Валентин Коровин - Поэты пушкинской поры

Гонимый гневною судьбой,
Давно к страданьям осужденный,
Как я любил в стране чужой
Мечтать о родине священной!
Я вспоминать о вас любил,
Мои младенческие годы,
И юной страсти первый пыл,
И вьюга русской непогоды!

И я опять в стране отцов,
И обнял я рукою жадной
Домашних пестунов-богов;
Но неприветлив мрамор хладный,
И не приют родимый кров!
Простите ж, сладкие мечтанья
Души обманутой моей;
Как сын беды, как сын изгнанья,
По зыбкой влажности морей
Ветрилам легких кораблей
Препоручу мои желанья.

Велико, друг, поэта назначенье,
Ему готов бессмертия венец,
Когда живое вдохновенье
Отчизне посвятит певец;
Когда его златые струны
О славе предков говорят;
Когда от них сердца кипят,
И битвой дышит ратник юный,
И мать на бой благословляет чад.

Души возвышенной порывы
Сильнее власти роковой.
Высоких дум хранитель молчаливый,
Он не поет пред мертвою толпой,
Но избранным приятна песнь Баяна,
Она живит любовь к стране родной,
И с ней выходит из тумана
Заря свободы золотой,
Боготворимой, величавой.
О, пой, мой бард, да с прежней славой
Нас познакомит голос твой,
Но не лелей сограждан слуха
Роскошной лютнею твоей:
Они и так рабы страстей,
Рабы вельмож, рабы царей,
В них нет славян возвышенного духа
И доблести нетрепетных мужей.

Они ползут к ступеням трона,
Им лесть ничтожная дана.
Рабов воздвигнуть ото сна
Труба Тиртеева нужна,
А не свирель Анакреона.

Бывает время, разгорится
Огнем божественным душа!
И всё в глазах позолотится,
И вся природа хороша!
И люди добры, и в объятья
Они бегут ко мне как братья,
И, как любовницу мою,
Я их целую, их люблю.
Бывает время, одинокий
Брожу, как остов, меж людей,
И как охотно, как далёко
От них бежал бы в глушь степей,
В вертеп, где львенка кормит львица,
Где нянчит тигр своих детей,
Лишь только б не видать людей
И их смеющиеся лица.
Бывает время, в мраке ночи
Я робко прячуся от дня,
Но демон ищет там меня,
Найдет – и прямо смотрит в очи!
Моли, мой юный друг, моли
Творца небес, творца земли,
Чтобы его святая сила
Тебя одела и хранила
От ухищренной клеветы,
От ядовитого навета,
От обольщений красоты
И беснования поэта.

Нет, злобою людской и мраком гробовым
Надежд похищенных ничто не заменяет,
Когда под гибельным дыханьем роковым
И мыслей гаснет огнь, и сердце увядает!

Тогда не только роз слетает цвет с ланит,
Но самая душа, лишась очарованья,
Теряет свежесть чувств, и всё ее томит
В пустыне бытия тоской воспоминанья.

Тогда враждебный вихрь страдальцев жалких
сих,
Не исчезающих под яростью волненья,
В пучину грозную влечет пороков злых
Или бросает их на камни преступленья[6].

Гроза свирепствует, ревут громады волн;
Не блещут в очи им отрадные светилы…
Уж нет кормы, уже в щепы разбит их челн,
И бездна залила их сердцу берег милый!

Тогда несчастного объемлет душу хлад,
Как смерти страшное и мразное дыханье…
Ах! жизнь без прелести и сладостных отрад —
Без дружбы и любви – одно лишь наказанье!

Тогда бесчувственны к страданьям мы чужим;
Нет страсти ни к чему в душе осиротелой.
Блеснет ли взор чела под сумраком густым?
То блеск слезы… но блеск слезы оледенелой!

Появится ль порой улыбка на устах?
Так метеор во тьме могилу озаряет;
Так плющ, виющийся на башенных стенах,
Зубцы их ветхие гирляндами венчает.

«О башня! ты крепка», – прохожий говорит.
И правда, всё на ней снаружи зеленеет;
Внутри ж, под камнями, ужасный змей лежит,
Всё развалилося, всё мрачно и всё тлеет.

Ах! если бы я мог по-прежнему питать
Чувствительности огнь в груди моей застылой!
По-прежнему любить…[7] иль слезы проливать!..
Тогда бы на пути сей жизни, мне постылой,

Отраден сердцу был и мутных слез ручей!..
Мои душевные потери невозвратны,
Я знаю; но в степи, где свежих нет ключей,
И воды горькие для путника приятны![8]

Я зрел, как из твоих пленительных очей
Посыпался как град кипящих слез ручей;
И сим слезам я был причиной сокровенной!
О дева милая! о друг мой несравненный!
Ты плакала!.. увы! как выразить, что я
Почувствовал тогда в груди моей пронзенной?
О, каждая слеза твоя,
Как капля нефти воспаленной,
По манью тайному какого-то жезла
Мне в сердце падала и сердце страшно жгла!
В волненьи чувств моих, отчаянный, смятенный,
Хотел к твоим я броситься ногам,
Прижать тебя к груди, к пылающим устам
И вымолить себе отрадное прощенье,
Или у ног твоих, в страданьях и томленье,
Окончить жизнь – отдать тебе последний вздох;
Но в буре чувств моих я быстро изнемог!
Слеза горячая повисла на реснице —
И я тебе, души моей царице,
На горькие твои источники тоски,
Забывшись, отвечал пожатьем лишь руки
И взором, коего доднесь ты не встречала, —
И вся душа моя в ответе сем блуждала!
Я чуял смерти хлад уже в моей крови,
Я гас… но сколь любви неизъяснима сила!
Ты улыбнулася – и жизнь мне возвратила!
И жизнь мне – дар твоей любви!

Что слышу? вкруг меня звучит священна медь!
Лик набожный мой гроб, рыдая, окружает;
Поют могильну песнь… К чему сей факел?.. Смерть!
О смерть! не глас ли твой громовый поражает
Мой слух в последний раз?.. Кто душу вновь мою
Таинственный, живит могилы на краю?

О искра ясная священного огня!
Длань хищной смерти твой расторгла плен суровый,
Животворившая скудельного меня,
Пари, душа моя! и сбрось с себя оковы!
Низвергнут в прах ярем печалей и сует.
Не это ль значит – сей навек оставить свет?

Уж время более не числит дней моих.
Куда, послы небес, всей силою полета
Несете вы меня на крыльях золотых?
Уже я плаваю в волнах безбрежных света;
Пространство ширится, и мрачный шар земной,
Как точка, под моей скрывается пятой.
Пространство ширится, и мрачный шар земной,
Как точка, под моей скрывается пятой.

Но что? Когда мой дух парит к царю небес,
Я слышу вопли – глас сердечного мученья?
Друзья! над прахом вы струите токи слез!
Вы плачете; а я из чаши Искупленья
Испил забвенье бед… и из мятежных волн
В небесну пристань мой вбежал уж легкий челн!