под кухней стаю скорпионов.
Я с ним не спорил о цене.
Но вы свой долг отдайте мне!
А если со мною сыграли вы шутку,
Звучать по-иному заставлю я дудку!…

— Да как ты смеешь, — крикнул мэр; —
Мне ставить повара в пример!
Как смеешь, клоун балаганный,
Грозить нам дудкой деревянной.
Что ж, дуй в нее, покуда сам
Не разорвешься пополам!

Снова на улицу вышел флейтист,
К флейте устами приник,
И только издал его гладкий тростник
Тройной переливчатый, ласковый свист,
Каких не бывало на свете, —

Послышалось шумное шарканье, шорох
Чьих-то шагов, очень легких и скорых.
Ладошки захлопали, ножки затопали,
Звонких сандалий подошвы зашлепали,
И, словно цыплята бегут за крупой,
Спеша и толкаясь, веселой толпой
На улицу хлынули дети.

Старшие, младшие,
Девочки, мальчики
Под флейту плясали, вставая на пальчики.
В пляске
Качались кудрей их колечки,
Глазки
От счастья светились, как свечки.

С криком и смехом,
Звонким и чистым,
Мчались ребята
За пестрым флейтистом…

Мэр и советники замерли, словно
Их превратили в стоячие бревна.
Ни крикнуть они, ни шагнуть не могли,
Будто внезапно к земле приросли.
И только следили за тем, как ребята
С пляской и смехом уходят куда-то
Вслед за волшебником с дудкой в руке.
Вот уже с улицы Главной к реке
Манит ребят говорливая дудка.
Мэр и старшины лишились рассудка.
Вот уже Везера волны шумят,
Пересекая дорогу ребят…

Руки тряслись у старшин от испуга,
Свет в их глазах на мгновенье померк…
Вдруг повернула процессия с юга
К западу — к склонам горы Коппельберг.

От радости ожили мэр и старшины:
Могут ли дети дойти до вершины!
Их остановит крутая гора,
И по домам побежит детвора.

Но что это? В склоне открылись ворота —
Своды глубокого, темного грота.
И вслед за флейтистом в открывшийся вход
С пляской ушел шаловливый народ.

Только последние скрылись в пещере,
Плотно сомкнулись гранитные двери.

Нет, впрочем, один из мальчишек не мог
Угнаться за всеми — он был хромоног.
И позже, когда у него замечали
Близкие люди улыбку печали,
Он отвечал, что с той самой поры,
Как затворились ворота горы
И чудная дудка звучать перестала,
Скучно в родном его городе стало…

Он говорил: — Не увидать
Мне никогда страны счастливой,
Куда от нас рукой подать,
Но где земля и камни живы,
Где круглый год цветут цветы
Необычайной красоты.
Где воробьи простые краше,
Чем яркие павлины наши,
Где жала нет у мирных пчел,
Где конь летает, как орел,
Где все вокруг не так, как дома,
А ново, странно, незнакомо…

И только показалось мне,
Что в этой сказочной стране
Я вылечу больную ногу,
Скала закрыла мне дорогу,
И я, по-прежнему хромой,
Один, в слезах, побрел домой…

О горе Гаммельну! Богатый
Там начал думать над цитатой,
Что, как верблюду нелегко
Пролезть в игольное ушко,
Так и богатым в рай небесный
Не проползти тропинкой тесной…

Напрасно мэр гонцов и слуг
Послал на сотни верст вокруг
С такою трудною задачей:
Где б ни был этот шут бродячий,
Найти его и обещать
Вознаграждение любое,
Коль в город он придет опять
И приведет детей с собою…
Когда же мэр в конце концов
Узнал от слуг и от гонцов,
Что и флейтист исчез без вести,
И детвора с флейтистом вместе,
Созвал он в ратуше совет
Чтобы издать такой декрет.

— Пусть ведают стряпчие и адвокаты:
Там, где в бумагах проставлены даты,
Должно добавить такие слова:
«Столько-то времени от рождества
И столько-то времени с двадцать второго
Июля — то есть со дня рокового,
Когда отцвела, не успевши расцвесть,
Надежда народа всего городского —
В году от рождества Христова
Тысяча триста семьдесят шесть».

А путь последний детворы —
От набережной до горы —
Старшины города и мэр
Потомкам будущим в пример
Иль в память совести нечистой
Назвали Улицей Флейтиста.

Ни двор заезжий, ни трактир
Здесь нарушать не смеют мир.
Когда ж случится забрести
На эту улицу флейтистам
И огласить окрестность свистом, —
Дай бог им ноги унести!

А на колонне против скал,
Где некогда исчезли дети,
Их повесть город начертал
Резцом для будущих столетий.

И живописец в меру сил
Уход детей изобразил
Подробно на стекле узорном
Под самым куполом соборным.

Еще сказать я должен вам:
Слыхал я, будто в наше время
Живет в одной долине племя,
Чужое местным племенам
По речи, платью и обрядам,
Хоть проживает с ними рядом.

И это племя в Трансильвании
От всех отлично оттого,
Что предки дальние его,
Как нам поведало предание,
Когда-то вышли на простор
Из подземелья в сердце гор,
Куда неведомая сила
Их в раннем детстве заманила…

Тебе ж, мой мальчик, на прощанье
Один совет приберегу:
Давая, помни обещанье
И никогда не будь в долгу
У тех людей, что дуют в дудку
И крыс уводят за собой, —

Чтоб ни один из них с тобой
Не мог сыграть плохую шутку!