Александр Перфильев - Стихи

Кусочек неба голубого
В моих глазах оставил Бог
И ночью ярких звезд так много
Он в них рукой своей зажег…

Любовь, морской волной пропета,
В них отразила страсть волны,
Вот почему глаза поэта
В минуту страсти зелены…

В них голубого неба дали,
В них ярко звезды зажжены,
Но звезд нездешние печали
В страсть волн морских погружены…

Ромашки опустили венчики…
Мой вечер тих и странно нов;
Звучат в душе моей бубенчики
Каких-то прежних, ясных снов.

Ни привидений, ни кошмарности
Мне не дарит ночная мгла…
Лишь в сердце трепет благодарности,
За то, что ты со мной была…

У вас такие славные глаза,
Чуть-чуть прикрытые опаловою дымкой…
То искра смеха в них мерцает невидимкой,
То проскользнет нежданная слеза…

У вас такие славные глаза;
Пусть карандашик к ним слегка причастен,
Но взгляд их иногда бывает странно властен
И кажется, что может быть гроза…

А вечером как будто бирюза
Проглянет в них сквозь дымчатые дали…
Какие добрые тогда у вас глаза,
Как много в них прощенья и печали…

Будет миг, когда пойму, что прожит
Скучный, серый, безнадежный день,
Но ничто в душе не уничтожит
Образ твой — твою больную тень…

Я уйду в безвестные планеты,
Растворяясь, как кадильный дым,
И придешь — далекая, ко мне ты…
. .
Все поймем тогда и все простим…

Ты несешься в расплавленном времени,
На чужом огне-красном коне,
И у правого ржавого стремени
Огневое копье на ремне

Под ногами коня расстилается
Смятых нив золотая парча…
На копье у тебя развивается
Одинокий клочок кумача…

Кто нагнал богомолку убогую,
Вставил лапти ее в стремена?
Инокиню, начетчицу строгую,
Кто посмел напоить допьяна?

Ты не знаешь сама, где кончается
Жеребца огнекрасного скок;
Ты не знаешь, зачем развивается
На копье этот красный платок.

И не зная, не помня, расскачешься,
И, не помня, потопчешь поля,
А потом уже горько спохватишься,
Что погибла родная земля…

Я хотел бы вам принести несколько астр увядших
И с вами посидеть, о пустяках говоря:
О последних стихах, — этих ангелах падших
Моего печального Сентября,

О том, что тучи осенние так безжалостно низки; —
Скоро на желтые листья ляжет белая пелена, —
А глазами промолвить, что вы по-прежнему близки,
Что вы по-прежнему в сердце одна…

А потом за роялем, шопеновским «скерцо»,
Скрыть смущенье, звуками следы замести…
Все больные печали, все свое невыплаканное сердце,
Все свое одиночество я хотел бы вам принести…

Но только не буду стучать в закрытое для меня оконце,
Все это безнадежно потому, что потерян ход…
Я знаю, вы скажете: «у каждого свое Солнце
И каждый по своему молится на восход»…

Есть в старых письмах прелесть прежних встреч
В тени Елагина, на улицах столичных…
Наивной страстностью намеков поэтичных
Обрывки нежных фраз нас могут вновь увлечь…

Я письма многие запомнил наизусть;
В них почерк детский твой, размашисто узорный,
Местами ласковый, по временам задорный,
На сердце будит вкрадчивую грусть…

Читаю их и в сумраке ночном
Твою я вижу милую улыбку,
Когда, склонясь за письменным столом,
Ты делаешь случайную ошибку.

Иль, не окончив двух последних слов,
Внезапно с фразы новой начинаешь. —
Понятно это мне и ты отлично знаешь:
Я тоже не люблю писать черновиков…

Есть в старых письмах прелесть прежних дней.
Все неприятное тех дней забылось,
А то, что на душе случайно сохранилось,
Все то, что думалось, все то, что говорилось
Сквозь сумрак прошлого вдвойне для нас милей…

Печально Солнце в ласковом укоре.
Одеты скверы в полинялый цвет
И серые валы бунтуют в море,
Тоска моя певуча, как сонет…

Мне кажется, я скоро буду сед,
И лоб прорежет сеть морщин усталых;
Так было много грозных бурь и бед, —
Так мало радостей, — движений сердца алых, —

Но нет раскаяний; что в муках запоздалых?
Ответа нет ни на один вопрос:
Жизнь всех равняет, избранных и малых
Могильной урной, сотканной из слез,

Но всем так близок трепет вешних рос
И, как тоску о позабытом рае,
Храню в душе я шелест черных кос
И смех агатов глаз, сверкнувших в мае…

Мне сегодня и прошлое даже не в тягость, —
Я живу, ничего не коря,
Я художник, влюбленный в осеннюю благость
Утомленных шагов Октября.

Я сегодня не верю ни снам, ни рассказам
Про глубинные тайны морей,
Потому что нигде, никаким водолазам
Не увидеть таких янтарей.

В переливах его умирающих красок
Сочетались и были и сны…
В трепетанье листвы — возрождение плясок
Позабытой античной страны.

А когда он разметет по мертвым бульварам
Отгоревшее пламя огней —
Я, исполненный новою болью о старом,
Растворюсь в сумасшествии дней.

Мы разбрелись по свету молча.
Зимой гуляем налегке,
И хмуро носим паспорт волчий
Под самым сердцем, в пиджаке…
Во славу Нансена — патрона
Не принимают нас нигде…
Чуть что: «объявлен вне закона»,
Живи, где хочешь, хоть в воде.
И Лига Наций безмятежно
На нас в очки свои глядит
И шепчет вдумчиво и нежно:
«Ах, эмигранты, что за вид…
Как трудно бедным им живется
На крестном беженском пути,
Пока России нет, придется
Ей-ей придется их спасти».
И вот «спасают» год десятый…
А эмигрант все так же гол,
И в жизни беженской, треклятой,
Нигде покоя не нашел.
Зимой и летом без работы,
А коль работа, то за грош…
Ей Богу, в арестантских ротах
Режим был более хорош.
И вот средь этих пертурбаций,
Я не постигну одного:
Что совершила Лига Наций,
Спасла кого и от чего?
Быть может, я наивен слишком,
Имею узкий кругозор
И скрыл крахмальною манишкой
Своей отсталости позор,
Но все же должен я сознаться,
Что очень трудно уяснить:
Зачем кричать и надрываться, —
Чтоб миру фиги подносить?
Я понимаю, в дни банкротства,
Когда назад заметен след,
Полезно очень плодоводство,
Но вряд ли нужно столько фиг.
И, если фрукты для экспорта
Подобны нашим паспортам,
Кто хочет фиг такого сорта?
Пусть Нансен кушает их сам.
Конечно, накормить страдальцев
Прекрасный благородный жест,
Но… комбинации из пальцев
Никто, я думаю, не ест.
В конце концов придется Лиге,
При положении таком,
Распространив по свету фиги,
Самой прикрыться их листком.